Джоанна Кингслей - Сокровища

• Название: Сокровища
• Автор: Джоанна Кингслей
• Издательство: КРОН-ПРЕСС
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-232-00094-4

Издательство «Крон-Пресс» предлагает своим читателям захватывающую историю о драгоценностях и любви. Вместе с главной героиней, обворожительной Пьетрой, вы совершите увлекательное путешествие за сокровищами, которые она ищет. Надеемся, читателям понравится наша книга.

---

В хорошие дни Беттина улыбалась и даже немного болтала. Пит рассказывала ей о школе, о том, что она читает, о новом платье или постановке, которую она видела по телевидению. А когда наступало время уходить, Беттина горячо обнимала Пит и целовала на прощание. Тогда она казалась почти нормальной, и Пит всегда спрашивала: «Почему мама не может вернуться домой, папа?»

«Слишком рано, Пит. Она еще не поправилась».

«Она когда-нибудь выздоровеет?»

Стефано смотрел на реку: «Не знаю, бамбина. Может быть».

В не столь хорошие дни Беттина уходила в себя, лицо становилось бессмысленным, и она едва произносила хоть слово, будто челюсти этого заведения закрыли ей разум. Тогда она тихо сидела на диване между мужем и дочерью, казалось, не замечая, что они держат ее за руки, в то время как сама смотрела на что-то, что никто, кроме, нее, не мог видеть.

Сегодня день оказался хорошим. Пит приехала с Джозефом, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они все вместе стояли на крутом берегу и наблюдали, как одномачтовый шлюп с небольшой осадкой поворачивал против течения, наполняя ветром раздувающиеся паруса, продвигаясь к Элбани в ста милях вверх по течению. Когда он исчез, Беттина вспомнила морскую прогулку в Швенингене, которую она совершила ребенком, лицо ее озарила тихая улыбка, а глаза засверкали от наивных воспоминаний, когда она нежно спросила:

— Помнишь, пап?

— Да, дорогая, — ответил дедушка таким печальным голосом, что Пит захотелось заплакать. — Я помню.

Пит также старалась запомнить, удержать в памяти некоторые яркие впечатления, которые были связаны с ее матерью. Позволить им изгладиться значило бы потерпеть частичное поражение в борьбе за мамину жизнь. Она могла припомнить, как она держала маму за руку и гуляла в парке у реки и как мама перечисляла голландские названия цветов вдоль дорожки. Маргаритки были margrietjes, запомнила она, а ноготки — goudsbloemen, золотые цветы. И когда бы Пит ни увидела ирис, она все еще слышала смех матери, напоминающий звук стеклянных ветряных колокольчиков, которые подвесил их сосед мистер Моррис над своим запасным выходом. Regenboogen, называла она их. Радуги!

Ей припомнилась прогулка с мамой на Джоунз Бич, и как розовела мамина нежная кожа на летнем солнце. А семейные поездки на Стейтен Айленд Ферри, яхта одного бедняги, когда они часами плавали взад-вперед, потому что мама чувствовала себя такой счастливой на воде и никак не хотела возвращаться домой.

Но хорошее вспоминалось с трудом. Часто ее воспоминания наполнялись мрачными моментами — мама, сидящая в кресле-качалке с потухшим взором, целыми днями не произносящая ни слова, или когда она заставляла прятаться с ней в шкафу, «пока не уйдут плохие дяди», или звук, который, она знала, был криком мамы, но он напоминал скорее крик раненого животного.

Уже возвращаясь в поезде домой, Пит увидела напротив себя человека с газетой. Он сидел и переворачивал страницу за страницей, и перед ней мелькали фотографии — еще одна свалка поклонников «Битлз» в аэропорту, участники марша в поддержку гражданских прав выстроились поперек улицы в Селме, солдаты, бегущие через рисовое поле во Вьетнаме. Ее поразило тогда, сколько времени прошло с тех пор, когда мама еще жила дома. Тогда не было «Битлз», Вьетнама и сидячие забастовки не были обычными темами на уроках текущих событий в школе. Пит посмотрела на дедушку.

— Скажи мне правду, опа. Как ты думаешь, мама сможет когда-нибудь вернуться домой?

Он улыбнулся ей так, как всегда, когда она задавала свой вечный вопрос.

— Я молюсь каждый вечер, чтобы это произошло, schatje.

— Я тоже. — Пит ужасно хотелось, чтобы мама поправилась. Но она была не в силах ей помочь.

Глава 2 Нью-Йорк. Март 1950-го

Стефано вошел в маленькую мастерскую Джозефа Зеемана в одном из ювелирных пассажей на Сорок седьмой улице. Это была его последняя встреча за день. Как оптовый продавец ювелирной фурнитуры, он заходил ко многим мелким торговцам и мастерам, занимавшимся ремонтом ювелирных изделий, которые снимали здесь помещения.

Многие, подобно голландцу, были беженцами, люди, как и сам Стефано, которые нашли бы себе лучшее применение, если б война в Европе не вышибла бы так ужасно их жизнь из колеи. До войны Джозеф был уважаемым огранщиком бриллиантов в Роттердаме, но здесь он чинил сломанные браслеты, вставлял в оправу плохие камни для секретарш и ставил новые браслеты на часы.

Сегодня Стефано принес несколько оправ для серег.

— Позволь предложить тебе славные старые часы, — начал Джозеф, когда они покончили со своим делом. — Мне дали их в обмен за работу. Я мог бы дать тебе хорошую…

— Мне не нужны часы, — ответил Стефано.

— Но это дамские часы. Я подумал, что ты, возможно, захочешь взять их для жены.

— Я не женат. — Видя настойчивый блеск в глазах Зеемана, Стефано добавил: — И у меня нет подружки.

Когда Стефано увидел, что блеск в глазах Зеемана не исчез, он заподозрил какую-то игру. Он совсем не удивился, когда Зееман упомянул о своей дочери и предложил, что они могут познакомиться.

— Она очень хорошенькая девушка, моя Беттина, и умная. Тебе она понравится.

— Возможно… когда-нибудь, — сказал Стефано резко. Хотя его сердечная рана после потери Марицы зажила, он не представлял ни на секунду, что может полюбить дочь голландского часовщика, розовощекую, несомненно пухленькую от чрезмерного употребления в одиночестве своей собственной замечательной стряпни.

Голландец минуту проницательно смотрел на него.

— Подожди здесь, — сказал он. Через мгновение он вернулся с бутылкой genever, голландского джина, крепкой дрянью. Он налил им по паре глотков, и они выпили. Затем начал говорить о глубоких ранах, нанесенных войной, и о любви и внимании, которые нужны его дочери, чтобы залечить их.

— Что с ней случилось? — спросил Стефано.

Джозеф рассказывал историю с таким жаром и непосредственностью, что это наводило на мысль, что он впервые после приезда в Америку делился подробностями.

Некоторое время после оккупации немцами Голландии Зееманы продолжали в основном жить по-прежнему. Во время массированных бомбежек Роттердама их дом чудом уцелел. У Джозефа была его работа огранщика алмазов, жена вела хозяйство. Беттина ходила в школу, хотя ей приходилось ездить за несколько миль по заваленным камнями улицам, чтобы добраться до уцелевшего школьного здания.

Даже когда стали распространяться слухи, что религиозных евреев сгоняют и отправляют в трудовые лагеря, Джозеф не встревожился.

— Конечно, мы сочувствовали тем, кого постигла такая участь, — сказал он Стефано, в голосе его послышалась ирония, — и были потрясены такой жестокостью. Но мы были тихие люди, скучные люди. Не имели никакого отношения к Сопротивлению. Не было причины, по которой мы могли бы быть вовлечены в него. Абсолютно никакой причины.

Джозеф был протестантом, и хотя его жена была еврейкой, она перестала следовать обычаям своего народа, когда они поженились. И если она по-прежнему покупала мясо у кошерного мясника, а хлеб у еврейского пекаря, это было только по привычке. Ее мать всегда покупала там, куски были лучше и хлеб свежее.

— Потом однажды днем в пятницу, — продолжал Джозеф, слегка понизив голос, — немецкий грузовик приехал на Нассаустраат. На ней много магазинов принадлежало евреям. Женщины делали покупки к субботнему обеду. Моя Аннеке была тоже там…

Его жену вместе с дюжинами других женщин под дулами автоматов согнали и повели к грузовикам и увезли.

— Поначалу я был уверен, что произошла ошибка, ужасная ошибка. Что еще это могло быть?

Я пошел к властям. Но нацисты не совершают подобных ошибок. Именно тогда я понял, что мир сошел с ума.

Вскоре Джозеф услышал, что еврейских детей хватали прямо из их классов. Беттина была в опасности. Хотя ее нога никогда не ступала в синагогу, для нацистов она была еврейкой, как и ее мать. С потерей жены забота о Беттине стала самым важным делом его жизни. Поэтому они спрятались.

Они нашли приют в углу чердака в доме доктора-христианина, старого друга. На пространстве, где едва было 8 квадратных футов, спрятанные за ложной стеной, без окон, воды, они пережили войну.

— Доктор приносил еду и уносил наши экскременты, — сказал Джозеф безжизненным голосом. — Раз в неделю ночью мы молча выползали помыться. Три с половиной года мы жили, как крысы в клетке.

Выслушав рассказ, Стефано, естественно, вспомнил все ужасы и потери, перенесенные им самим. Годами он держал под замком память о Марице, боль от ее зверского убийства и вину, которую чувствовал за свершившееся. Но джин развязал ему язык, и он надеялся, что, возможно, он облегчит страдания голландца, напомнив ему, что, как бы тяжела ни была война для его дочери, она выжила. У нее впереди жизнь.