Татьяна Щепкина-Куперник - "Дни моей жизни" и другие воспоминания

• Название: "Дни моей жизни" и другие воспоминания
• Автор: Татьяна Щепкина-Куперник
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-8159-0522-4

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, правнучка великого русского актера Михаила Щепкина и дочь видного киевского адвоката Льва Куперника, с ранних лет была связана с московской артистической средой, дружила с А. П. Чеховым, М. Н. Ермоловой.

Писательница, автор стихотворных сборников, пьес, рассказов и повестей, Щепкина-Куперник известна прежде всего классическими для своего времени переводами драматургии Э. Ростана, У. Шекспира, Лопе де Веги, Мольера, К. Гольдони, Р. Б. Шеридана.

Картина литературной и театральной жизни Москвы в конце XIX — первой четверти XX в. живо запечатлена в ее мемуарах «Дни моей жизни» (1928) и «Театр в моей жизни» (1948).

---

На пороге смерти он так радовался чужой жизни, так любил ее. Я смотрела на него, ясно переносясь на много лет назад, когда мы с ним ходили рядом по дорожкам сада на берету Балтийского моря. Я знала, что скоро и эта наша прогулка станет прошлым — увы, невозвратным. И этот величавый человек, тихо оставляющий жизнь в своем родном саду и, несмотря на тяжелые страдания, хранивший ясность души и ласковую улыбку, уходил от нас, казалось мне, так же не изменяя гармонии прекрасного, как прожил всю свою жизнь.

Конец детства

Однако надо вернуться к своему детству, от которого меня увело воспоминание об Александре Ивановиче…

Итак: начала учиться, много читать и думать.

Для моей фантазии нужен был любой предлог, чтобы заработать. Мое знакомство с «дедушкой Крыловым» — чугунным памятником баснописцу Крылову в Летнем саду, около которого обыкновенно играет детвора, — дало ей огромное поле действия. Мне рассказал Александр Иванович, кто он был, и дал читать его басни — интересное старинное издание с иллюстрациями, изображавшими подразумевавшихся в баснях людей: помню, как сейчас, например, «Плотичку», изображавшую молоденькую красавицу в кринолине, заплаканную, рядом с легкомысленным офицером, или «Кукушку и горлинку», где нарисованы были две женщины, одна разряженная, другая скромная, и т. п. Нечего и говорить, что с тех пор все: животные, деревья, вещи — стали для меня жить своей жизнью и были одухотворены. Много лет я существовала в мире странного полуязыческого пантеизма, а вера моя в дриад, русалок, эльфов и пр. и теперь с трудом поколеблена разумом. Дедушка же Крылов с его добрым лицом и сейчас кажется мне дорогим старым другом.

Когда мне минуло шесть лет, произошло событие, коренным образом изменившее всю мою жизнь: у меня родилась сестра.

Накануне (я, конечно, ничего не знала) меня отвели к родственникам и оставили там ночевать. Я просилась к маме, плакала, цеплялась за няню и повторяла: «Ведь пожара же нет, зачем же меня оставлять?» Но няня ушла, а я заснула в слезах на большой чужой кровати. Утром рано няня прибежала с сияющим лицом и принялась меня поспешно одевать, приговаривая: «Вставай, вставай, тебе Бог сестричку послал!»

Я от неожиданности даже растерялась: какая сестричка? Откуда?

— Ее тетя Витя (это была мамина приятельница, акушерка) в капустке нашла! — улыбаясь, сказала мне тетка.

Но я смутила ее вопросом:

— Какая же теперь капустка? Ведь снег и ничего нет (было 10 января)!

Тетка быстро нашлась:

— Я спутала — под елочкой! Это мы Женю в капустке нашли.

— А какая сестричка? Какая? — приставала я к няне, подпрыгивая рядом с ней по звеневшему от мороза тротуару, чтобы поспеть за ее торопливыми шагами.

— Какая, какая! Зелененькая! — смеясь, пошутила няня. — Вот сама увидишь!

Меня так заняло, что у меня зелененькая сестрица, — я вспомнила сказочных существ Андерсена, — что я ни о чем другом и думать не могла. Влетела в комнату, где Витя сказала мне: «Тише, осторожно! Вот, посмотри на свою новую сестричку!» — и показала мне какой-то сверток в ногах маминой постели. Я заглянула и разочарованно возопила: «Да она красненькая! А я думала — зелененькая!» Так нелюбезно встретила я новую сестричку, и мне это поставили в вину…

Я помню, как я тогда с бессознательной радостью вернулась домой к маме, к прежнему, к прежней и по-детски дорогой мне жизни. Я и не знала, что эта ночь отделила пропастью мое детство от всей остальной жизни. Сестричка оказалась не красненькой и не зелененькой, а беленькой, очень хорошенькой девочкой. Родилась она семи месяцев, и ее держали в ватке и самоотверженно выхаживали и мать, и няня. Из нее вышла прекрасная женщина и талантливая артистка, и посейчас нас связывают тесные, дружеские отношения: но должна сказать, что благодаря ей жизнь дала мне первые уроки страдания.

До ее появления мое маленькое «я» невольно казалось мне центром мира. Казалось, что мама, и няня, и наша тесная квартирка — все это создано исключительно для меня. Конечно, я этого не думала словами, но таково было мое мироощущение. Мама вообще была «всем». Жизни вне ее я себе не представляла. Я также инстинктивно требовала ее присутствия и любви, как воздуха, еды и сна. И той любви и ласки, которую мне мама давала, мне было достаточно, потому что иной я и не знала. Однако мама хотя и любила меня, конечно, но, в то время, как я родилась, слишком еще была полна своей личной драмой с отцом, своей молодой жизнью, так что я занимала в ее душе второстепенное место. А сестра — может быть, «благодаря» своей болезненности, тревоге за ее жизнь — заняла сразу первенствующее место в мамином сердце. Мама полюбила ее страстно, буквально не могла надышаться на нее; и вот чутким детским сердцем я поняла, какая может быть настоящая мамина любовь, и поняла, что у меня этой любви нет, что мне надо довольствоваться остатками. Меня не обижали, не наказывали, меня только — отодвигали. Я все время чувствовала себя лишней: мне не было места в маминых объятиях, в них всегда лежала сестричка. Я все время слышала слова: «Ты большая, уступи, отдай, отодвинься, слезь…» и т. д.

Я от природы не завистлива и не ревнива, иначе должна сказать, что могла бы невзлюбить сестру: старшие для этого делали все, что могли. Одни постоянные сравнения нашей наружности чего стоили: «Вот Аличка — та будет красавица!» Даже няня, на которую я привыкла смотреть как на неотъемлемую собственность, и та совершенно передалась Але и полюбила ее без ума. Мама сама кормила Алю, и няня нянчила ее с первых дней, тогда как меня она получила уже от кормилицы, годовалой. Даже когда я была уже взрослой девушкой, няня часто раздумчиво смотрела на меня и по старческой привычке высказывала вслух свои мысли: «Ну, Аля-то — та выйдет замуж: она высокая, красивая. Ну, а Таня-то уж — нет!» И когда я вышла замуж раньше сестры, я, смеясь, спросила няню, очень полюбившую моего мужа: «Как же ты, няня, уверяла, что я замуж не выйду, — а я вышла, да еще за какого хорошего?» Няня развела руками и недоуменно ответила: «Ну кто ж тебя знал!»

Так или иначе, много мне пришлось в жизни, как и всякому, видеть горя: терять близких, хоронить дорогие чувства, но этих первых уроков горя, тоски и одиночества, которые испытало мое семилетнее сердце, я не забуду никогда.

Помню, в один особенно печальный день, когда что-то очень уж несправедливое было сделано по отношению ко мне, я решила уйти из дома! Это, конечно, очень смешно, но тогда я переживала настоящую трагедию: подумайте! Решиться уйти в большой чужой мир, навсегда от мамы и от няни… Я собрала все, что мне показалось необходимым: любимое розовое «зефировое» платьице, два носовых платка, куклу, крутое яйцо, кусок хлеба с солью, какие-то картинки… все это свернула в узелок, с трудом надела сама теплые сапожки — и ушла. Внимания на меня мало обращали, не обратили и тут. Были зимние сумерки — верно, часов пять, еще не горели фонари. Двор наш казался особенно серым и мрачным. Я спустилась с пятого этажа по узкой лестнице: это само по себе уже было непривычно и страшно, пролеты зияли зловеще… Потом пробралась двором к воротам и думала: «Вот выйду на улицу, позвоню в чью-нибудь квартиру и попрошу взять меня в горничные. Я все умею: и кровать стелить, и стол накрывать, и подметать…» Воображение уже рядом с трагедией рисовало и занятные стороны этого приключения: мне наденут фартук и чепчик, такой же, как у Урусовской Стеши… и будут при мне говорить по-французски… а я вдруг скажу: я понимаю по-французски. То-то они удивятся! С этими мыслями я вышла за ворота и остановилась в раздумье: куда же идти? Накрапывало что-то… улица была темной и страшной, стало вообще жутко. Я заплакала… Не знаю, чем бы все это кончилось, как вдруг знакомый голос раздался надо мной и костлявая рука схватила меня за руку:

— Ты что тут делаешь одна?

Это была докторша «Саша Яколя». Тут все в моем сердце смешалось: и успокоение, что кто-то свой рядом, и страх, что мне не дадут исполнить мое героическое намерение, и тайная радость от этой мысли… Я заревела еще пуще и сказала:

— Пустите меня, я ухожу, я там никому не нужна!

Холодные серые глаза Саши смягчились, она ласково меня подхватила и повела домой, приговаривая:

— Все это глупости, и ты нужна, и кто это тебе набивает голову всяким вздором?

Я была водворена на место. Саша долго говорила с мамой, потом мама пришла ко мне с покрасневшими глазами и порывисто, нежно ласкала меня на ночь, называя своей дорогой дурочкой, а я плакала слезами радости, прижимаясь к ней с каким-то отчаянием…

Только такими порывами нежности я и пользовалась от мамочки иногда — редко, очень редко. Но понемногу мой бурный протест против положения вещей стал утихать. Я не умела спорить с неизбежным, но очень ушла в себя, стала замкнутым ребенком. Окончательно искала утешения в книгах да в моих фантазиях, оживлявших мне все кругом. Я играла с вырезными куклами: это долго было моей любимой игрой. Куклы мои все были необыкновенно счастливы, их мамы их страшно любили, и вообще у них было все, чего недоставало мне.