Георг Даль - Последняя река. Двадцать лет в дебрях Колумбии

• Название: Последняя река. Двадцать лет в дебрях Колумбии
• Автор: Георг Даль
• Издательство: Мысль
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

Имя шведского ученого, писателя и путешественника Георга Даля известно советскому читателю по его книге «В краю мангров», вышедшей в издательстве «Мысль» в 1966 г. Настоящая книга, как и первая, посвящена природе и людям малоисследованных районов земного шара. Тридцать лет прожил Г. Даль в Колумбии, изучал природу и население этой далекой страны. Многие годы он провел среди индейцев энгвера. Книга «Последняя река» представляет собой итог многолетних наблюдений автора за уникальной природой Колумбии, за жизнью и бытом индейцев энгвера.

Книга Г. Даля отличается удивительной поэтичностью. Каждая глава — настоящая художественная новелла. Рассчитана книга на самый широкий круг читателей.

---

Матеито замечает мой вопросительный взгляд и объясняет:

— Хозяин велел им засаливать карахо вместе с другой рыбой. Белолицый лучше знает, что годится для белолицых.

Здесь не едят карахо. И не из суеверия, просто у этой рыбы неприятный запах и вкус. Прежде из карахо иногда вываривали жир, который использовали как слабительное или как смазочное вещество. Но хозяин невода решил продавать ее заодно с другой рыбой. Потребитель живет далеко, он не узнает, кто повинен в том, что попался плохой кусок. Что ж, это дело самих белых, считают индейцы. Но я уловил слово, которого Матеито не перевел: самуро — «стервятник».

Рыба очищена, невод собран, рыбаки выходят на лодке для нового замета. Рядом с развешенной рыбой лежит на земле куча больших голов. После работы артель сварит себе уху. Голов карахо в этой куче нет, они выброшены в реку. Пираньи съедят.

Мы идем дальше. Мало-помалу вид берегов меняется. Сама природа та же, но тут потрудился человек. Видим расчистки, дома колонистов. Раны, нанесенные лесу топором и огнем. Срубив деревья, их сжигают, потом сеют в золу. Индейцы тысячи лет возделывали землю этим способом. Расчищали участки с хорошей почвой, но никогда не трогали лес по берегам рек, не трогали крутые склоны, берегли самые полезные лесные породы и те деревья, которые, по их поверьям, пользовались покровительством высших сил. Разумеется, они тоже преображали природу, но осмотрительно. К тому же индейцев было не так много. Говорят. Да только кто может это знать точно? Кто считал индейцев до того, как почти пятьсот лет назад началось их истребление? Которое продолжается по сей день…

Пришли незваные гости, не умеющие жить в ладу с лесом, враждующие с ним, боящиеся его. Эти люди не расчищали, они уничтожали. Не охотились на дичь и не ловили рыбу, а истребляли и то и другое. Начисто сводили лес на берегах рек и холмах. Вот и тут мы видим оголенные берега. Сперва небольшие участки, несколько десятков метров, но таких просветов становится все больше, они сливаются. Чаще попадаются лачуги, причаленные к берегу лодки.

Вдруг лес совсем обрывается. Дальше не только леса нет, не видно домов, плодовых деревьев, посадок маниока. Только река, пляжи да пастбища. Сколько хватает глаз, трава, сплошная трава. И скот. Тощий скот, тучный скот, преимущественно зебу. Земледельцы ушли отсюда, вытесненные большими асьендами. Возможно, поднялись выше по реке, делают там черную работу, а через два-три года и туда дотянутся щупальца асьеиды.

Скоро подойдем к селению — единственному крупному селению на десятки километров вокруг. Автомобильных дорог нет, сюда можно попасть только по реке. Власти Вильявиченсио снабдили нас рекомендательным письмом к местному алькальду[29].

Вот и дома показались: деревянные постройки, мазаики с крышей из пальмовых листьев. Такая же деревня, как сотни подобных в Колумбии, Бразилии, Венесуэле. Мы причаливаем рядом с другими лодками. Здесь приходится запирать свою пирогу цепью с замком, и груз мы уносим в надежное место. Цивилизация. Или, как тут принято говорить, «форпост цивилизации». Десяток домов под железом, церковь, тюрьма, пыльная площадь. И около сотни лачуг, половина которых грозит не сегодня-завтра развалиться окончательно. Четыре лавки, полдюжины кабаков, полицейский участок и бордель. А дорог не проложено, и водопровода нет: к чему они, когда река рядом? Правда, вода в Гуавьяре мутноватая, но жители к этому привычны, никто не жалуется. Электричество? У двух торговцев есть свои генераторы, дающие ток для нескольких лампочек и холодильника. Еще один такой же генератор освещает церкви. И у полицейских есть электрическая машина, но она почему-то не работает.

Уборных нет. За чистотой на улицах следят два-три десятка черных свиней, да несколько сот грифов, дежурящих на крышах. Отбросы сваливают в реку, ту самую реку, из которой берут питьевую воду и в которой моются — изредка. В сезон дождей очистка улиц происходит, так сказать, автоматически. Свиньи пользуются случаем вырыть глубокие ямы, чтобы потом валяться в лужах.

Года два назад в такой луже утонул ребенок. Не первый и не последний… Врача в деревне нет. Приезжал сюда один молодой лекарь, чтобы пройти обязательную деревенскую практику. Но священник его невзлюбил, ведь он был «дарвинист», а для патера это то же, что «коммунист». И вместо года лекарь проработал здесь всего четыре месяца. Правда, в лавках можно купить лекарства. При этом лавочники сами устанавливают дозу. И цену, разумеется. Не поможет — ступай к священнику, купи у него свечи и закажи молитву. За известную мзду наличными. Если и молитва не спасет, священник отслужит заупокойную мессу. Тоже за наличные.

Школы нет, ведь селение входит в сферу влияния миссии.

Мы находим приют у одного из лавочников. Вещи вносим в его склад, и Матеито остается их сторожить. Остальные решают прогуляться по селению. Прогулка не затягивается, ведь селение ничем не отличается от сотен ему подобных.

Вечером сидим в пивнушке. Вдруг входит деревенский священник — эль сеньор кура парроко — и садится за столик. Небрежно приветствует нас, мы так же небрежно отвечаем. Патер беседует с хозяином. Они говорят вполголоса, говорят о нас, я улавливаю слова: «докторес», «натуралистас», «Рио Гуаяберо».

Но вот хозяин вынужден отлучиться в лавку. Патер, откормленный господин лет сорока, изучает нас взглядом, потом обращается ко мне:

— Мистер, Гонсалес говорит, что вы сюда прибыли с Гуаяберо.

— Мистер, — отвечаю я, — вас правильно проинформировали.

Священник багровеет. В Колумбии обращение «мистер» выражает пренебрежение, да я к тому же постарался скопировать его высокомерную интонацию. Однако он тут же берет себя в руки и спрашивает, не повстречался ли нам падре Фелипе. Святой отец отправился вверх по реке проповедовать среди этих ужасных тинигуа. Фред отвечает, что мы видели какого-то человека в сутане, в сопровождении двух колонистов. Да только вряд ли патер сумеет наладить контакт с индейцами. Они побаиваются чужаков. Патер заржал. Вот и видно, как плохо мы осведомлены об этом крае и его людях. Мало того, что свирепые и коварные тинигуа — идолопоклонники, они к тому же людоеды!

Мы удивленно переглянулись. В прошлом было принято объявлять каннибалами племена, которых намеревались так или иначе эксплуатировать. Это вроде бы оправдывало применение насилия против них. Испанские завоеватели изображали многих индейцев кровожадными людоедами. Но когда в современной Колумбии кто-то называл индейцев каннибалами, тотчас приходят на ум пресловутые басни Гитлера и его пособников о «неполноценных» народах. Словом, мы удивились. Возможно, даже улыбнулись. Все-таки Фред больше десяти лет бродил по лесам этой страны, а я и того дольше, нам ли не знать, как обстоит дело…

Супаи има

Розыск большой анаконды идет полным ходом. Мы давно оставили деревню и вот уже третий день прочесываем местность, после того как Матеито в десяти минутах хода от нашего лагеря обнаружил след супаи има. Сколько проходит анаконда за ночь? В какой мере она привязана к определенной территории? Мы знаем, что она ведет преимущественно водный образ жизни, но как далеко и на какой срок удаляется она от своего водоема? Может быть, у нее несколько «своих» водоемов? Трудно перечислить все то, чего мы не знаем о самой крупной в мире водяной змее.

Найденный нами след, попетляв в лесу, привел к речушке и здесь оборвался: анаконда ушла в воду. Мы прошли вдоль притока три километра вверх по течению, до того места, где русло перегораживают сложные пороги, но других следов обнаружить не удалось. Разумеется, это было все равно, что искать иголку да не в одном, а в нескольких стогах сена. Даже зоркий тинигуа не сыскал никаких признаков того, что супаи има вышла обратно на берег. Может быть, анаконда притаилась в самой речушке? Забралась в нору и лежит там. Конечно, такой змее нужна немаленькая нора, но ведь убежища, которые отрывает себе в берегах крокодил, достаточно велики! Да она могла просто нырнуть и лечь на дно. Сколько часов проводит анаконда под водой? У рептилий жизненные процессы протекают куда медленнее, чем у теплокровных, особенно когда они отдыхают. Даже Фред, кое-что знающий о змеях, не берется сказать тут что-нибудь определенное. Нам остается только гадать и придумывать различные гипотезы по поводу того, что может и чего не может анаконда. И искать. Искать.

Вечерами мы обсуждаем волнующий нас вопрос: в самом ли деле исполинская анаконда (если правомерно говорить о таком подвиде) настолько редка? Или нам просто не везет? Почему нам вовсе не попадаются молодые анаконды? Может, пока они не вырастут, у них есть в природе свой враг — какой это враг? Может, они в этом возрасте ведут скрытный образ жизни? А может, мы еще не нашли настоящего биотопа анаконды?