Маурицио Джованни - Боль

• Название: Боль
• Автор: Маурицио Джованни
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Полицейский детектив
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-227-0496

Неаполь, начало 30-х годов XX века. Луиджи-Альфредо Ричарди, комиссар мобильного отряда уголовной полиции округа Реджиа в Неаполе, известен удивительной способностью раскрывать самые безнадежные дела. Все поражаются его деловой хватке, и никто не знает о потрясающем даре комиссара. Ричарди чувствует боль умерших насильственной смертью, может прочесть последние мысли, услышать последние слова несчастных. Этой зимой он расследует громкое преступление, совершенное в Королевском театре, — убийство Арнальдо Вецци, величайшего тенора своего времени и любимца самого дуче. Певца находят мертвым в гримерной, с осколком разбитого зеркала, вонзившимся ему в горло. Ричарди осматривает место преступления, подмечает все детали и старается выстроить для себя картину преступления. Ему ясно, что убийство было непредумышленным. Однако пока у него нет ни одного подозреваемого.

Перевод: Ирина Петровская

---

— Когда он приехал, вы сразу же разыскали его?

— Конечно сразу. Я подошла к нему, как только он пришел в театр готовить генеральную репетицию на второй день после приезда. Он сказал мне, что нам надо быть осторожными, что его секретарь следит за ним и доносит жене обо всем. Дескать, мы увидимся завтра в пансионе «Бельведер». Я сказала ему, на какой трамвай надо сесть, поскольку, если бы он приехал в экипаже или в такси, все бы это заметили. И мы встретились там.

— Тогда вы сказали ему?

— Нет. Он устал и нервничал. Мне было неприятно говорить ему это, когда он в таком состоянии. Это такая прекрасная новость и такая важная, что я не хотела сообщать ее кое-как. Потом он уснул, а когда проснулся, было так поздно, что он чуть не опоздал на генеральную репетицию. Я попрощалась с ним и сказала, что люблю его. Потом мы по отдельности приехали в театр.

Ричарди наклонился вперед, он знал, что сейчас начнется главная часть рассказа.

— Итак, мы с вами дошли до вечера двадцать пятого.

Он увидел, как вздрогнула Маддалена. Потом она оглянулась, снова дотронулась до своего живота и пристально взглянула на Ричарди.

— Я должна знать, что вы хотите сделать, комиссар, мне надо думать не только о себе. Я не дам моему сыну родиться на каторге. Вы знаете, как поступают в таких случаях. Ребенка отдают в детский дом, и там он выживает сам по себе, как выживала я. Я не позволю, чтобы моего сына за ставили жить, как жила я. Что скажете?

Ричарди знал, что Маддалена права и что ее сын ни в чем не виноват. Но комиссар думал и о Несполи, о слезе, которая оставила след на щеке Микеле этим утром. И о слезах Вецци. Может ли он простить Маддалену вместо этих двоих?

— Я тоже не хочу заставить ребенка родиться на каторге. Однако отправлять человека, который не совершил никакого преступления и виноват лишь в том, что любит женщину, на каторгу на тридцать лет — это, знаете ли… А женщина его использовала.

Маддалена покраснела.

— Я хотела только защитить своего сына. Я хотела и хочу дать ему жизнь лучше, чем моя.

Ричарди даже на долю секунды не отвел взгляда от ее глаз.

— Рассказывайте дальше.

На секунду стало тихо. Маддалена знала, что комиссар не выпустит добычу из когтей, пока не узнает правду. Она могла только рассказать, как все произошло, и надеяться на огонек доброты, который светился в глубине зеленых и словно стеклянных глаз.

Молодая женщина мысленно вернулась на три дня назад и в сотый раз испытала боль.

— Я пришла к нему в гримерную. Он был уже в гриме, такой странный с лицом паяца. Но не могу сказать, что такой он мне не нравился. Он мне нравился всегда.

Он улыбнулся мне, но улыбка вышла беспокойная. Видно, его мысли витали далеко от меня. Я думала, что это из-за оперы. Великий певец потому великий, что всегда волнуется перед тем, как в очередной раз меряется силами со своим талантом. Я взглянула на него, улыбнулась и все сказала. Вот так, просто: «У нас будет ребенок». Он посмотрел на меня, а в руке продолжал держать пуховку для пудры, похоже, он меня не понял. А потом наморщил лоб и спросил, почему я не была осторожной. Я его не поняла, разве ребенок — не самое прекрасное, что есть в мире? Разве он не счастлив так же, как я? Он сказал, что мне не о чем волноваться, он даст мне деньги. Я не понимала, о чем он говорит. Хочет, чтобы я убила нашего ребенка? Разве он не потерял своего?

Он схватил меня за руку, больно впился ногтями. И крикнул, что не должен был позволять мне говорить о своем сыне. Я напомнила ему про его обещания, он же говорил мне, что мы всегда будем вместе.

Тогда он отпустил мою руку, отступил на шаг и засмеялся. Сначала тихо хмыкнул, как будто подумал о чем-то забавном. А потом смеялся все сильней и наконец захохотал безудержно. Говорил, задыхаясь от смеха:

— Я и ты вместе… такой, как я, и такая, как ты… Представляю вам свою новую жену, мадам Шью-Крою… Мой сын — сын портнихи… — и все смеялся, смеялся так, что согнулся пополам…

…И стоял, согнувшись пополам, на коленях…

…Он как будто сошел с ума, протянул руку вперед, словно указывая мне на дверь, ему было смешно смотреть на меня…

…И вытянул одну руку вперед, словно прогонял кого-то…

…И все смеялся, смеялся так, что у него потекли слезы из глаз. Он плакал от смеха!

…борозды от слез на щеках…

…И все не переставал смеяться! И я вдруг поняла, что мои чувства к нему изменились. Поняла, какой это лживый человек. Услышала, как Микеле пел на сцене. Я слышала его любовь и смех того паяца, который стоял передо мной. И почувствовала в своей крови ненависть, которая отравила меня.

…Я хочу крови, даю волю гневу, ненавистью кончилась моя любовь…

— Тогда моя рука схватила ножницы, которые висели у меня на шее, — мои портновские ножницы. И ударила его ими всего один раз, сильно, в горло. Не знаю, хотела я его убить или нет. Может быть, только хотела, чтобы он прекратил хохотать.

Удар ножницами. Вот чего не хватало, когда я увидел тебя. И удар был нанесен левой рукой, потому что ты левша, как моя Энрика. Значит, в правую сторону шеи паяца, который стоял напротив тебя. В сонную артерию…

— Он действительно перестал смеяться. Схватился рукой за горло, такое драгоценное горло, и хохот сменился чем-то вроде бульканья. Я села на кушетку и сидела так под ручьем его крови. Я хотела видеть, как умирает паяц.

Единственная чистая подушка. Это на ней ты сидела. И смотрела на умирающего паяца. «Я хочу крови…»

…Потом я, словно во сне, открыла дверь, чтобы уйти. В этот момент Микеле уходил со сцены. Комиссар, я не знаю, существует ли Бог. Но все-таки странно, что именно в эту минуту и во время спектакля, когда столько народу проходит к гримерным и от них, меня мог видеть только Микеле — мой Микеле. И он увидел меня. Я стояла там выпучив глаза, сжимала в руке ножницы с оборванным шнуром, и халат на мне был залит кровью Вецци. Он это увидел и втолкнул меня обратно.

Он взглянул на меня и все понял. Вецци все еще хрипел. Тогда Микеле ударил его кулаком в лицо…

Слишком маленький синяк для удара, оставившего трещину, по мнению доктора… у жертвы больше не было крови…

…И велел мне снять запачканный халат. Потом завернул в халат ножницы, разбил зеркало и усадил Вецци в кресло. После этого взял самый острый осколок и глубоко вставил его в рану на шее. Осколок он держал с помощью грязного халата. Я смотрела на это будто из окна. Потом Микеле приказал мне ждать его там, заперев дверь на ключ. Он вынул из шкафа пальто, шарф и сапоги Вецци и надел их. Взял халат и ножницы, спрятал их под пальто и выпрыгнул из окна.

Он убрал все твои следы с места преступления, чтобы никто не подумал, что убийцей могла быть ты.

— Я ждала его рядом с мертвецом. Мне казалось, я вижу сон. Минута показалась годом. Наконец я услышала за дверью тихий голос Микеле, открыла дверь и впустила его.

А перед этим он встретил на лестнице дона Пьерино, который принял его за Вецци.

— Микеле сказал мне, что ему нужно сменить сапоги, те запачканы грязью. Иначе он оставит следы на сцене, куда скоро должен вернуться. Тогда я очнулась. Поняла, что должна действовать быстро, спасти своего сына от гибели. Микеле ждал меня в гримерной, я поднялась на четвертый этаж. Сказала, что пришла прямо из монастыря от больной монахини, и попросила у Марии на время ее халат.

Он был тебе велик на один размер, я это помню…

— Я взяла сапоги и отнесла их вниз. На нас, портних, никто не обращает внимания, когда мы ходим по театру. Сапоги я прятала под халатом, который был мне велик. Микеле надел чистые и отдал мне грязные, я вернулась наверх и поставила их на место. От ключей избавился он.

Запертая дверь, которую Лазио взломал ударами ног…

…Потом я взяла костюм и сказала синьоре Лилле, что он готов. Я его закончила, сделала последнюю примерку и последний разрез.

Последний разрез.

33

Ветер, не утихая ни на секунду, мчался сквозь Галерею. Теперь, когда Маддалена замолчала, он словно усилился. Время остановилось. Молодая женщина смотрела в пустоту и видела перед собой образы прошлого, но рука, лежавшая на животе, привязывала ее к настоящему.

Ричарди зашевелился на стуле, стараясь привлечь ее внимание.

— Синьорина, выслушайте меня. Ваша судьба, судьба Несполи и в первую очередь судьба вашего сына связаны навсегда. Не думайте, что сможете построить жизнь ребенка на лжи и наказании невиновного человека.

Маддалена продолжала смотреть в пустоту.

— У меня есть знакомый адвокат, который должен оказать мне услугу. Он будет защищать Несполи. Если Несполи будет придерживаться своих нынешних показаний, у него нет надежды. Но если он изменит показания, надежда появится.

Маддалена очнулась, вздрогнула и посмотрела на комиссара:

— Надежда для Микеле? Какая?

— Убийство при защите чести карается тюремным заключением максимум на три года. Вы должны сказать, и именно ради этого я оставляю вас на свободе, что Несполи заступился за вас, потому что Вецци пытался взять вас силой и вы звали на помощь.