Александр Лавров - Русские символисты: этюды и разыскания

• Название: Русские символисты: этюды и разыскания
• Автор: Александр Лавров
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Филология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-93006-053-9

В книгу известного литературоведа вошли работы разных лет, посвященные истории русского символизма. Среди героев книги — З. Н. Гиппиус, В. Я. Брюсов, М. А. Волошин, Вяч. Иванов, И. Коневской, Эллис, С. М. Соловьев и многие другие.

---

В письмах к жене Брюсов рассказывает также о посещении Folie-Bergère (14 октября: «Вчера вечером, по совету Бальмонтов, я был в Folie-Bergère. Действительно, балет поразителен. Красочное впечатление — единственное, и танцуют очень хорошо»), художественной выставки «Осенний салон» (18 октября: «Днем вчера был с m-lle Laurencin на conférence в Salon d’Automne. Было скучно. После гуляли с ней Champs Elisées»), о полетах авиаторов (21 октября: «Сегодня <…> весь день я провел в Juvisy, на Port Aviation. Видел, наконец, летающих людей — Voisin, Lambert и др. Сказать правду, действительность не многим отличается от синематографа. Но в общем образ летящего аэроплана очень красив, изящен, строг») и т. д. Брюсов касается в письмах и собственно творческих вопросов. «Стихи по-прежнему не удаются, — признавался от 6 октября. — Словно какой-то источник во мне иссяк. Нет рифм, нет слов для стихов». Зато в Париже Брюсов с увлечением отдается работе над своим вторым романом, первоначально задуманным под заглавием «Семь смертных грехов»[530] — полуфантастической антиутопией, действие которой перенесено в отдаленное будущее, но в утрированном виде отражает хорошо знакомые черты современной писателю действительности. «…Успеваю за день написать два письма, две страницы романа», — сообщал Брюсов жене 21 октября.

Картины Парижа оказались для Брюсова в работе над этим произведением самым благодарным материалом. Осенью 1909 г. французская столица раскрылась ему как современный Вавилон, олицетворение новейшей цивилизации со всеми ее противоречиями и контрастами. Брюсов рискнул познакомиться с Парижем в специфическом ракурсе — с потаенной, «ночной» изнанкой большого города, с гнездящимися в нем пороками и соблазнами. Со всей откровенностью он признавался об этом жене в письме от 23 сентября:

«По моим письмам Ты поняла, что я провожу время „не совсем хорошо“. Так оно, по Твоей терминологии, и есть. Но я хочу очень усердно убеждать Тебя, что это мне просто „необходимо“ в жизни. Во всех моих писаниях, в стихах и прозе, я часто подходил к вопросам о всем темном в жизни и в душе. И это темное до сих пор знал я почти только по догадке, да по жалким его отражениям у нас в Москве. Здесь представляется мне случай в самом, так сказать, горниле „зла“ посмотреть на него, лицом к лицу. Чувствую себя как Дантэ, сходящий в Ад, и, конечно, как Дантэ, надеюсь выйти из Ада к Раю, и вынести на землю бессмертную песню.

За меня не бойся. Силы воли у меня достаточно для каких угодно соблазнов. Да и во всем том, что я здесь вижу, я не встречаю никакого соблазна. Испытываю только любопытство. Ты знаешь, например, как я чужд всякого увлечения красивыми мужчинами. Но кафе гомосексуалистов (Café Palmier’s) любопытно мне до крайности. Я провел там вечер до поздней ночи, наблюдая женственных юношей и мужественных женщин, слушая их разговоры, всматриваясь в их повадки. Пойду туда еще раз. То же и приют морфинистов (нечего прибавлять, что сам я морфия не касаюсь больше).

Замечательно, что все эти наблюдения сделались для меня возможными как раз в те дни, когда я начал писать мой роман „Семь смертных грехов“. Вижу в этом некую руку Судьбы, ибо, когда я ехал за границу (Ты помнишь!), я в мыслях не имел ничего подобного и никогда не думал, что попаду в Париж без Тебя. Наконец, кажется мне, что годы мои таковы, что в последний раз, без неприличия, могу я показываться во всех этих местах. Еще через три-четыре года — я поседею, буду более известен даже и в Париже, и неуместно будет мне посещать все эти притоны. Вот почему я и спешу воспользоваться этими днями».

Чрезвычайно показательна в этом письме брюсовская аналогия между своими блужданиями по Парижу и путешествием Данте по кругам Ада. Один из любимейших поэтов Брюсова (пробовавшего свои силы в переводе «Божественной Комедии» на русский язык)[531], Данте помог ему найти адекватный угол зрения при восприятии «ночной» стороны парижской жизни. Явно парижскими впечатлениями вдохновлена поэма Брюсова «Подземное жилище» (1910)[532]: описываемое в ней движение из одного потаенного зала в другой, каждый из которых предназначен для удовлетворения определенных страстей или пороков, проецируется на иерархическую структуру дантовского Ада[533]. Парижские переживания являются также подтекстом тех брюсовских стихотворений из «Зеркала теней», которые описывают «путь к искусственным Эдемам»: таковы созданное в сентябре 1909 г. в Париже стихотворение «Соблазнителю», с эпиграфом из «Исповеди англичанина, курильщика опиума» Де Квинси, и проецированное на Бодлера стихотворение «Le Paradis artificiel» («Искусственный рай», 1909–1911)[534]. Однако именно в незавершенном «романе № 2», отрывки из которого под заглавием «Семь земных соблазнов» Брюсов опубликовал в альманахе «Северные Цветы» (1911) вместе с поэмой «Подземное жилище», впечатления осени 1909 г. воскрешаются с отчетливо выраженной социальной подоплекой.

Брюсов сам ясно осознавал значимость наблюдаемого им в Париже для задуманного произведения. 24 сентября он писал об этом жене: «Моя жизнь здесь входит в свою колею. Я днем много работаю (даже в музеях почти не бываю), потому что непременно хочу, кроме статей и разных обязательных работ, написать здесь значительную часть моего романа. Для многих его сцен я нахожу здесь как бы модели, чего мне будет весьма недоставать в Москве. Жизнь большого города, жизнь толпы, и многое другое здесь я могу списывать „с натуры“. После обеда я брожу по Парижу, встречаю в разных кафе своих новых мимолетных знакомых, наблюдаю, думаю. Все это мне нужно очень» [535].

Действительно, уже первые страницы «Семи земных соблазнов», изображающие приезд молодого героя в столичный город, «громадный, страшный, всемогущий и беспощадный»[536], наталкивают на мысль, что только Париж — единственный из виденных Брюсовым огромных городов, находившихся на высшем уровне тогдашнего развития цивилизации, — мог стать непосредственной «моделью» для этих картин будущей жизни. Глубокое знакомство с Парижем, видимо, помогло Брюсову воссоздать отчетливую картину социального антагонизма в чреватом катастрофой воображаемом обществе будущего, контуры которого обладают разительным сходством с современной писателю капиталистической действительностью; по характеристике самого автора, «мы встречаем в романе мир, стоящий на высокой ступени высшей культуры, но таящий в своем организме губительные язвы, грозящие самому его существованию»[537]. Стремление изобразить «земные соблазны» — роман, по мысли Брюсова, должен был «обнять все стороны человеческой жизни и пересмотреть все основные страсти человеческой души»[538] — зиждилось на непосредственных наблюдениях и впечатлениях, почерпнутых в значительной мере опять-таки из Парижа. Хотя «роман из будущей жизни» не был завершен, — написаны и опубликованы только отдельные фрагменты из первой части «Богатство», всего же предполагалось семь частей, — значение и написанных фрагментов, и самого замысла (согласно которому действие должно было завершиться «грандиозным восстанием») в творчестве Брюсова чрезвычайно велико. «Семь земных соблазнов» лишний раз убедительно подтверждают, что писатель «был способен понимать и испытывать очень высокие социальные эмоции»[539]. Частичной реализацией этого замысла Брюсов не в последнюю очередь был обязан своей парижской осени 1909 г.

23 октября 1909 г. Брюсов уехал из Парижа в Бельгию, к Эмилю Верхарну. «Как и в прошлом году — время, проведенное у Верхарна, лучшие часы моего путешествия», — писал он жене 25 октября[540]. По возвращении на родину ситуация внутреннего промежутка, отчасти заполненная почти полуторамесячным парижским пребыванием, исчерпала себя: Брюсов прочно соединил свою судьбу с журналом «Русская Мысль», стремясь тем самым преодолеть прежнюю узкокорпоративную связь с символистской средой и обрести новые литературные пути.

«НОВЫЕ СТИХИ НЕЛЛИ» — ЛИТЕРАТУРНАЯ МИСТИФИКАЦИЯ ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА

«Стихи Нелли» — одно из самых обойденных вниманием брюсовских сочинений. Издание этого небольшого сборника, предпринятое издательством «Скорпион» летом 1913 г., по сей день остается единственным, ни одно из 29 стихотворений, составивших книгу (вышедшую тиражом 560 экз.), не входило в посмертные собрания произведений Брюсова, в том числе и в самые обширные и компетентно подготовленные[541]. Порою может показаться, что автору в конечном счете удалось достичь цели своей мистификацией: почти все общие работы о Брюсове игнорируют «Стихи Нелли», как будто они и не являются частью творческого наследия поэта. Д. Е. Максимов в своей монографии о Брюсове лишь мимоходом замечает, что в «Стихах Нелли» «следует видеть не более как эксперимент, как полушутливую симуляцию и во всяком случае не строить на них прямых выводов о брюсовской поэзии в ее основном русле»[542]. Подробнее касается сборника К. В. Мочульский: «Причудливым памятником печального романа с Н. Г. Львовой осталась книга „Стихи Нелли“. С посвящением Валерия Брюсова. Москва. Кн-во „Скорпион“. 1913. Двусмысленное заглавие „Стихи Нелли“ может быть прочитано, как „стихи, написанные Нелли“ и как „стихи, написанные для Нелли“. Брюсов перевоплощается в изысканно-светскую, элегантную красавицу-поэтессу, которая с непосредственностью, граничащей с бесстыдством, рассказывает в стихах о своих любовных переживаниях. Мистификация поэта никого не обманула: под „шикарной“ вуалеткой Нелли все узнали знакомое лицо автора „Зеркала теней“». Но тут же Мочульский, не почувствовавший игровой, стилизаторской природы «Стихов Нелли», выносит им решительный и несправедливый приговор: «Из нагромождения страстей и изысков получается самая неприглядная пошлость»[543]. Достаточно прямолинейно охарактеризовал «Стихи Нелли» и В. Г. Дмитриев, нашедший, что Брюсову в этом сборнике «захотелось спародировать, как женщины пишут о любви»[544].