Александр Лавров - Русские символисты: этюды и разыскания

• Название: Русские символисты: этюды и разыскания
• Автор: Александр Лавров
• Издательство: Прогресс-Плеяда
• Жанр: Филология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-93006-053-9

В книгу известного литературоведа вошли работы разных лет, посвященные истории русского символизма. Среди героев книги — З. Н. Гиппиус, В. Я. Брюсов, М. А. Волошин, Вяч. Иванов, И. Коневской, Эллис, С. М. Соловьев и многие другие.

---

Рукописный макет сборника «Новые стихи Нелли» представляет собой подборку стихотворений, сохранившуюся в архиве Брюсова и систематизированную вдовой поэта, И. М. Брюсовой, после его кончины. В своей работе над творческим наследием Брюсова Иоанна Матвеевна, как правило, старалась бережно соблюдать авторскую волю, а также установленный им порядок в расположении рукописей и относящихся к ним материалов. Поэтому в нижеследующей подборке текстов мы, не имея никаких иных достоверных данных о том, какою Брюсов предполагал видеть свою книгу, не сочли возможным менять состав и последовательность стихотворений, установленные в макете. Из подборки изъято только стихотворение «Она ждет» («Фонарь дуговой принахмурился…»), включенное Брюсовым в книгу «Девятая Камена»[642]. При этом установленная в макете последовательность стихотворений никак не должна восприниматься как продуманная авторская (или редакторская) композиция. Более того: элемент случайности нельзя исключать даже в отношении состава сборника; весьма вероятно, что некоторые стихотворения, попавшие в подборку, не предназначались для «Новых стихов Нелли». В частности, сомнительна принадлежность «Нелли» таких стихотворений, как «Лето, меркни, в осень канувши…» (3) и «Из дневника. 2» (14), написанных от лица мужчины; юмористического стихотворения «Городская весна расплескалась…» (7), стихотворения «Вы знаете, что значит быть голодной…» (22), героиня которого явно не согласуется с образом Нелли. Однако и изымать эти не публиковавшиеся автором стихотворения из подборки у нас нет достаточных оснований. Не исключено, что в намерение Брюсова входило не только сочинение стихотворений, представляющих собой непосредственную исповедь его героини, но и создание системы двойных масок: как и любой поэт, «Нелли» в своих стихах имела полное право говорить не от собственного имени.

Тексты воспроизводятся по автографам и авторизованным машинописным копиям, хранящимся в архиве В. Я. Брюсова в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (Ф. 386. Карт. 13. Ед. хр. 4). За исключением стихотворения «Узором исхищренным pointe-de-Venise…», опубликованного за подписью «Нелли» (Крематорий здравомыслия (Мезонин поэзии. Вып. Ill — IV). <М.>, Ноябрь — декабрь 1913. С. <14>), все стихотворения до подготовки настоящей работы не публиковались.

<1>[643]

Как мотив надоевшего танго,
Жизнь томит своей белой канвой.
Так же скучно над черной Невой,
Как мне было б над желтым Гоанго.

Вкусы терпкие жизненных вин
С каждым днем все преснее, преснее…
Светы гаснут в вечерней аллее…
Или гаснет вечерний камин?

Раздуть ли потухшие угли?
Саламандрам дать ли плясать?
            Ах, не вдруг ли,
            Как они, огни оборвать!

Сладко нежит холодное дуло,
Прижимаясь прямо к виску…
            Быть может, я заснула
            И в грезах вижу тоску?

Друг шестизарядный!
Скучный мотив развей!
            Я проснусь весело-нарядной
            В толпе веселых людей!

Нелли 1913 <2>[644]

И многое, многое, многое
Великое видеть пришлось:
Словно [645] шоссе пологое
Пропастью оборвалось.

Как карточные домики, падали
Государства — под ветром судьбы —
Люди не знают, жить надо ли,
Когда все стали — рабы!

Свободы божественным маревом
Любовались в пустыне мы все,
А теперь пригоршни оспариваем
Воды на песчаной косе…

Но в душе мечта лишь единственная:[646]
«О, если б мы были вдвоем!»
Словно обряд совершая таинственно,
Я плачу об нем![647]

<2. Второй вариант>[648]

             И многое, многое, многое
             Свершилось великое, грозное,
             И многое видеть пришлось![649]

И многое, многое, многое
Великое — видеть пришлось!
             Шоссе пологое
             Пропастью оборвалось!

Как картонные домики падали
Государства — под ветром судьбы, —
             Ах! жить надо ли,
             Когда все — рабы?

Возникали надежды и рушились, —
Грохотом наполняя мир…
             Вон — все прислушались,
Поняв, что кругом — Валтасаров пир.

Но пусть и рука грозно-огненная

<3>[650]

Лето, меркни, в осень канувши,
Ясный август, сентябрей!
В жизнь ночей беззорьных глянувши,
Не хочу безночьных дней!

Светы майские — предатели[651],
Как мячом, играли мной.
Пусть же щелкнут выключатели,
Заливая душу тьмой.

Не в беспечном смехе тенниса
Утолить мечту дано:
Звезды мечет, бело пенится
Мира вечное вино!

Плотно сдвинут темный занавес
В этой комнате и в днях…
В тайнах мрака и обмана весь,
Пью позор в немых устах.

1912 В. Б. <4>[652]

Узором исхищренным Pointe de Venise
Я тешу в тихий вечер мой призрачный каприз;

В моей зеркальной спальне, одна, пред тем как лечь,
Любуюсь отраженьем моих округлых плеч.

Над зеркалом сгибаясь, размеренным лучом
Блистают шестиножки под выпуклым стеклом.

Их сестры, в пышной люстре, смеются с потолка,
Глядя, как с цветом кружев слилась моя рука,

Как странно-бледен, в глуби сияющих зеркал,
Под сном венецианским моих грудей овал [653],

Миров зеркальной жизни раскрыта глубина,
И я, себе навстречу, иду, повторена;

Иду, смеюсь, шепчу я: «Итак, я вновь жива!»
А на грудях трепещут живые кружева.

1913 Нелли <5>[654]

Что же делать теперь мне, если жизнь переломлена?
В мгле волшебно-вечерней над усадьбой разгромленной [655],
Над столбами пожарищ я склоняюсь в последний раз…
Кто со мной? — мой товарищ, этот тихий закатный час[656].

Что отыщется в пепле? что найти мне желаннее?
Обгорелые стебли мной любимой латании!
Переплет от тетрадки, — дневника позабытых лет?
Иль под старой перчаткой из ларца дорогой портрет?[657]

Не хочу ничего я: все, что было, отброшено![658]
Да не встанет былое, гость отныне непрошенный!
Меж развалин усадьбы не пойду я на поиски:
Только в сердце сломать бы этот ужас слепой тоски![659]

И куда не пойду я от столба перепутия[660],
Захочу ль поцелуя, захочу ль новой жути я, —
Не вернусь к этим липам, к этим призракам прошлых лет, —
Пусть здесь вороны, с хрипом, расклюют дорогой портрет[661].

Нелли. 1913 <6>[662] Апрель

Как острый ликер — этот воздух,
С зеленой маркой: «Апрель».
Ласточки, под крышею, в гнездах,
Как влюбленные, щебечут мне: «Нелли!»

Солнце ярче огней ресторана…
Ах, покрыть бы его колпачком!
Меж березок-белянок мне странно,
Но они говорят мне: «Ты — дома!»

На мне светло-серое платье;
По моде, я шляпу сняла.
Кто за это утро заплатит,
В которое так весела я?

Ласточки щебечут мне; «Нелли!»
Прополз коронованный уж.
Не он ли, старый бездельник,
Меня пригласит на ужин?

Нелли 1913 <7 >[663]

Городская весна расплескалась
Вдоль по улицам грязью кофейной;
И тропы, чтоб пройти, не осталось
Через площадь до бани семейной.
Но безумолчно хлопают двери,
За четой принимая чету:
Словно звери добычу к пещере,
Господа волокут красоту.

Подъезжают в закрытой пролетке
Словно дамы под белой вуалью;
Подъезжают беспечно красотки,
С перекинутой за-плечи шалью;
Приближаются пары попроще;
В картузе он, в платочке она,
Или юноша, длинный и тощий:
На подруге — плакат: «продана».

Двери хлопают. В воздухе гретом,
Где стучит беспрерывно сверчок,
С адвокатом, с купцом иль с поэтом[664]
Запирается кто на крючок?[665]
В водяной обстановке свиданий
Там, за час, что изведать дано?[666]
Ах, вы бани! семейные бани!
Вижу: вешают надпись — «полно!»

1916 Валерий Брюсов <8>[667] «Lift»

Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
Ангел, мальчиком наряженный ошибкой,
На восьмой меня протяжно проэтажь,
            Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
            Подымающихся поздний паж!

            Посмотрю, припомню, позабуду,
Каменный зрачок, подобный изумруду,
Фиолетовость полувампирных губ,
            Посмотрю, припомню, позабуду
            В ангелочка превращенный труп[668].

            Но, грудь с грудью, на дневной кровати,
Тайно вдруг найду в кольце своих объятий
Ангелочка мертвого, как ты, точь-в-точь:
            Грудь под чьей-то, на дневной кровати,
            Я тебя в свою пролифтчу — ночь!

1916. 1 января Вал. Брюсов <9>[669]

Открываю глаза и гляжу в пустоту.
            Кто-то провел
      В темноте огневую черту.
                     Мол[670];
            Белые гребни
            Разбитой волны;
            Столб луны,
Я стою на прибитом щебне[671].

            Это было,
А, может быть, этого не было.
Мертвое тело на поверхность всплыло…
Или только сердце потребовало,
      Чтобы что-нибудь было.

     Зыбью прибрежной раздроблена
                  В море луна.
Я на моле стою, опечалена, сгорблена,
                  Одна.
            Полосами: сиянье и мрак;
            Во мгле мигает маяк;
Никто моей печалью не тронется.
                  Нет, не так![672]
                  Это — бессонница:
Луч провел на полу огневую черту,
     Я, проснувшись, гляжу в пустоту.

1914 <10>[673] Проза

Да, в жертву тебе я все принесла:
Богатство, — хотя б оно было не право, —
Известность, — хотя б она дышала отравой[674],
Любовь, — хотя б она продажной была!

Я все отдала ради поцелуев твоих:
Как свои бриллианты, так и свои улыбки,
Свои мечты, как свои ошибки,
Свои безумные ночи, как свой священный стих.

Я все, я все положила к твоим ногам:
Я целовала покорно у тебя колени,
Я принимала с восторгом боль унижений[675], —
И думала, что все люди завидуют нам.

И ты, склонив <?> свой земной ореол,
Брал это тело, и эти стоны слушал,
Целовал эти губы и убивал эту душу,
Взял все, что могла я дать, — и ушел.

В.Б. 1914 <11>[676]

Я желала бы снова веселья и смеха,
            Но как мне жить без тебя.
Кутаюсь в белые волосы меха,
            Концы боа теребя.

Дерзко заглянул мне в лицо прохожий —
            Ах, я иду пешком.
Мы с ним когда-то гуляли тоже,
            Но вдвоем.

Majestic, Soleil, пассаж, квисисана,
            Дневные витрины, толпа —
С каждым шагом в сердце новая рана,
            Но боль тупа.

В три ряда экипажи, авто, пролетки [677].
            Кто-то поклонится <?> мне.
Он еще не забыл обедневшей кокотки,
            Но былое — было во сне![678]

Голову подыму из белого меха,
            Концы боа теребя.
Кто хочет со мной веселья и смеха? —
            Нет <?>, мне не жить <?> без тебя.

<12>[679]

Глянец яблок, апельсинов круговые кирпичи, —
Вся витрина магазина блещет, близится, кричит!

Рев авто, свистки циклистов, трама гуд и трама звон…
Вьет[680] вечерняя столица роковой водоворот.

Что ж, под шляпкою измятой, грусть в глазах, ты медлишь час?
Пред иконой, — ах! — так тает в церкви блещущей свеча.

Не придет он, обманул он! Яркость грохота кругом,
Жизнь поет угрюмым гулом: «Он с другой! с другой! с другой!»

Что ж ты гнешься низко, низко, цветик бедный на лугу?[681]
Рев авто, циклистов взвизги, трама звон и трама гуд…

1913 В. Б. <13>[682]

Не уступи под гнетом лени,
Жизнь требует вновь пестрой дани:
             Еще томлений,
             Еще страданий!

Иди, где дымны влагой дали:
На небе утром роза будет![683]
             О чем гадали,
             Ум позабудет![684]

И будь, в пути слепом, иная,
Забыв садов греховных розы,
             Припоминая
             Все, словно грезы!

1914 <14>[685] Из дневника

                     2
И мы, разорванностью сближены,
Взглянули в тесное стекло,
Где призраки непостижные
Колышатся светло.

Ты узнала мой лик отуманенный,
Я — твой младенческий рот…
Так двух звезд отраженье, приманено
Гладью вод,
В                        глубине живет.

Целуясь над пространствами,
Сближаясь в беспредельности,
Лучисто светило в новых небесах
Мы, — символ постоянства,
Дрожь над движеньем бесцельности
Полярной звезды, уходящей чуть зримо в веках…

<15>[686]

Режут хрупко сани снег;
Нежит жутко ранний бег.

Где туманы белой ночи?
Светом пьяны смело очи!

Было что-то, или нет?
Смыл заботы лилий свет!

Пусть звала я вялой лаской:
Грусть былая стала сказкой, —

Славно вспомнить мне об ней[687]
В ровном, томном сне саней![688]

Ночь остыла; — тени страсти…
Прочь, что было! день у власти!

1914 <16>[689] Сон

Месяц белый, словно пьяный
Навзничь лег на облаках;
Даль закутана в туманы, —
Крэп на чьих похоронах?

Нет, не то! Мой сон — не это!
Я дрожала с ним вдвоем,
В темной комнате без света,
Грудь на грудь, к лицу лицом.

Нет, не то! Я задремала
На постели у себя,
Называла, призывала
Имя милое, любя…

Нет, не то! Я вдруг проснулась
И пошла к нему, к нему —
И дорога протянулась
Через светы, через тьму.

Я иду, и месяц пьяный
Навзничь лег на облаках;
Даль закутана в туманы,
Крэп на чьих похоронах?

15–16 ноября 1914 <17>[690]

Чего ж они хотят? Все это так знакомо!
И ощупь рук во мгле, и заглушенный вскрик,
И миг, качаемый бессмысленной истомой…
Ах! с детства ко всему не каждый ли привык?

Чего ж им надобно? Моей притворной дрожи,
Мной согласованной с их трепетами в лад?
Касанья беглого моей горячей кожи,
Струящей вкруг себя пьянящий аромат?

Нет! — лишь сознания, что мы смеялись вместе,
Лишь славы, что он был любовником моим,
Среди своих друзей позорно-громкой чести:
Затем что платят мне дороже, чем другим…

1912 <18>[691]

Мальчик милый, мальчик маленький,
             Почему ты мне так мил?
Ты в петлицу цветик аленький
             Так лукаво посадил.

У тебя и губы алые
             Словно розы лепестки.
Но твои глаза усталые
             Дышат прелестью тоски.

Мальчик милый, друг обманчивый,
             Но о ком твоя печаль?
Прошепчи, но не доканчивай, —
             Разувериться мне жаль.

Дай мне в слове недосказанном
             Имя Нелли угадать.

<19>[692] Луна

На месяц взглянь, весь день, как облак тощий.