Сергей Сартаков. - Философский камень. Книга 2

• Название: Философский камень. Книга 2
• Автор: Сергей Сартаков.
• Жанр: Советская классическая проза

Серге́й Венеди́ктович Сартако́в (1908–2005) — российский советский писатель, один из высших руководителей СП СССР. Лауреат Государственной премии СССР (1970). Герой Социалистического Труда (1984). Член ВКП(б) с 1951 года.

Первая книга романа ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ издана «Молодой гвардией» в 1966 роду, а также опубликована в «Роман-газете». Главный герой романа Тимофей Бурмакин - это потомок героев романа «Хребты Саянские».

 Предлагаемая вниманию читателей вторая книга ФИЛОСОФСКОГО КАМНЯ имеет значение и как самостоятельное произведение, хотя в ней находят завершение судь­бы героев первой книги - Тимофея Бурмакина, его классового и личного врага бывшего карателя Куцеволова, Людмилы и Виктора Рещиковых и других.

 ФИЛОСОФСКИЙ КАМЕНЬ, по определению автора, одна из его «медленных книг». Такие книги создаются годами, но и остаются в памяти читателей тоже на долгие годы.

---

— Нехорошо, если в бою, на границе, тебя застрелят красные, — назидательно проговорил Федор. — Совсем нехорошо, если по приговору военного суда тебя расстреляют японцы. Зачем тебе все время думать о России? Чего тебе не хватает здесь? Или маньчжурские девки хуже бабы твоей? Разве они плохо ласкают, когда тебе на всю ночь дают увольнительную в солдатский дом? Или здешний рис хуже нашей гречки? Разве брюхо твое не набито? Служи!

— Я буду просить Ямагути, пусть пошлет меня на юг. Там я стану стрелять, в кого прикажут.

— Ты говоришь чепуху! Мы нужны сейчас не на юге, а здесь.

— А я буду проситься на юг.

— Хватит, я больше не хочу слушать. И не вспомню о тебе, когда тебя посадят в тюрьму. Тот не друг, кто способен подвести товарища. А ты совсем очумел. Пойдем в казарму, ночь на исходе. Мы маловато побыли с девками. Если полковнику донесут, что мы рано ушли оттуда и неизвестно где шлялись потом, как ответим?

Ефрем не откликнулся. Лежал, уткнувшись в землю лицом, надрывно всхлипывал.

Федор поднялся, затянул ремень — щелкнула пряжка, — поглядел на Ефрема. Толкнул его ногой.

— Если ты не бросишь свою дурость, я вернусь в казарму один. И скажу, что не был с тобой вместе. Себе я найду оправдание.

Плеснулась холодная, немая зарница и осветила ссутуленную спину Федора, медленно шагающего по косогору и готового вот-вот затеряться в черных кустах орешника.

Ефрем вскочил и, рубя каблуками пересохшую, жесткую землю, побежал вслед за Федором.

2

Унтер подходил к койкам, трогал спящих солдат за плечо, а когда они испуганно открывали глаза, показывал кулак.

— Тихо! Выходить во двор в боевом. Быстро, быстро…

Подняли только один взвод.

У пирамиды с оружием горела свеча. Другой конец казармы был погружен во мрак.

Ефрем торопливо схватил полотенце.

— Куда? — зашипел унтер. — Строиться!

Поскрипывали подошвы ботинок. Спросонья солдаты сопели. Ефрема знобило. Глаза слипались. Противно, будто цепкими ножками каких-то козявок, стягивало кожу на неумытом лице.

Возле невысокой кирпичной ограды прогуливался полковник Ямагути. Было очень темно, небо затянуто плотными тучами.

Унтер выстраивал взвод в шеренгу, проверял снаряжение.

Ямагути сердился:

— Быстрее… Быстрее…

Ему подвели коня. Прошелестела тихая команда. И серая цепочка солдат, в колонну по двое, вышла за ограду.

С привычной дороги, ведущей к учебному плацу, сразу же свернули куда-то в сторону. Спотыкаясь о камни, цепляясь за колючки шиповника, шурша амуницией в низких кустах орешника, шли в неведомое. Ямагути, покачиваясь в седле, ехал сбоку. Чуть позади него, гоже верхом, следовал командир роты поручик Тарасов.

— Федор, а Федор, куда мы идем? — встревоженно спрашивал Ефрем. — И почему с нами едет сам Ямагути?

— Понимай! Выдан полный комплект боевых патронов. Незачем самому Ямагути выводить нас по учебной тревоге.

— Послушай, Федор, мы ведь идем на границу!

— Справа от нас последний пост «22», налево течет Фусанхэ. Граница прямо перед нами.

— Федор, зачем мы идем туда?

— Наш четвертый взвод — лучший во всей роте. Самый лучший взвод не станут поднимать по пустякам.

— Разговоры! — прикрикнул поручик Тарасов.

Потом молча они шли еще долго. Ефрему казалось: не будет конца пути.

Но вот сопка круто наклонилась в сторону теперь уже близкой границы. Тяжелая черная туча разорвалась, разделилась на стаи облаков, и из нее выкатился диск немного ущербной луны, вытягивая от деревьев уродливые тени.

Солдаты вступили в густой коряжистый дубняк, оплетенный лианами, диким виноградом. Запахло сыростью.

Полковник Ямагути остановил отряд, поманил к себе Тарасова.

— Я ходу говорить вам два срова, сордаты, — низко пригнувшись к луке седла, с торжественным раскатом в голосе сказал Ямагути. Конь прянул ушами. — Вам предстоит хоросее сцастье. Вы идете туда, — Ямагути вытянул руку вперед, — оберегать выпорнение важной задаци. Ведите себя храбро. Я одобряю васе жерание отомстить врагу, укравсему васу родину. Итак, вперед! — Он замер в минутной паузе. — Но Я не ходу отнимать радость удаци у русского офисера. Пожаруйста! Я дарьсе не веду отряд. Господин поруцик, объясните хоросо своим сордатам задацу. Я буду находиться на посту «22».

Ямагути круто повернул коня и, выбравшись из чащи, стал подниматься на сопку. Он ехал медленно, и тень его лошади молчаливо скользила по склону.

Поручик объяснил задачу. Она была проста и в то же время ужасна именно своей обнаженной простотой. Отряд должен был сопровождать, а затем прикрывать диверсионную группу солдат, переодетых в гражданское русское платье. Вместе с ними четвертому взводу следовало пересечь границу, пуская в ход при надобности только холодное оружие. Диверсионная группа заложит взрывчатку и поднимет на воздух железнодорожный мост. После этого все должны отойти обратно. Если завяжется открытый бой, тогда — любое оружие. Своих убитых солдат на русской стороне не оставлять. Одетых в гражданское платье — можно. У советских убитых пограничников забрать все, какие при них окажутся, бумаги…

Ефрем слушал, и зубы у него постукивали от холода и страха. Вот оно, то самое, что томило его уже много недель с той поры, как их полк придвинули к границе!..

Капли росы, а может быть, дождя, прошедшего с вечера, срывались с ветвей дубков и падали на шею Ефрема. Он вздрагивал, на ходу обтирался рукавом и замирал в испуге, если при этом нечаянно бряцало снаряжение. Где-то близко, совсем вот здесь, проходит незримая черта, разделяющая землю. Свою и… чью еще? Которая земля своя и не своя? А есть ли у него теперь вообще своя земля?

Где-то здесь, может быть, даже за тем вон островком дикого винограда, осыпанным мутным светом луны, лежат, притаившись в секретах, красные пограничники…

Комариным писком пронесся чуть слышный свист — условный сигнал командира отряда. Ефрем опустился на колени, будто прося у кого-то неведомого прощения.

Так постоял, а потом припал к земле и пополз вперед, извиваясь в зарослях молодых дубков. Серебристые папоротники плотно сомкнулись у него над головой.

Каждому указано точное направление, и, что бы ни случилось с соседом твоим, — только вперед.

Все ближе и ближе островок виноградника, островок, которого, сам не зная почему, так боится Ефрем. Не пришелся же этот островок на пути кому-нибудь другому! Страшно углубиться в чащу, в кустарник, но справа небольшая поляна. Она облита тусклым лунным светом, а на середине ее папоротники расступились, обнажив тёмное пятно земли, и Ефрем невольно все-таки жмется в тень, к винограднику. Скорее бы, скорее ушла за облако луна!

Впереди и чуть слева беззвучно пригнулась и выпрямилась ветка. Это прополз Федор. Там, где ему было назначено.

Нехорошо, если поручик Тарасов заметит, что один из солдат сбился…

Ефрем поравнялся с пугающим его островком. Замер, прислушался. Тихо. Только сердце бьется все чаще, тревожнее. Будто бы в палящий летний зной, он опускается в ледяную родниковую воду — бегут мурашки по спине. Ефрем уткнулся лицом в траву.

Отчетливо представилось молодое, безусое лицо пограничника в фуражке с зеленым верхом. Красная звездочка блестит на околыше. Хмуро сдвинуты брови. Холодное острие штыка наклонено для удара.

Мысль, которая давно уже неотвязно владела Ефремом, вдруг пронзила его с особенной силой. Почему не может сын, если он жив и прощена ему служба отца в белой армии, стать пограничником? Ведь никто же там, в Советской России, не знает, кому теперь служит Ефрем Косоуров! Вернее всего, считают, что в боях где-то безвестно сложил он свою голову. А сложил — на том и конец. Почему судьба, всегда к нему злая, именно здесь, вот сейчас, не может свести его с сыном?

Ефрем облизнул пересохшие губы и глянул налево, в темную заросль виноградника. Сквозь переплетенные широколистые побеги на него, не мигая, уставились чьи-то блестящие глаза.

Жар разлился по телу Ефрема. Расслабли руки и ноги. Не дыша, он глядел в чащу, силясь разгадать: почудилось ему или в самом деле в кустах притаился человек?

Что сделать сейчас? Выдернуть из ножен, прикрепленных к поясу, короткий широкий штык и броситься в это загадочное сплетение ветвей и листьев? Или проползти мимо?

Он отвернулся, переждал немного и снова покосился на куст. В темноте тем же сосредоточенным блеском светились глаза.

Совсем уже невыносимо страшными показались теперь ночная тишина, пестрины лунного света между деревьями, папоротники, пеленой серого тумана затянувшие поляну, черные плети винограда. Ефрем торопливо пополз прочь, с шумом раздвигая плотно стоящую траву и поминутно оглядываясь. Кустарник не шелохнулся.