Михаил Пришвин - Цвет и крест

• Название: Цвет и крест
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Росток
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94668-023-4

Издание состоит из трех частей:

1) Два наброска начала неосуществленной повести «Цвет и крест». Расположенные в хронологическом порядке очерки и рассказы, созданные Пришвиным в 1917–1918 гг. и составившие основу задуманной Пришвиным в 1918 г. книги.

2) Художественные произведения 1917–1923 гг., непосредственно примыкающие по своему содержанию к предыдущей части, а также ряд повестей и рассказов 1910-х гг., не включавшихся в собрания сочинений советского времени.

3) Малоизвестные ранние публицистические произведения, в том числе никогда не переиздававшиеся газетные публикации периода Первой мировой войны, а также очерки 1922–1924 гг., когда после нескольких лет молчания произошло новое вступление Пришвина в литературу.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Множество признаков всюду равнодушия и цинизма в отношении к этой некогда ненавистной и священной и странной власти. Вот собралась толпа возле Народного собрания: едет к театру Верховный Главнокомандующий всех сухопутных и морских сил Российской Республики.

– Ах, вы, дураки, дураки, – проталкиваясь через толпу, говорит громко бывалый человек, – лезут на Керенского глазеть, вот добра не видали!

И никто за «добро» не вступается.

А когда началось это собрание, начались всякие мальчишества. Стул у кого-то из членов президиума покачнулся. Скобелев поправил ножку стула.

– Видно, что министр труда! – кричат.

И хохочут, и радуются; все совершается так же, как и в волостных комитетах, только там делят землю, а тут власть. Какие только люди не выходили на сцену: выходили и от земли, и от городов, и от военных, и от фельдшерских, и от всяких организаций. Слушал я, слушал и, когда все в голове стало путаться, выхожу покурить. Возвращаюсь минут через двадцать в свое подполье, в оркестр, где сидят журналисты.

– Что вы сделали, что вы пропустили!

– Что я пропустил?

– Декларацию индусов!

– Памирских?

– Какие у нас индусы, от настоящих, из настоящей Индии: что индийцы ждут от нас, только от России спасения, только на одних нас и надеются!

Поговорили, потолковали с журналистами о том, что вот как это все чудно, будто, правда, это не Народное собрание, а театр: мы землю делим, земли не оказывается, делим власть – власти не оказывается, делить вовсе нечего, а там вот люди за тридевять земель, так душевно располагаются на нас. И вспомнилось мне про Индию из недавно пережитого в деревне.

В июне, когда пашут пар, когда пришло вплотную время к дележу так, что хочешь ждать Учредительного собрания – жди, не паши, а если не надеешься, то сейчас, только сейчас захватывай – удастся вспахать и посеять озимое, твой будет урожай. Вот в это самое время и принесла нелегкая этого черта рябого Федьку-большевика. Зажег Федька митинг нерасходимый на выгоне.

– Берите, – кричит, – землю, боритесь, земной шар создан для борьбы!

А уж какой этот шар: по нашим деревенским знаниям и пониманию, земля вовсе не шар.

– Шар, – отвечают, – ну, ладно, а дальше что?

– Дальше: немедленно планомерно и неоднократно снимайте рабочих у помещиков, делите землю, пашите.

Смущены мужики, потому что на помещичьей земле всюду сидят тоже мелкие арендаторы и неминуемо с ними придется подраться и между собой, а там в этом имении еще винный склад.

– Идите, – кричит, – сейчас, снимайте рабочих, захватывайте, пощупаем их сундуки!

Митинг, как пожар, разгорается, оратор, будто пьяный, все говорит, и час, и два говорит, сядет, отдохнет немного и опять говорит. Скажет: «Побудьте немного без меня», отойдет в сторонку, ляжет, вздремнет и потом опять и опять говорит, и все от речей его, словно пьяные.

– Не думайте, – говорит, – что наши враги – немцы, нет, германцы приятели наши, а враги наши англичане, нам с англичанами воевать нужно и тогда за нас двинется Индия.

И опять свое:

– Земной шар, товарищи, создан для борьбы, за нас индейцы, не робейте, индейцы с нами, а Индия еще больше России!

До того заговорил, что хорошие степенные наши люди и те ошалели.

– Дружнее, товарищи, не робей, за нас индейцы!

Двинулись в Индию, а там оказалась вовсе не Индия, а просто винный склад: обыкновенная наша «винополия» Так вот и в Александрийском театре, в этом Народном собрании, совсем, было, мы приуныли от этого раскола нашего, несогласия, дележа, как вдруг выходят индусы и говорят:

– На вас вся наша надежда!

А мы, конечно, сейчас по градам и весям:

– Не робей, ребята, за нас индейцы!

Письма в провинцию

Остров Благополучия

Подъезжая к Петербургу, вы чувствуете напряженную злость к этим плотно набитым в вагоне людям: чуть кого-нибудь задел – начинает надолго ворчать, извинишься – не действует, как будто мало извинения, а еще надо на чай дать.

По приезде, дня три, пока не приспособишься, ходишь голодный, и к этому непрерывно идущему, размывающему камни дождю, к этому ворчанию полуголодного люда, размывающего берега власти, присоединишь и свой голос.

Все очень злы, но я не думаю, что только от голода. Большой город всегда был похож на остров – твердыню состоятельных людей, окруженный морем нужды. Прошлый год перед восстанием у меня в этом городе-острове было человек десять знакомых богатых людей: они жили так, как теперь живут в Англии, почти совершенно не чувствуя войны через недостатки в продовольствии. Теперь же из этих домов у меня осталось только три – вот как сильно за эти шесть месяцев моего отсутствия Остров Благополучия размылся. И все-таки я не думаю, что злость исходит только от голода.

В моей квартире живет старая женщина с дочерью, мать с утра до ночи в очередях, дочь служит машинисткой и получает сто пятьдесят рублей. Едят они почти только картофель и бледные (дешевые) помидоры. Раз мать достала сало, а когда стала готовить, оно оказалось вонючим, гадким. Старуха вздумала перетопить его с чесноком и луком. «Мне, – говорила она, – ничего не нужно, только бы не заметила дочка». После обеда, шепотом она радостно сказала мне: «Не заметила, слава Богу, съела!» Дня три я ел вместе с ними, как вдруг, однажды, старуха говорит: «Вы, кажется, много зарабатываете, зачем вам терпеть?» Я удивился, я думал, что все так терпят, потому что всем выдается продовольственная карточка с 1/4 ф<унта> мяса в неделю. Я не знал, что рядом с городской лавкой, откуда, и то не всегда, после долгого ожидания, выдается 1/4 ф<унта> мяса в неделю, находится частная лавка, где за 2 р. 80 к. фунт можно получить сколько угодно превосходного мяса. Нас предупреждали в газетах, что молока не хватает детям, чтобы мы, взрослые, воздерживались. Но оказалось, что это говорится про дешевое, снятое молоко на рынке, а так всюду можно получить молоко парное прямо из-под коровы по 2 р. бутылку. И так все идет, как и прежде, и никакого закона о равенстве нет, А раз нет закона, то я сейчас же потребовал в редакции увеличения гонорара, поставил резко свой ультиматум и выбрался на Остров Благополучия. Теперь, зная, что спастись от голода можно только на Острове Благополучия, вы поймете ясно, почему в годину бедствия все требуют себе прибавки и разоряют в конце государство: потому что паника и каждому хочется спастись. Иногда требования бывают чрезмерны, но этому опять-таки есть уважительная причина: раньше человек жил, работал и откладывал про черный день. Теперь черный день наступил, и чувство сбережения переходит, естественно, в торопливость, в захват, схватил – и сапоги новые купил, или кушетку, или женился: этим буржуазным или мещанским чувством, оказывается, обладает громадное большинство населения. И все эти рвущиеся к жизни люди считают виновником всего буржуазию…

Странные вести приносит каждый день моя старуха из очередей: то, что мы все умрем с голоду, то, что взорвемся, то, что нас перебьют большевики и потом немцы придут и, Бог знает, чего не говорят в очередях! Но страшнее всего для старухи, что вместе с министерством, где служит ее дочь, им тоже придется эвакуироваться, Ей жалко расстаться со своими вещами, и кажется ей, что там дальше, в глубине России, еще страшнее. Так многие думают, и потому никто не хочет уезжать.

Таковы дела в области жизни материальной, в духовной жизни мы как паутиною опутаны разными партиями. Снизу Остров Благополучия подмывается людьми, не имеющими возможности выбраться на Остров, сверху, как ветер, его разрушают слова. Некоторые дворцы теперь стали огромными фабриками, днем и ночью производящими слова. Вокруг этих фабрик намечается образование особого, нового для нас политического быта, и нам, провинциалам, первое время кажется очень странным, что это словесное существование множество людей признают за самую жизнь.

Раздумываю об этом, и мне кажется, что все эти люди, как я когда-то, были очень аккуратными чиновниками и в определенные часы шли на заседания и там говорили и верили, что их слова создают Россию. V Особенно это заметно на Демократическом совещании при обсуждении коалиций и однородности. Почти все люди обыкновенного общественного труда, городские деятели, земцы, кооператоры стояли за коалицию, потому что никакого практического дела нельзя сделать без приспособления, объединения всего того, что, в общем, называется мудростью. Напротив, идейно-словесные люди стояли за однородное правительство. Все было похоже на дуэль Дон-Кихота с Санчо-Пансо, самое нелепое из всего, что только может совершаться на свете. Временная победа Дон-Кихота произвела неслыханное опустошение на лугу жизни: литература, искусство, всякая красивая одежда, цветы, случайно вспыхивающие интересные разговоры – все исчезло. На случай полного исчезновения «буржуазных» писателей и художников американцы ассигновали даже крупную сумму для очень дорогого, как бы посмертного альбома. Дон-Кихот, словно камнями, завалил все газеты и журналы платформами и резолюциями, замотал всех веревками своей паутинно-сложной организации. Проходя но улицам, вы слышите такой разговор: