Евгений Воеводин - Эта сильная слабая женщина

• Название: Эта сильная слабая женщина
• Автор: Евгений Воеводин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1987

Имя рано ушедшего из жизни Евгения Воеводина (1928—1981) хорошо известно читателям. Он автор многих произведений о наших современниках, людях разных возрастов и профессий. Немало работ писателя получило вторую жизнь на телевидении и в кино.

Героиня заглавной повести «Эта сильная слабая женщина» инженер-металловед, работает в Институте физики металлов Академии наук. Как в повести, так и в рассказах, и в очерках автор ставит нравственные проблемы в тесной связи с проблемами производственными, которые определяют отношение героев к своему гражданскому долгу.

---

До войны Сергей Павлович Жигунов успел поработать на механическом заводе всего полтора года. Был он одинок, молод, жил в общежитии — двадцать коек одна к другой, а посередине комнаты стоял таз, куда в дождливую погоду с потолка текла вода. В общежитии были разные люди: одни копили деньгу, но не от жадности, а чтобы помочь родным в деревне, другие спускали получку за два-три дня, третьи жили спокойно, размеренно, четвертые были просто безоглядны: прошел день — хорошо, чего заботиться о завтрашнем?

Жигунов ничего не копил, не пропивал и не был ни размеренным, ни безоглядным. Многие считали, что он вообще с приветом — этакий молчун, — не то впрямь стукнутый пыльным мешком из-за угла, не то блаженненький какой-то, леший его разберет! На танцы не ходит, в пивную его трактором не затащишь, с девчонками не гуляет, а если кто-нибудь нарочно заводил при нем разговор с «картинками» — краснел, как помидор на грядке. Факт, блаженненький! Одних это смешило, других раздражало, но скоро на него вообще перестали обращать внимание. Живет себе — ну и пусть живет, кому какое до него дело.

В июне сорок первого, однако, его проводили на фронт, как других. И обнимали и клялись писать друг другу, хотя те, кто оставался на заводе по броне, думали: я-то еще выживу, а вот как ты?..

В первом же бою Жигунов был ранен, и на санитарной «летучке» его из Крестцов повезли в Боровичи, в госпиталь.

«Летучка» была составлена из наспех оборудованного товарняка, и в том вагоне, где ехал Жигунов, остро пахло хлевом — раньше в нем перевозили скот.

На каждой остановке выносили умерших. На весь эшелон был только один врач, и он не мог переходить из вагона в вагон, пока состав двигался. Если в пути кому-то становилось плохо, помочь ему не мог уже никто…

На одной из остановок в вагоне, где лежал Жигунов, появилась девушка в ватнике, надетом поверх грязного, в бурых пятнах, халата, и, оглядев раненых, весело сказала:

— Ну, кто меня замуж возьмет?

Кто-то засмеялся, кто-то ответил угрюмо и гадко, что, дескать, таких невест, как ты, до самой Москвы… Она не обиделась, сняла ушанку и, тряхнув головой с коротко стриженными волосами, крикнула кому-то в открытую дверь:

— Валя, давай мои шмутки!

Снизу ей протянули санитарную сумку и гармонь, тут же поезд тронулся, и со своих нар Жигунов смотрел, как девушка делает перевязки, что-то приговаривая при этом. Наконец очередь дошла до него. Он был ранен в ногу. Осколок рубанул, чуть не угодив в пах, и Жигунову было стыдно обнажаться перед этой девушкой. Она засмеялась и сказала:

— Ну, ну, не балуй! Подумаешь, какое сокровище прячет!

Он лежал, краснел, знал, что краснеет, и от этого краснел еще больше. Ему было больно, но куда мучительнее было чувство стыда. Жигунов ощущал руки девушки на своем теле, и ему казалось, что вот-вот он потеряет сознание. Жигунов лежал, отвернувшись к стенке, пахнущей коровьим потом и карболкой, и только тогда, когда медсестра кончила перевязку, повернулся и увидел, что она смотрит на него удивленно и пристально.

— Ну что? — спросила она. — Выжил? Больно было?

— Нет, — соврал он.

— Больно, — сказала она. — Я знаю. Ах ты, хороший ты мой!

Нагнувшись, она поцеловала Жигунова в щеку, и снова его будто бы обожгло. Девушка отошла от него и занялась другим раненым. Тогда Жигунов, приподнявшись на локте, сказал:

— Хочешь, я тебя замуж возьму? Поправлюсь — и поженимся.

Он сказал это так серьезно, с такой убежденностью, что девушка не сможет отказать, и так явственно, что в вагоне сразу стало тихо. Ему казалось, даже колеса перестали стучать на стыках. Но девушка не успела ответить, только повернулась к нему, как кто-то сказал из другого конца вагона:

— Вот уж верно, что дураков не сеют, не жнут, а сами родятся! Да скрозь нее таких, как ты, рота прошла, а то и более.

Теперь не успел ответить Жигунов. Теперь кричал весь вагон — кричали тому гаду, и невозможно было разобрать, что же кричали. Что таких надо ставить к стенке без приговора, что такой хуже фашиста и что до него, падлы, еще доберутся там, в госпитале…

— Тихо! — скомандовала медсестра. Она улыбалась, и то, что она улыбалась, потрясло Жигунова. Когда стало тихо, она снова подошла к нему.

— Понимаешь, — сказала она. — Это я так, для шутки, о замужестве-то. Чтоб настроение поднять. А вообще-то я замужем. Муж у меня лейтенант, еще до войны, понимаешь?.. Ищу, ищу и никак не найду… Так что ты извини меня, пожалуйста.

Потом она сидела у него в ногах, играла на гармошке — «от себя» и по заказу, — и Жигунову было тепло и сладко от того, что эта молодая женщина сидела именно с ним, как бы выделив его из всех остальных раненых. Боль, стыд, а потом и злость на того сукиного сына прошли и забылись. Он испытывал восторг перед тем, что рядом с ним, так близко, что он чувствовал ногой ее бедро, сидела  о н а, и когда  о н а  поднялась (поезд замедлил ход), Жигунов все-таки спросил, как  е е  зовут.

— Ангелина, — ответила  о н а. Очевидно, ответ предназначался только ему, Жигунову, но его услышали и другие, и с верхних нар донеслось:

— Ишь ты, имечко-то какое! Ангелина… Вроде ангела, стало быть…

Только в Боровичах, когда выгружали раненых, Жигунов еще раз увидел Ангелину, забился на носилках, крикнул ей, но она не услышала. С отчаяньем, с острым чувством невозвратимой потери он крикнул еще и еще раз, но его уже несли, укутанного в одеяло, и тогда Жигунов замолчал и заплакал — от этой потери и собственного бессилия. Потом, на госпитальной койке, два с лишним месяца, с тайной надеждой глядел на входящих сестер: не она ли? Может, запомнила, может, забежит на минутку? — больше ему ничего и не было надо. Но Ангелина не появилась…

Еще через месяц ему дали отпуск, но ехать Жигунову было некуда. Он остался в Боровичах. Опираясь на палочку, ходил по городу, переходил по льду через Мгу и направлялся к вокзалу, зная, что та «летучка» никогда не придет — немцы уже давно перерезали дорогу…

После комиссии его направили в ПАРМ-3[1].

— На войне, товарищ Жигунов, не только солдаты нужны, — объяснили ему, когда он пытался уговорить врачей отправить его в свою прежнюю часть. — Рабочие тоже. Так что не хватай нас, парень, за глотку, понял?

Возможно, он нашел бы Ангелину раньше, может быть, даже сразу после войны, но в конце мая сорок пятого года его вызвали к комбату и комбат сказал, что Жигунову придется еще послужить. Есть приказ маршала Жукова — отремонтировать немецкие рыболовные тральщики. Надо кормить население. Какое? Ну, конечно же, местное. Немцев то есть. А поскольку ты не семейный, то вот и поедешь на побережье. Комбат отдал ему документы с указанием, куда надо ехать, но ошеломленный Жигунов не запомнил названия не то города, не то поселка. Какой-то «…хамф» или «хафен», черт его запомнит!

Конечно, он огорчился. Устал. Да что там устал? Вымотался, можно сказать, за эти три года, но все-таки понимал, что комбат прав, и остаться надо именно ему, раз дома его никто не ждет. То, что он увидел и услышал через несколько дней в этом самом «хафене», напрочь смело все его огорчения.

С разных концов Германии прибывали солдаты, и Жигунову никогда прежде не приходилось встречаться с таким количеством возбужденных, отчаянно матерящихся и готовых лезть на стенку людей.

Это были в основном рыбаки — мурманские и астраханские, черноморские и ладожские, и почти у каждого дома были заждавшиеся семьи, и сами они заждались и измучились, прежде чем дошли до вот этой самой Германии, выжили, победили, черт возьми, сделали святое дело, и теперь им по всем человеческим правилам надо было домой — ан нет! Им, выполнявшим все приказы, даже если идти на смерть, им казалось, что этот приказ маршала и несправедлив, и жесток. У них дома тоже голодные рты, и крыши прохудились, и бабы сколько лет не рожали, — так почему же именно они, выжившие и победившие, должны работать здесь, в этой окаянной стране, да еще  к о р м и т ь  н е м ц а! Вкалывать на всяких там фрау и киндеров, мать их так, на ихних мутер и фатер, хотя иные фатер еще не забыли, наверно, как блажить во всю глотку «хайль» и радоваться посылкам с русским салом.

Как-то один парень все-таки сорвался. Вытащил из кармана маленький трофейный браунинг, открыл пальбу, потом приставил ствол себе в грудь — слава богу, Жигунов оказался поблизости и стукнул его по руке снизу вверх: пуля ушла в потолок. Жигунову пришлось скрутить этого парня. Браунинг он отобрал. Парень лез к нему целоваться и ревел белугой.

Потом Жигунов старался держаться ближе к нему — мало ли что еще взбредет сдуру? — но тот, протрезвившись и узнав, что натворил, только хватался за голову и качался из стороны в сторону. Парень был мурманский, звали его Егор Епимахович Балуев, из поморского рода, и сам успел хватить соленой водички, и тресочки половить, и зубатки, и палтуса. До войны капитану их БРТ-18 положили на китель «Трудовика», а ему — медаль «За трудовое отличие», мальчишке-то!