Евгений Воеводин - Эта сильная слабая женщина

• Название: Эта сильная слабая женщина
• Автор: Евгений Воеводин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1987

Имя рано ушедшего из жизни Евгения Воеводина (1928—1981) хорошо известно читателям. Он автор многих произведений о наших современниках, людях разных возрастов и профессий. Немало работ писателя получило вторую жизнь на телевидении и в кино.

Героиня заглавной повести «Эта сильная слабая женщина» инженер-металловед, работает в Институте физики металлов Академии наук. Как в повести, так и в рассказах, и в очерках автор ставит нравственные проблемы в тесной связи с проблемами производственными, которые определяют отношение героев к своему гражданскому долгу.

---

Эти вопросы начинали его злить, приходилось сдерживаться — ведь те, кто спрашивал, ни в чем не виноваты. Виновата пропаганда, которая может посвятить газетную страницу жевательной резинке и словом не обмолвиться о советском луноходе. Впрочем, те, кому надо, отлично знают, что именно в Ленинграде и именно на Балтийском заводе строят великолепные корабли, — не случайно многие иностранные фирмы все чаще и чаще обращаются именно к «балтийцам». И бригаде Смирнова довелось делать корабли по таким заказам.

«Риголетто», «Мадам Баттерфляй», «Фигаро»… Ребята фыркали: работаем под капиталистическим надзором. В самом деле, представитель иностранной фирмы-заказчика все время торчит на стапеле. Смирнов, повидавший куда больше, чем его подопечные, только посмеивался — чудаки хлопцы! Недоверие, между прочим, тоже характерная, не раз виденная им  т а м  примета  т о г о  мира. Конечно же, рабочим Балтийского странно чувствовать на себе недоверчивый взгляд: у них в крови работать на совесть, а тут ответственность особая — не уронить честь заводской марки. По нашим изделиям за рубежом судят и о нас самих — об уровне советской техники, о культуре производства, о том, каков сегодня советский инженер. Пусть себе наблюдают! Правда, сам Василий Александрович иной раз не выдерживал, останавливался возле наблюдателя и спрашивал:

— Ну как?

— О’кей!

То-то же, что «о’кей!». Еще какой «о’кей!»-то! Вон сколько отзывов в дирекции завода от иностранных фирм — хвалят, очень хвалят корабли советского производства. Причем любопытно: во всех этих отзывах содержится просьба поблагодарить «русских мастеров» — не рабочих, а именно мастеров. Это для нас слово рабочий исполнено высокого значения и смысла, а вот им — как-то неловко назвать тех, кто строит корабли, просто рабочими…

* * *

«Что работаешь, корабел?»

Идут годы. Василий Александрович уже поседел, уже внук бегает в школу, а в жизни корабела все по-прежнему: по утрам — заводская проходная, стапель, металлическая гора, которая должна стать  ж и в ы м  судном и унести с собой еще одну частицу его души.

«Что работаешь, корабел?» За последние годы — двадцать три рудовоза на экспорт и два атомных ледокола — «Арктика» и «Сибирь»…

Я позвонил Василию Александровичу 19 февраля 1981 года — и запомнил это число.

— Может, встретимся завтра?

— Завтра не могу. Завтра закладываем на стапеле новый атомный — «Россию».

РАЗОРВАННАЯ СЕТЬ

Говорят, рыбак рыбака видит издалека. Что ж, и по этому принципу тоже сходятся люди. Но он был плохим рыбаком, и все-таки мы всегда ездили вместе. Мы долго добирались до этого мыса на заливе, и каждый раз Виктор изумленно оглядывался, хотя кто-кто, а он-то повидал всяческих красот чуть ли не во всех странах мира. Он стеснялся говорить о своем особом пристрастии именно к этим местам, где в мае косяками летят утки, надвигается и с победным кличем проносится белое облако лебедей, а на широком болоте, изрезанном протоками, селятся наши старые знакомые — две пары привыкших к людям журавлей.

Мы ездили сюда год за годом, урывая свободные дни, такие редкие и для него, спортивного комментатора, и для меня, и для Аксакала. Так мы называли нашего друга — генерала, героя Сталинграда и Курской дуги и яростного рыбака.

Нет, мы трое сошлись по другому принципу… Виктор был уже немолод — пятьдесят пять, — а я помнил его молодым и тогда, в далекие годы, восторгался им, как всегда восторгаются мальчишки знаменитыми вратарями. Тогда я был школьником, а Виктор — вратарем ленинградского «Динамо». После матчей, вместе с другими мальчишками, я долго стоял у выхода из раздевалки, чтобы взглянуть на Пеку Дементьева, Михаила Сазонова, Евгения Архангельского и, конечно, в первую очередь на него, Виктора Набутова.

Если наша команда проигрывала, мы не толпились у раздевалки. Мы были мстительными. Герои свергались со своих пьедесталов. Мы кривили губы и обзывали вратаря «балериной». Проходили дни, и со своей Вороньей горы на старом стадионе «Динамо» мы неистово приветствовали не «балерину», а все того же, прощенного за все прошлые неудачи вратаря любимой и хорошей в ту пору команды.

Мы были дотошны и знали о каждом «кто есть кто», и знали, что Набутов играл в  т о м  с а м о м  знаменитом блокадном матче. За одно это можно было простить пять мячей, пропущенных в очередной встрече с тбилисцами.

Познакомил нас Александр Казимирович Толуш. Я был начинающим литератором, а Виктор — уже известным спортивным обозревателем. Я не без робости пожал его руку, зная, что она исковеркана. Во время одного матча ему прыгнули на руки — вот тогда и пришлось ему уйти из футбола…

Нас разделяли ровно одиннадцать лет разницы в годах. Но я с удивлением замечал, что Виктор был двадцатилетним с двадцатилетним и пятидесятилетним со своими ровесниками. Это было не панибратство. Это было его обычное отношение ко всем, кто тянулся к нему, как всегда тянутся люди к большому таланту.

Он очень уставал, и вот тогда мы вырывались на мыс, на протоки, к чертям на кулички, где летели белобрюхие крохали, а к самой нашей лодке подходила напиться добродушная лосиха Машка. Он ловил рыбу — не для того, чтобы поймать, а чтобы просто так, устало и бездумно посидеть в лодке, даже вздремнуть, если плохо клевало. А когда начинался клев, я орал ему: «Балерина, раззява, на мыло! Да тяни ты!» Он подсекал неспешно (или неумело) и добродушно усмехался: «Сошла. А ведь здоровая была, честное слово». Зато когда я бросал блесну и щука хватала ее, он говорил свое обычное изумленное: «Есть? Иди ты!» Он радовался не своей добыче — он радовался за нас!

Мы не высыпались на рыбалке. Мы спали урывками и, возвращаясь, засыпали в электричке. Казалось, мы уставали еще больше, чем до поездки. Зачем же тогда вообще было ехать? Но через какое-то время раздавался телефонный звонок и Виктор спрашивал:

— Жека, может, смотаемся, а? Как там наш Аксакал?

И снова были знакомые протоки, поросшие камышом берега, и то лихорадочное, нетерпеливое ощущение непременной, обязательной удачи, которое знакомо каждому рыбаку — каждому, кроме Набутова, потому что он все-таки ехал не рыбачить, а отдыхать от нервотрепок Саппоро, Мехико, Инсбрука, Стокгольма и бог весть еще каких заграниц.

Иногда удача посещала нас. Иногда поплавки неподвижно торчали из воды и колыхались лишь тогда, когда на них садились отдохнуть разомлевшие от жары стрекозы. И, конечно, настроение у нас с Аксакалом падало, не выручали даже непередаваемые, смешные до колик байки Виктора. Тогда он начинал глядеть на нас грустно и осуждающе.

— Вы унылые материалисты, — говорил Набутов. — Пижоны в болотных сапогах. Вам лишь бы набить ершами или плотвой свои рюкзаки.

Но в тот раз удача была! Была, черт возьми! И пришла она только ко мне. Блесну схватил лещ. Я поднял его — и лещ, глотнув воздуха, покорно зашлепал к лодке, в подсачок.

— Лещ-самоубийца, — сказал Виктор. — От неразделенной любви, не иначе — потому несъедобен. А ведь если мы с Аксакалом договоримся, тебе никто никогда не поверит, что лещ схватил блесну.

Мы долго не замечали, что Аксакал оглядывается с каким-то странным выражением лица — будто он что-то ищет и никак не может найти. Первым это заметил Виктор.

— Что с тобой, Аксакал? Мелькнула тень голубой акулы?

— Придем сюда завтра, — ответил он.

— Будет клевать? — с деланным равнодушием поинтересовался Виктор.

Он все держал в руках  м о е г о  леща, чуть не чесал у него под жабрами, как котенка за ушком. И я понял, что Виктор не откажется еще от парочки таких же. Нет, не откажется! Хотя в их семье принято чистить рыбу мужчинам — ему и сыну Кирюшке.

Аксакал не ответил. Теперь у него было непроницаемое лицо восточного божка. Он знал что-то такое, чего не знали мы, и не хотел говорить. Он любил удивлять.

Утром мы подходили к протоке и еще издали услышали плеск. Казалось, по воде шлепают десятки весел. Играла рыба. Я уже предчувствовал щучью тяжесть. Но из воды выпрыгивали и били хвостами не щуки…

Коричневые хвосты, величиной в ладонь с растопыренными пальцами, хлестали по воде так, что брызги летели в лодку, на нас. Рядом с лодкой, бок о бок, тускло отражая чешуей солнце, метались огромные, невиданные лещи. Протока кипела. Лещи выпрыгивали и вновь уходили на глубину. Казалось, можно было услышать стон — любви, страсти, томительного ожидания подруги. Рыба безумствовала. Извечный круг продолжения рода совершал на наших глазах еще одну спираль.

Лещи не замечали нас. Они лишились всего — осторожности, страха, зрения. Можно было протянуть руку и дотронуться до ускользающей рыбьей спины. А брызги летели и летели, и мы были мокрыми, будто попали под славный июньский дождь.