Октавиан Стампас - Цитадель (Тамплиеры - 3)

• Название: Цитадель (Тамплиеры - 3)
• Автор: Октавиан Стампас
• Жанр: Научная Фантастика

---

Когда Исмаил сообщил ему, как его зовут, старик равнодушно прогудел:

- Забудь это имя.

- Почему? - тихо спросил больной. Он уже мог сидеть, подоткнув под спину пук горного мха. Задав вопрос, он немедленно закашлялся, говорить ему все же было еще очень трудно. Старик протянул ему закопченную глиняную миску с густым зеленоватым питьем.

- Пей.

Больной послушно выпил. Он уже догадался, что своим "воскресением" обязан чудодейственным способностям этого знахаря-отшельника, и ни в чем ему не прекословил, хотя иной раз его эликсиры выворачивали душу наизнанку и заставляли трястись, как в лихорадке, еще неокрепшее тело.

- Зачем ты меня спас, старик?

- Тебя тревожит, какой благодарности я потребую взамен за свое искусство?

Исмаил не думал об этом, но услышав слова старика, напрягся. Все может быть. Этот дикий знахарь мало напоминал доброго мага. Кто может знать, что у него на уме.

- Если ты испугался, то напрасно. Я всего лишь лекарь. Долгие годы я провел в этих горах и нашел здесь все травы, о которых идет речь в старом аккадском лечебнике. Я могу унять жар и колики в почках, лечу двадцать два вида лихорадки, нагноения и ушибы, отвожу порчу и перемежающуюся хромоту, косоглазие и лишаи. И когда я увидел твое тело на отмели - вид у тебя был безжизненный - я подумал, отчего бы мне не попробовать вернуть к жизни настоящего мертвеца.

- Скажи, а ты всегда здесь один?

- И сейчас, когда ты здесь. И даже более одинок, чем обычно.

- Я не понял тебя.

- А я и не старался, чтобы ты меня понял.

Исмаил отхлебнул глоток зеленоватого отвара. Он не знал, обижаться ему или нет на подобное заявление. Не было похоже, что тот хотел его оскорбить. Тут что-то другое, обида была бы просто неуместна. То, что выглядело грубостью, было, скорей всего, проявлением глубинного настроения волосатой, говорящей глыбы. Да, в этом замшелом чудище было много странного, иногда Исмаилу казалось, что этот знахарь даже не вполне нормален, порой он по целым дням не обращал внимания на своего гостя, даже тогда, когда тот нуждался во врачебной поддержке. Иногда он исчезал из хижины на несколько дней, видимо на поиски своих чудодейственных трав, при этом он не оставлял в хижине ни капли еды, его совсем не занимало, голоден Исмаил, или нет. И вообще, иногда у больного возникало ощущение, что старик живет, не вполне принимая в расчет факт его существования. Так лавина, катящаяся с гор, не учитывает интересы людей, поселившихся в предгорьях.

Хижина была довольно велика по размерам, в дальнем углу почти постоянно полыхал грубый очаг, сложенный из массивных камней, над ним висел закопченный котелок с булькающим варевом. Стены и потолок были увешаны многочисленными пучками трав. Так они просушивались. Вдоль стен стояло множество разнокалиберных глиняных горшков, к содержимому которых Исмаилу строго-настрого было запрещено прикасаться. Надо сказать, что аптека старика не произвела на больного очень уж сильного впечатления, в лекарском подвале замка Алейк он видел нечто подобное, только там было намного чище и светлее. Правда, говорить об этом хозяину хижины он не счел необходимым.

Когда бывший мертвец почувствовал некоторую свободу во владении членами всего тела, он спросил старика, в каком направлении расположена Мекка, ибо он хотел бы совершить намаз, и заодно поинтересовался, почему его спаситель никогда не прибегает к такому прекрасному способу очищения души, как молитва.

- Потому что я молюсь всегда, - загадочно ответствовал тот, - поэтому мне не нужно выбирать ни время для намаза, ни места для обедни.

Исмаил из этих слов сделал для себя один весьма неприятный вывод хозяин хижины, скорей всего, не является правоверным мусульманином. Второй вывод был более утешителен - к назорейской вере он относится также без большого воодушевления.

- Но как же можно молиться непрерывно? - не удержался Исмаил, хотя чувствовал по тону хозяина, что эту тему развивать, скорей всего, не стоило. - Когда же есть, пить, спать? Когда жить?

- Зачем же жить, если не молиться? - несколько даже рассеяно ответил знахарь. Он был совершенно нерасположен к какому бы то ни было спору. С таким же успехом Исмаил мог бы предъявлять свои сомнения водопаду или прибою.

- Но какой бог требует такого поклонения? - все более возбуждаясь, спросил юноша.

Старик с трудом оторвался от кучи принесенной травы и посмотрел в сторону вопрошающего. Холодное, смешанное со скукой презрение можно было прочитать в его глазах. Как-будто был задан самый нелепый, самый убогий, самый никчемный вопрос.

Не услышав в ответ на свое вопрошание ни слова, Исмаил почувствовал, как глубоко и убедительно ему отвечено.

Прошло еще несколько дней двусмысленного гостевания. Чувствуя, что силы прирастают и проникшись естественным чувством благодарности к суровому своему спасителю, Исмаил предложил ему свою помощь. Все же годы у него преклонные, может глаза подводят, или пальцы устают от возни с бесчисленной травяной добычей. В ответ на этот порыв старик сказал в обычной своей манере:

- У тебя свое дело есть.

Исмаил едва сдержался, чтобы не спросить - какое? Не спросил потому, что догадывался, какого рода ответ получит. Он уже понял - здесь нельзя было ломиться напрямик. Надо было догадываться, только добытое таким путем имело цену. Что ж, решил бывший мертвец, если даже старик не совсем в себе, он имеет право рассчитывать на то, чтобы в его доме его сумасшествие уважалось.

Чем быстрее и неуклоннее шло физическое выздоровление, тем сильнее становилась внутренняя сумятица. Подняли голову ядовитые тени воспоминаний. Мир, с которым он распростился при помощи прыжка со стены Алейка, все полнее и беспощаднее овладевал его мыслями. Оказывается, ничего нельзя решить одним прыжком, даже если это - прыжок в бездну. Что-то разладилось в громадном, божественно отлаженном механизме, коим представлялся ему мир, созданный Аллахом. Кто бы мог подумать, что из песчинок тех сомнений, что изредка покалывали сердце юного фидаина, может вырасти это гигантское, опутавшее самые корни души, отчаяние.

Невзирая на боль в суставах и костях, сросшихся из множества осколков, Исмаил ворочался на своем неуютном ложе. Время от времени, он засыпал и тогда снова и снова видел бледное, бритое лицо Синана, его полуопавшее веко. Слышал громкую, пронзительную речь, его, как бы воспаривший над бренностью мирской, голос. И всякий раз, когда удавалось смежить глаза, перед внутренним взором возникали его тянущиеся к лицу, молитвенно сложенные руки. Видя этот жест, Исмаил всякий раз делал во сне нерассуждающий шаг вперед со стены, унося с собой, в шумящую прохладными водами тьму, жгучее желание задать некий вопрос. Ответ на этот вопрос осветил бы все смыслы, начала и концы, развязал бы все узлы. Но времени, чтобы задать этот вопрос, каждый раз не хватало. Вновь эти молитвенно сложенные руки, вновь и вновь холодный провал под ногами. Невозможность разорвать сюжет этого короткого, истязающего сна, с каждым днем все сильнее мучила Исмаила. Его рассудок напоминал тонкую вазу, в прошлом вдребезги разбитую и кое как склеенную недавно. "Ваза" эта каждый раз ныла всеми своими трещинами под воздействием раскаленной пены этого сновидения. Приближался кризис наподобие того, что пережило в свое время изувеченное тело. И кризис этот наступил. Как всегда, прежде чем впасть в пыточную камеру своего ночного видения, Исмаил попал во влажные объятия своего холодного пота. И вот он видит снова, потрясающее грандиозностью облачных нагромождений, небо над Антиливаном. Белая фигура на угловом выступе крепостной стены. Вот они поднимаются, медленно-медленно, белые рукава, и опадают, обнажая кисти безжалостных рук. В очередной раз сновидческий Исмаил, изнемогая от желания задать свой самый главный вопрос, послушно бросается вниз, но тут происходит нечто новое. Раз и навсегда выстроенный сюжет видоизменяется. Фидаин падает не вниз лицом, как это было на самом деле. Какая-то сила перекладывает его на спину, или может быть это просто открывается духовный глаз на затылке обреченного на гибель, и он видит... Не облака, не вознесенный над провалом замок. Перед ним, перед его духовным взором - огромное лицо Синана, нависшее над провалом, куда рушится его удачливый слуга. Ошибиться невозможно, хотя видение несколько размыто. Вот оно, вот оно! Его безжизненное веко. Второй глаз интереснее, в нем горит непонятный, нет-нет, очень даже понятный, издевательский огонь. И, вообще, вдруг оказывается, что вся эта громадная рожа омерзительно улыбается, наблюдая гибель самого талантливого из своих фидаинов.

Итак, это была не случайность? Он хотел меня убить? Но почему?! - с этим вопросом Исмаил проснулся. Сделанное во сне открытие потрясло его значительно сильнее, чем это можно было ожидать. Он знал, что этому сну нельзя не верить, но некоторое время пытался, изнемогая от бесполезности своих усилий. Учитель и повелитель. Человек, которому он доверял всецело и во всем, больше чем тому, что солнце всходит на востоке, а заходит на западе. И уж, конечно, больше, чем самому себе. Он не раз рисковал ради него жизнью и делал это с огромной радостью, и еще вчера рискнул бы ею, если бы это понадобилось. Этот человек... обманул его! Исмаил был не в силах переживать свое открытие молча. Находясь в состоянии, близком к бреду, он начал говорить. В собеседники он выбрал себя самого, ибо тема, которую он поднял, была интересна по-настоящему только его собственному, раздвоенному "я". Конечно, это не был связный разговор. Он перескакивал с одного эпизода на другой, уносился в далекое прошлое и неожиданно, наскучив воспоминаниями, возвращался обратно. И уж конечно, Исмаил ничуть не заботился о том, слышит ли кто-нибудь его горячечную историю, и если слышит, понимает ли в ней что-нибудь. Он, как бы взвешивал и просеивал свою недлинную жизнь с того момента, когда он впервые осознал, что он Исмаил, сын красильщика Мансура, и до того дня, когда вездесущий лукавый Сеид передал ему приказание Синана занять место среди охранников на внешней стене. Пожалуй, что и омерзительный Сеид знал о замысле господина и, судя по всему, всячески его приветствовал. Монолог Исмаила был бурным, страстным, сбивчивым и продолжительным, привести его полностью нет ни возможности, ни нужды. Если вычесть из него скрежет зубов, повторы, проклятия, в остатке остался бы следующий рассказ.