Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

• Название: Том 5. Стихотворения, проза
• Автор: Константин Бальмонт
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-82-9, 978-5-904656-87-4

Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – русский поэт-символист и переводчик, виднейший представитель Серебряного века. Именно с него начался русский символизм.

Стихи Бальмонта удивительно музыкальны, недаром его называли «Паганини русского стиха». Его поэзия пронизана романтичностью, духовностью, красотой. Она свободна от условностей, любовь и жизнь воспеваются даже в такие страшные годы как 1905 или 1914.

Собрание сочинений Константина Дмитриевича – изысканная коллекция самых значительных и самых красивых творений метра русской поэзии, принесших ему российскую и мировую славу. Произведения, включенные в Собрание сочинений, дают самое полное представление о всех гранях творчества Бальмонта – волшебника слова.

В пятый и шестой тома вошли прозаические произведения Бальмонта, очерки, заметки, впечатления и мысли.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Три брата Гиреевых долго стояли, молча и не глядя друг на друга. Каждый из них почувствовал, как лицо его похолодело, побледнев.

И молча пошли они домой. Оскорбление и горе было слишком велико для слов.

13

– Ты говоришь – злое дело отдельного человека, – с горячностью говорил на другой день Горику Игорь, идя с ним в лесу по течению Ракитовки. – А я тебе говорю – нет. Украсть красивую породистую и ни в чем неповинную собаку, убить ее, содрать с нее шкуру и сделать из нее бубен и притом не столько для веселья, сколько из низкой мести и подлого издевательства, – это как раз по плечу твоему честному фабричному рабочему. Любой из них охотно сделает то же самое или подобное и в прямом смысле и в переносном. Мы тут имеем дело с врагом собирательным, который, находясь в условиях жизни несправедливо плохих, – с этим я согласен, – охотнее всего, руководясь озлоблением, выкинет какую-нибудь подлую штуку. И когда он развернет снящееся тебе знамя революции, – если это когда-нибудь случится, – он два дня будет распевать песни свободы, а потом два месяца, или два года, или двадцать лет, вообще сколько ему только обстоятельства дадут времени, он будет все громить вокруг себя, истреблять правых и неправых и погребет под развалинами вековые достижения мысли.

– Откуда у тебя такой мрачный пессимизм, Игорь? Ты раньше так не думал.

– Не вечно же мне пребывать в том наивном оптимизме, из которого ты, как из пеленок, или, чтобы не обижать тебя, как бабочка из куколки, никак не можешь выбраться. Ты говоришь, крестьяне, и в особенности фабричные и заводские рабочие, – непочатое поле, где под новым серпом в миллионных числах зашелестят и сложатся в снопы золотые много зернистые колосья. Ты любишь красивые образы, которые ничего в конце концов не изъясняют и никакого вопроса к разрешению не приближают нисколько. И вот тебе на образ – образ. Фабриканты по-твоему пауки. Заступаюсь за моих любимцев. Паук – красивое существо, из себя творит, создает тончайшую ткань паутины и, сидя в центре этой круговой паутины, будит в глядящем философскую мысль. А когда я стравливаю двух пауков, они интересны как два рыцаря на средневековом турнире и снова будят философскую мысль, говоря о дуализме человеческой души, о вечной борьбе двух начал в человеческом сознании, и еще говоря о том, что Каин и Авель бессмертны в человеческом обществе. А фабриканты твои не пауки, они всего только животы на двух ногах. Это – зло. Но не воображай, что фабричный рабочий как явление собирательное есть нечто лучшее. Нет, не лучшее, а худшее. Потому что первый живот на двух ногах имеет две жадные руки и подобие микрокефальей головы. А второй живот на двух ногах – мечтающий о пирогах желудок собирательный – имеет не две жадные руки, а как некие индусские боги, имеет их множество, но имеет при многорукости лишь то же самое, лишь одно подобие головы микрокефала. Я видел в Петербурге распропагандированных рабочих, исполненных классового сознания, видел достаточно и революционеров. Эти апостолы классовой вражды сплошь представляют собой людей малоумных. У них Дьявол срезал половину головы. Оставшаяся половина яростно торопится думать за две, и потому все мысли у них то упорно выскакивают в одном и том же неизлечимо тождественном наборе близоруких слов, то красуются в заплетающихся экивоках, напоминающих походку пьяного.

– Как бы то ни было, я знаю одно, – с твердостью сказал после раздумья Горик. – Когда по ночам, в Шушуне, я, лежа в своей мягкой уютной постели, читаю красивую книгу поэта, или роман, или философское рассуждение, мне хорошо и я утопаю в чистой мысли, в высоком чувстве. И вот в полночь на фабриках запевают свою зловещую песню гудки. Один гудок, второй, третий, они перекликаются и зовут на смену новых рабочих, которые будут стоять за скучным станком в душной, ничем не украшенной, комнате, в каком-то сатанинском чертоге изготовления ценностей, для тех, кто их готовит, ненужных. Они оторваны от всего, что желанно для глаза и души. Они оторваны от поля, от леса, от сада, они выполняют одуряющий труд, который обогащает не их, и пока я в эти ночные часы наслаждаюсь мыслью, сотни и тысячи людей, которые по природе своей нисколько не хуже меня, и нисколько не хуже тебя, Игорь, что бы ты о них ни говорил, делают бессмысленное дело, убивающее их мысль и истребляющее их тело. Так не должно быть. Это должно быть изменено во что бы то ни стало.

– Совершенно так. Должно быть изменено и будет изменено непременно. Основной закон жизни есть изменение, как в природе, так и в мире людей. Но детские мысли, которых ты не хочешь стряхнуть, и детские приемы, вернее преступные приемы умственных подростков, духовных недорослей, лишь путают и внутренно искажают неизбежный ход изменения. Развитие отдельных сильных личностей, озаренных полнотой религиозно-философского сознания, определяет и должно определять ход жизни и выработку новых духовных ценностей. А толпа всегда есть толпа и быть иной не может, в Древнем ли Египте или в наши дни. Взгляни на все великое, что было в прошлом человечества. Посмотри на царство фараонов, на могучий Вавилон, на древнюю Иудею, на благословенное царство Израиля. Полная истина или максимум возможной для данного мига истины, открывается всегда избранным личностям, будь то Моисей или Рамзес, и они ведут за собой человеческие множества. Пока человеческая толпа воспринимает от избранников ту часть правды, которая может уместиться в сознании толпы, строится жизнь, создается то, что называют цивилизацией. Позднее, чем шире круг распространения творческой мысли, тем более она утрачивает из своей напряженности и чистоты. Золото делается разменной монетой, чистое серебро превращается в двугривенные, и эти гривенники и двугривенные стираются, становятся похожи на оловянные кружочки, да и превращаются в оловянные покривленные кружочки, – действием той алхимии, которая возникает всегда при желании сделать Божескую правду избранных умов всеобщим достоянием. Нет правды выше и Божественнее слов Христа. Но во что обратились эти единственные слова, поступив во всеобщее обращение среди так называемых христианских народов? Ты знаешь это не хуже, чем я. В лицемерие, в искажение, в пошлость, в пустую внешнюю игру. Почему? Потому что толпа всегда одна и та же, принизительница. И лживый пророк толпы всегда скажет, что все должны быть одинакового роста, а если кто головой выше толпы, так эту голову нужно срезать. Как был бы красив тот лес, по которому мы сейчас идем, если бы у всех деревьев срезать верхушки поровну до уровня мелкорослых осин, а заодно и все травы пообкосить с их цветами.

– По твоему рассуждению, Игорь, выходит как будто так, что все великие мысли человечества вспыхивают на краткость в немногих умах и потом бесследно погасают, а жизнь самого человечества все кружится в одном и той же маленьком круге, не более замечательном, чем круговая клетка белки?

– Не вполне так. Возникновению великого учения предшествует всегда напряженное состояние духовных поисков, период великого ожидания. И время возникновения великого учения можно сравнить с весенним цветением, когда все птицы поют и все звери любятся. За этим следует не столь краткий и не такой ликующий, но все же радостный и напряженный период созревания семян и плодов, а за этим долгая мрачная осень и долгая мертвая зима. Но, если в природе из яблонного цвета получаются очень красивые и хорошие на вкус яблоки, а из зерен ржи и пшеницы десятикратная и еще более умноженная жатва, в человеческой жизни на каждое яблоко вырастает сотня тех яблок, что растут около Мертвого моря: снаружи красно и нарядно, а внутри удушье и пепел. И на несколько колосьев целое поле волчцов.

– Это очень жестокая философия.

– Жизнь есть воплощение жестокости по существу. Если бы мы стояли на языческой точке зрения, мы должны были бы сказать, что Белбог и Чернобог борются всегда, но победы Белбога более кратковременны и менее объемны, чем завоевания Чернобога. Мы, люди, дети Хаоса и только на минуты достигаем гармонии, а природа есть царство взаимопожирания, жизнь есть на самом деле ничем не ограниченное царство всесмерти. Старое слово верно, о том, что весь мир во зле лежит. Один Христос есть неисчерпаемое обетование. Но, даже всем сердцем веря в Него, знаешь, как трудно в Него верить, как мало в нашем сердце веры. И совместить Евангелие с Библией – задача, подобная вопросу о квадратуре круга. А Библию должно принять потому, что Евангелие выросло из Библии.

– Но отдохнем-ка сейчас от наших умствований, – прибавил с грустной улыбкой Игорь. – Вон перед нами как раз наш излюбленный бивуак, достолюбезная деревенька Лаптеве Пойдем-ка испьем молока, а я еще кроме того и покурю. Хорошо, ни о чем не размышляя, посидеть в такой китайщи-не. Если текла эта речка Ракитовка при княгине Ольге и при Святославе, верно и Лаптево тогда стояло на том же самом месте, и те же самые честные мужички там совершенно так же, как теперь, коротали свои дни. Только Горика не было, и некому, значит, было тогда на них умиляться. Горик мой Егорий, Змей мой Горыныч!