Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат

• Название: Фотоаппарат
• Автор: Жан-Филипп Туссен
• Издательство: Наталис
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8062-0059-0

Как часто на вопрос: о чем ты думаешь, мы отвечаем: да так, ни о чем. А на вопрос: что ты делал вчера вечером, — да, кажется, ничего особенного. В своих странных маленьких романах ни о чем, полных остроумных наблюдений и тонкого психологизма, Жан-Филипп Туссен, которого Ален Роб-Грийе, патриарх "нового романа", течения, определившего пейзаж французской литературы второй половины XX века, считает своим последователем и одним из немногих "подлинных" писателей нашего времени, стремится поймать ускользающие мгновения жизни, зафиксировать их и помочь читателю увидеть в повседневности глубокий философский смысл.

---

40) Я сидел в углу кухни, опустив голову, и пытался вытянуть рукава свитера, чтобы хоть немного прикрыть запястья. Удивительное дело, поляки молчали. Ковальсказинский Жан-Мари по-прежнему придерживал голову моллюска на доске. Руки у него были ярко-багровые, мокрые и скрюченные. Мне показалось, что ему все это надоело и у него устала спина. Каждый раз, когда нож чиркал по мешочку бежевого цвета рядом с осьминожьей головы, он сухо предупреждал Кабровинского, чтобы тот не проткнул этот мешочек — в нем полно чернил. Кабровинский не верил и утверждал, что это печень, в доказательство он резким движением воткнул в этот орган нож. Чернила хлынули не сразу: сначала на поверхности появилось несколько капель, черных, как смоль, потом еще несколько, и только потом по доске медленно потекла струйка. Ковальсказинский Жан-Мари снял полотенце, которое было повязано у него вокруг талии, и не выказывая больше никакого интереса к мероприятию, уселся рядом со мной. Он, скривившись, зажег сигарету, и стал наполовину по-польски, наполовину по-французски укорять Кабровинского за то, что тот не попросил рыботорговца самого почистить осьминогов. Тем более, — добавил он, — что еще четыре лежат в раковине нетронутые. Кабровинский его не слушал. Он обмакнул палец в чернила и сообщил, что как раз из чернил каракатиц и делают сепию. В молодости он весьма недурно писал сепией. Правда, правда. Он с мечтательным видом отнес осьминога под кран и долго мыл. Потом вытер губкой доску и, когда вымытый осьминог вернулся на свое место, попросил Жана-Мари Ковальсказинского ему помочь…

ГИПОТЕНУЗА

1) Я уехал внезапно, никого не предупредив. Ничего не взял с собой. На мне был темный костюм и синее пальто. Я шел по улице: деревья, тротуары, несколько прохожих. Подходя к площади, я увидел автобус. Ускорил шаг, бегом пересек проспект и вслед за другими пассажирами вошел. Автобус тронулся. Я сел сзади, в полукруглом будуарчике. Стекла были мокрые от дождя. Напротив меня ехали двое: дама и мужчина, читавший газету. Ботинки у моего визави промокли, вокруг подошв натекла-небольшая лужица воды. Мы пересекли Сену, потом вернулись обратно по мосту Аустерлиц. На каждой остановке я изучал входящих, всматривался в лица. Я боялся кого-нибудь встретить. Иногда меня пугал чей-нибудь профиль — казалось, что это кто-то знакомый, — и я опускал голову, но как только этот человек поворачивался ко мне, я с облегчением видел незнакомое лицо и благожелательно провожал глазами его обладателя, пока тот не сядет. Я вышел на конечной остановке и направился к вокзалу. Немного побродил по залам. Взял билет — я пытался раздобыть плацкарту, но было поздно: поезд вот-вот должен был отойти.

2) На следующий день поезд прибыл на место. Я сошел на перрон, прогулялся по вокзалу, заложив руки в карманы своего элегантного пальто. Рядом с большой стеклянной дверью в глубине располагалось туристическое бюро. Я окинул взглядом фотографии, объявления. За стойкой девушка говорила по телефону и что-то записывала правой рукой. Когда она повесила трубку, я зашел и, убедившись, что она понимает по-французски, попросил заказать для меня номер в гостинице. На одного или семейный? — спросила она. Я с сомнением посмотрел на нее. Нет, она не понимает по-французски. Для меня, — закричал я, размахивая руками, чтобы показать себя с головы до пят.

3) Я обошел комнату. Кровать была накрыта ржаво-коричневой периной. К стене приделана раковина, рядом — пластмассовое биде. Круглый стол и три стула были почему-то выдвинуты на середину комнаты. Окно большое, за ним — балкон. Не снимая пальто, я пустил воду, распечатал крохотный кусочек мыла и вымыл руки. Свернув голову набок, я рассматривал в зеркале свое лицо и наклонялся вперед, чтобы лучше видеть шею, поросшую редкими темными волосками. Вода стекала по фаянсу раковины. А теперь — еще и по моему шарфу.

4) Я провел ночь в купе поезда, один, не включая света. В неподвижности. Я ощущал движение и только движение: в первую очередь — внешнее, явное, то, что перемещало меня, несмотря на мою неподвижность, но также и внутреннее движение — разрушение моего тела, то неуловимое движение, которое я постепенно начинал считать единственно важным и хотел бы остановить любыми средствами. Но как ему помешать? Или хотя бы удержать? Мое внимание отвлекли движения куда более простые. Я протянул свой зеленый паспорт итальянскому пограничнику.

5) Я вышел из гостиницы, после того как повесил шарф сушиться на батарею. На улице я провел языком по зубам, по небу. Во рту вкус поезда, одежда влажная. Я смахнул пыль с рукавов и на ходу отряхнул пальто. Узкие улочки сами подсказывали дорогу — я шел прямо, не задумываясь, переходил мосты. Я нашел банк, где смог поменять деньги. Купил по дешевке транзисторный приемник. Выпил слабенький кофе, попросил сигареты. В универмаге Станда я купил пижаму, две пары носков, трусы. Нагруженный пакетами, зашел в аптеку. Входная дверь скрипела. Аптекарь не мог взять в толк, чего мне нужно. Пришлось положить пакеты на прилавок, чтобы жестами изобразить ему зубную щетку, бритву, крем для бритья.

6) Вернувшись в гостиницу, я заблудился. Я ходил по коридорам, поднимался по лестницам. В гостинице никого не было; лабиринт, да и только, и нигде никаких указателей. За поворотом на площадке, обитой пробковыми панелями и украшенной цветами в горшках, я наконец нашел коридор, ведущий к моей комнате. Я выложил содержимое пакетов на стол, снял пальто. Рухнул на кровать. Там я и провел остаток утра, лежа на боку и безуспешно пытаясь настроить приемник. Я нажимал все кнопки подряд, менял частоту, снова возвращался на длинные волны. Приемник трещал. Я его тряс, крутил антенну.

7) Обедать я не пошел.

8) Ванная комната находилась этажом ниже. Чтобы попасть туда, надо было пройти по длинному коридору, спуститься по винтовой лестнице и потом на площадке войти в первую дверь налево. Горничная объяснила мне дорогу в то же утро. В одежде дойти туда не составляло никакого труда. Но я стоял на лестнице в белье с полотенцем и туалетными принадлежностями, прижавшись к стене, и ждал, пока какая-то пара наконец решится либо войти, либо выйти из своей комнаты. По непонятной мне причине они никак не могли тронуться с места. Я слышал, как они беседуют по-французски — на площадке, скорее всего, на пороге своей комнаты — о творчестве Тициана и Веронезе. Мужчина говорил о чисто эмоциональном, о незамутненном восприятии. Он говорил, что потрясен полотнами Веронезе, искренне потрясен, вне зависимости от какого бы то ни было опыта восприятия живописи (ну точно, французы, — подумал я). Съежившись у стенки, я все больше злился и прислушивался к каждому шороху на верхних этажах, боясь, как бы меня не застали в трусах на лестничной клетке. Когда надо мной внезапно послышались шаги, я решил идти дальше, хоть бы и с риском попасться на глаза той паре на площадке. Я торопливо миновал последние ступеньки, отделявшие меня от них, на минуту задержался, чтобы обмотать полотенце вокруг бедер, и с самым что ни на есть беззаботным видом шагнул за поворот. Я оказался в гостиничном баре. Он был почти пуст. Пара, сидевшая на диванчике, обернулась, чтобы взглянуть на меня. Бармен не поднял головы.

9) Стены в ванной были светло-зеленые, краска кое-где отстала. Я запер за собой дверь, снял трусы и повесил на ручку двери. Став в ванну, я принял душ, вытерся, накинул полотенце на плечи и, дрожа, вернулся в свою комнату. Новое белье лежало на столе. Я разорвал зубами нитку, которой были сшиты носки. Шерсть была мягкая и вкусно пахла. Я надел чистые носки, новые трусы. Мне было хорошо. Я немного побродил по комнате в таком виде; оттягивал резинку трусов, читал объявления, прикнопленные к двери: гостиничные правила, стоимость номеров и завтрака. Вернувшись к столу, я натянул брюки и надел грязную рубашку с провонявшими подмышками.

10) День никак не хотел кончаться, как всегда бывает за границей, где время поначалу кажется отяжелевшим, тянется медленно и каждый час длится до бесконечности долго. Лежа на кровати, я смотрел на неяркий свет, проникавший в окно. В комнате начинало темнеть. Очертания предметов расплывались и исчезали в полумраке. Мой приемник был настроен на какую-то волну, по которой передавали рок-н-ролл. Он работал на полную громкость, и моя нога в носке незаметно ерзала по перине в такт музыке.

11) Я спустился поужинать. Под ресторан в гостинице была отведена небольшая комната. Тяжелые шторы из бордового бархата были задернуты, что усиливало ощущение тесноты и интимности. За изящно накрытыми столиками почти никого не было. В углу сидела одинокая пожилая дама. В проем двери была видна гостиничная комната отдыха, где мерцал экран телевизора. Звук у него, похоже, был выключен, по крайней мере, ничего расслышать не удавалось. В ресторане, кстати, стояла абсолютная тишина, и время от времени ее подчеркивало негромкое постукивание вилки пожилой дамы, которая ела у меня за спиной. После ужина я прошел в соседнюю комнату и сел перед телевизором, по экрану которого проносились безмолвные непонятные картины бедствий.