Жан-Филипп Туссен - Фотоаппарат

• Название: Фотоаппарат
• Автор: Жан-Филипп Туссен
• Издательство: Наталис
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8062-0059-0

Как часто на вопрос: о чем ты думаешь, мы отвечаем: да так, ни о чем. А на вопрос: что ты делал вчера вечером, — да, кажется, ничего особенного. В своих странных маленьких романах ни о чем, полных остроумных наблюдений и тонкого психологизма, Жан-Филипп Туссен, которого Ален Роб-Грийе, патриарх "нового романа", течения, определившего пейзаж французской литературы второй половины XX века, считает своим последователем и одним из немногих "подлинных" писателей нашего времени, стремится поймать ускользающие мгновения жизни, зафиксировать их и помочь читателю увидеть в повседневности глубокий философский смысл.

---

Затем для любителей цифр шли примеры, разъясняющие суть дела (прим. 1 Избр. Прим. из 1.2. Тициан и 1.2.3.4. Карл V). Короче говоря, если верить центральному компьютеру библиотеки Бобур, Мюссе в корпусе своих текстов два раза употребляет слово Тициан — первый в статье из газеты «Время» за 1831 год и второй в «Исповеди сына века» («Я видел Святого Фому Тициана, прикасающегося к ране Христа, и часто о нем размышлял»), а также четырежды Карла V — первый раз в газете «Время», год 1831, три других — в «Лорензаччо», Акт 1 Сцена 3, Акт 4 Сцена 4, Акт 5 Сцена 8. Мы вместе с библиотекарем склонились над пятью листами, вскоре к нам присоединилась Жоржетта, в восторге от того, что оказалась у истоков такого поразительного исследования, столь же плодотворного, сколь познавательного; наконец, простым сравнением двух листов из тех пяти, что выплюнул компьютер, мы пришли к мысли, что статья в газете «Время» за 1831 год и есть тот самый текст, который упоминает Бабелон. Мы попали в точку. Библиотекарь трясущимися руками открыл папку в пластиковой обложке, где были по порядку расписаны труды Мюссе, и провел пальцем сверху вниз по списку. Вот, сказал он, газета «Время», том 9, страница 109–110, Пари-Гарнье, 1908. Одна тысяча девятьсот восьмой, обидно, сказал он. У нас, скорее всего, нет этой подшивки. Он взял в рот карандаш и задумался. Микрофильм, сказал он. Конечно, микрофильм, сказала Жоржетта (еще и микрофильм, подумала она, вот потрясающий день).

Я сидел перед серым экраном аппарата для чтения микрофильмов библиотеки Бобур и медленно крутил подшивку газеты «Время» за 1831 год, останавливаясь прочесть заглавие, пробежать глазами отрывок статьи, просмотреть спортивные достижения тех времен. Точной ссылки на статью не существовало, и я был вполне уверен, что никогда ее не разыщу, как вдруг по прихоти светлой полоски, которую я двигал по экрану, моему взгляду явился первый очерк Мюссе из цикла «Фантастические заметки», и я убедился в том, что, как ни странно, двигаюсь в правильном направлении. После череды новых блужданий, медленно крутя ручку проектора, тянувшую пленку то в одну, то в другую сторону (проектор был древний, изобретенный, наверное, еще до появления первых микрофильмов), я напал, наконец, на нужный текст, который прежде, чем отрегулировать яркость и вручную, с помощью кнопки «фокус» навести на резкость, быстро просмотрел. Это была та самая статья, где с разницей в несколько строк стояли имена Карла V и Тициана, но в ней и речи не было об анекдоте с кистью, которую поднял Карл V. Испытывая легкую досаду, я разжал лапки проектора, вынул микрофильм, убрал в коробку и отнес библиотекарю, я объяснил ему, что текст нашел (я ничего другого и не ждал, сказал он), но это не тот текст. Библиотекарь скептически заметил, что раз я не обнаружил текст в полном собрании сочинений Мюссе, то, наверное, это просто какая-нибудь редкость, что-то неизданное, штучка для библиофилов. Да, может быть, сказал я и, поблагодарив, печально пошел в открытый доступ. Между стеллажами стояли люди и читали, снимали книги с полок, спокойно листали. Некоторые уселись с книгой на пол, другие заняли места на батарее и, сложив куртку на коленях, рассеянно перебирали страницы какого-нибудь комикса, а сбоку сидел бомж в клетчатом пальто, которому, наверное, наскучило торчать с дружками в холле. Я вошел в пространство между полками и отправился бродить вдоль рядов. Порой я вынимал книгу и, прежде чем вставить обратно, раскрывал наугад. Перед сочинениями Мюссе, попавшимися мне в разделе французской литературы XIX века, я остановился и стал читать из чистого любопытства, склонив голову набок, названия на корешках, потом взял в руки последний том в издании «Плеяды». Я пролистал его, стоя между стеллажами, заглянул в конец и в оглавлении увидел текст, который искал: новеллу Мюссе под названием «Сын Тициана».

Сидя на лужайке в парке Халензее, я только что, второй раз за последние дни, перечел новеллу Мюссе «Сын Тициана» в серии «Библиотека Плеяды», роскошном издании, снабженном целым аппаратом драгоценных примечаний, которые приятно обсасывать не торопясь, как кости кролика. Я читал, не пропуская ни единой сноски, переворачивая страницы, чтобы изучить комментарий, и только дойдя до конца и случайно тронув рукой плечо, обнаружил, что сидя по-турецки на лужайке в парке Халензее, сгорел. Что же касается щекотливого вопросца, который я не мог для себя разрешить, то составители из «Плеяды» подошли к нему несерьезно и заняли половинчатую и робкую позицию, полагая, похоже, что неприлично прекословить Мюссе в издании его собственных произведений, и стараясь звать Тициана, если не Тициано Вечеллио (стр. 1129, сноска 7), то просто Тициано. Но Мюссе-то каков, повторял я про себя. Даже к Леонардо да Винчи приделал лишнее «о»! Леонардо Винчио! читаем на стр. 449 новеллы (лежа нагишом в траве, я кипел от негодования).

Я решительно захлопнул книгу, бросил на траву и, перевернувшись на спину, прикрыл глаза. Больше я не шевелился и только мысленно спрашивал себя, не получается ли, что, в конечном счете, я попросту отлыниваю от работы здесь, на лужайке, распластавшись на траве, щекочущей мне ноги своими крошечными стеблями, которые под дуновением ветерка ложатся мне на большие пальцы. Однако как, если не работой, назвать то медленное и постепенное движение духа и оттачивание всех чувств, которому я предавался, говорил я себе. И в любом случае, разве от него я получаю меньше пользы? Сам Микеланджело подолгу простаивал над мраморными глыбами, которые привозили ему из каменоломен Каррары, вглядываясь в свои будущие творения так, как будто они уже были готовыми скульптурами, которые ему осталось только освободить от плотной оболочки, отбросив ударами резца все то, что скрывало вечные формы. Я лежал в прежней позе на спине — одна рука под бедром, другая вольготно почивает на траве рядом со мной — и в том же аристотелиевом духе работал над исследованием. У меня, действительно, был дар творить в уме, я позволял произведению сложиться по прихоти свободного течения мысли, чей ход я сам не нарушал, тогда внутри у меня скапливались впечатления, грезы, логические построения, соображения — часто обрывочные, неясные, разрозненные, недодуманные до конца или вполне законченные, проблески интуиции, предчувствия, тревоги, горести, и оставалось только придать им форму.

И, лежа в прежней позе на траве, там, в парке Халензее, я раздумывал над тем, как важно для того, чтобы написать, не писать вовсе — наверное, не меньше, чем писать. Впрочем, надо знать меру (переусердствовать — вот главная опасность, которая меня подстерегала в то время).

Героем «Сына Тициана» Мюссе сделал Помпонио (у Тициана, в действительности, было два сына: Орацио по примеру отца сделался художником, а настоящий Помпонио — полная бездарность — стал церковнослужителем; Бабелон ругает его на чем свет стоит), действие происходит в Венеции, несколько лет прошло после смерти Тициана, Помпонио задумывает картину, одну-единственную — портрет своей любовницы Беатрис, — доказывает миру, на что способен — все вокруг в восторге от шедевра, — и навсегда перестает писать. Так вот, когда Помпонио еще стоит перед мольбертом, за которым работал некогда его отец, он вдруг роняет кисть — любовница выходит на минуту из роли коронованной Венеры, которую играет для картины, и торопливо поднимает кисть, чтобы отдать возлюбленному, повторяя тем самым жест Карла V. Тогда растроганный Помпонио берет из шкафа кисть, ту самую, которую Карл V поднял, а Тициан хранил как драгоценную реликвию, и пускается в воспоминания о легендарной сцене — он в юности сам был ее свидетелем. Произошло все, как ему кажется, в 1530 году в Болонье, во время встречи Карла V и Папы Павла III (что, кстати, с исторической точки зрения маловероятно, хотя бы потому, что Павел III стал Папой тремя годами позже; из комментариев в «Плеяде» следует, что история, если она вообще имела место, скорее всего, произошла в Аугсбурге, лет на двадцать позднее, когда старика Тициана сделали официальным придворным живописцем). Итак, Помпонио рассказывает, как однажды в Болонье его отец, стоя на верхней ступеньке лестницы, работал над огромным полотном, как вдруг в мастерскую неожиданно вошел Карл V; художник стал торопливо спускаться с лестницы, стесняясь собственной старческой медлительности, неловко зацепился за поручни и выронил кисть. Тогда Карл V, пишет Мюссе, «прошел вперед, склонился и поднял кисть».

Мое исследование призвано было доказать, что в истории с кистью удивляет не столько склонившийся император, сколько сам Тициан, уронивший кисть в присутствии повелителя. Даже Мюссе, чуть ли не извиняясь, представляет его поступок результатом несчастного стечения обстоятельств, понимая сколько дерзости, наглости и пренебрежения к величеству выражал в эпоху Ренессанса жест художника, у которого в присутствии самого могущественного заказчика валится из рук рабочий инструмент, и с каким блеском этот жест показал, что первый раз в истории искусства мастер отказывается быть поставщиком, исполнителем заказа, к которому можно зайти запросто, или, скажем, подправить так или эдак его труд — теперь с творцом придется обходиться как с человеком свободным, своим жестом он дал понять, что визит, пусть нанесенный величайшим государем своего времени, был неуместен, и раз художника потревожили, он не станет продолжать, покуда император не уйдет. Он и хотел бы, да не может — его величество прекрасно видит, что кисти нет. А как писать без кисти? Никак — то есть в те времена, конечно. Мюссе, кстати, вполне проник в смысл этого поступка и, вводя анекдот в текст, пишет, что Помпонио, уронив кисть без умысла, воспользовался случаем, это значит, что жест Тициана тоже наводит на подозрения, которые, впрочем, тонут в потоке полуправдоподобных оправданий: преклонный возраст, удивление от прихода императора, и соскользнувшая с перил рука, а в результате — неизбежное падение кисти? Не уверен.