Михаил Подгородников - Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни

• Название: Нам вольность первый прорицал: Радищев. Страницы жизни
• Автор: Михаил Подгородников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Детская проза
• Год: 1984

Книга о трагической судьбе первого русского революционера, писателя-патриота, призывавшего к полному уничтожению самодержавия и крепостного права.

Рассчитана на школьников среднего возраста.

---

Он занялся земледелием, исследованием почв. Он брал пробы земли, смешивая с различными солями, кислотами, кипятил смеси, процеживал, всматривался в осадок. Часто он забывал о практической цели опытов, о том, с какого поля взята почва, по с увлечением следил за превращениями веществ. Радищев создавал различные химические комбинации и радовался, когда получал прозрачные кристаллы какой-либо соли или когда колба вдруг начинала вулканически содрогаться от бурной и часто неведомой реакции. Любимым его опытом было получение светоносного фосфора. Он звал детей и к их восторгу устраивал маленькую иллюминацию, сжигая на тарелке белый, дающий ослепительное пламя порошок.

Химические опыты иногда сменялись словесными. Писал он редко. "Эта мания у меня прошла", — однажды сообщил он Воронцову, но порой рука сама тянулась к бумаге. Он выбирал прихотливый сюжет о странствиях Бовы-королевича, тешился от скуки сказкой. Но из сказочной причуды вдруг вырастали колкие шипы, и он лукаво прятал их от тех, кто обнаружит подземный ход мыслей:

А все то, что чуть не гладко,
То скорее мы поставим в кладовую или погреб…

Литературные занятия возвращали чувство преследования и загнанности. Он отбрасывал перо и уходил в лес с лукошком, запрещая себе размышлять.

Однажды вечером он сидел с детьми у чайного стола. При случайном взгляде в окно увидел, как по дороге из Малоярославца к ручью спускалась повозка, в которой сидели двое военных. Радищев вскочил и вышел во двор. Он встал за густыми кустами сирени и следил за повозкой. Вот они проехали брод, остановились, и офицеры, похоже гусары, стали подниматься по склону холма к дому. Радищев замер в тоске: гости, к которым нельзя привыкнуть и за визитом которых приходит беда. Военные не говорили ни слова, и в этом чудилась угроза. Он готов был броситься к лесу, но усилием воли заставил себя выйти из укрытия и вернуться в дом. Дети смотрели встревоженно. Радищев молча наливал себе чай, руки подрагивали.

Послышались шаги. Гусары стояли на пороге. Радищев поднялся им навстречу обреченно.

Гусары кинулись к нему, крича, обнимая. Он задохнулся от неожиданности: это были два его старших сына, которых он не видел много лет, — Василий и Николай.

Он писал Павлу I: "Отца моего я видел незадолго перед отсылкою моею в Илимск, семь лет назад, мать мою не видел более двенадцати… Болезненное их состояние препятствует им приехать видеться со мною, хотя бы того желали. Позволь, всемилостивейший государь, мне ездить к ним на свидание…"

Павел разрешил, и наконец после двух лет жизни в Немцове Радищев отправился в Саратовскую губернию, в Кузнецкий уезд, в отцовское поместье Верхнее Аблязово — иначе Преображенское.

С дороги открылось большое село и у обрыва над рекой двуглавая церковь, соединенная галереей с барским домом. Будто большой корабль плыл над зеленым лугом…

Никто не вышел встречать, и он растерянно стоял с детьми перед отчим домом, не решаясь войти. В окне мелькнуло чье-то лицо, возникла суета, на крыльцо выбежали дворовые люди, которых он с трудом узнавал. Он не слышал криков радости, не замечал движений дворни вокруг себя. Он вступил в душную полутемную комнату, запахи которой говорили о долгой болезни и бедах. Белое лицо матери, лежащей на кровати, было влажно от слез. Он склонился над ней и заплакал навзрыд, освобожденно, почти в голос, как плакал когда-то в детстве, уткнувшись в теплое бедро матери. Он просил прощения у нее, потому что болезнь стала разрушать ее ровно с того дня, когда она услышала весть о заключении сына в Петропавловскую крепость.

Фекла Степановна гладила его по голове, говорила ободряющие слова. Она заметила детей, жмущихся на пороге, позвала их: "Подите сюда, голубчики мои…" Она знала, что это дети ее сына и Елизаветы Васильевны, и радовалась им, приняв их без ропота и сомнения.

Не так было с отцом.

Николай Афанасьевич вернулся с насеки только поздно вечером. Он пошел к Александру Николаевичу с простертыми вперед руками, глядя недвижно перед собой: он был слеп.

— Ну, вот ты и вернулся. — Он жестко схватил сына, притиснул и оттолкнул. — Надеюсь, ты избавился от своих умствований?

— Вполне.

— То-то! Смири гордыню и обретешь просветление. — Николай Афанасьевич опустился в кресло и продолжал поучение. Одет он был в простой крестьянский кафтан, подпоясанный ремнем. Длинная седая борода лежала на груди. — Ты напрасно думаешь, что мне худо, коли глаза мои света не видят. Стольких дурных людей не вижу, а пчел я и так понимаю, разговариваю с ними. Из Саровской пустыни я ушел: монахи охальники, блудодеи! С пчелами славно, чисто. Хочешь, завтра я отведу тебя в лес, на пасеку?

— С матушкой надо побыть, соседей навестить.

— Каких соседей? Ваську Зубова, который отнял у своих крестьян все и кормит их только щами из общего корыта, как свиней? Его навестить?

Радищев вздрогнул:

— Может быть, и его. Все ж редкий экземпляр!

Николай Афанасьевич чутко уловил грозные ноты в голосе сына, за которыми обычно следовало умствование.

— Ехать к нему, а потом клеймить его? Нет, видно, ты от блажи не избавился. Лучше детьми займись. Привез?

— Привез. Маленьких — Анну, Феклу, Афанасия.

— Не знаю таких внуков. Василия знаю, Николая, Павла, Екатерину. А этих не знаю.

— Дети покойной Елизаветы Васильевны.

— Ее дети — не мои внуки.

— Они мои дети, батюшка.

— Басурманские дети! — взвизгнул старик.

— Коли так, я уеду, — тихо сказал Александр Николаевич.

— Я уеду — ты оставайся! — Николай Афанасьевич пошел к дверям, шаря в воздухе руками.

Через день Николай Афанасьевич вернулся, отправился сразу в церковь, пел на клиросе, долго молился. Потом пришел к сыну с кротким покойным видом:

— Вот тебе мое повеление: живи с нами, сколько царь разрешит. И дети пусть живут, у меня зла на них нет. Но помни, это Рубановские, а не Радищевы. Имени своего я им не даю!

"Я даю", — хотел сказать Александр Николаевич, но промолчал.

Он прожил в Преображенском почти год.

Отец проводил дни в уединении, в лесу, где возле пасеки построил часовню. Александр Николаевич присматривал за сельскими работами, делал визиты соседям, читал книги, писал письма Воронцову — время текло медленно, и он наслаждался этим медленным, врачующим течением.

Однажды отец пришел из леса и громогласно объявил, что он готов ко встрече с богом и потому намерен поделить имение. Семья Радищевых была большой, и Николаи Афанасьевич ходил по дому и вслух соображал, кому какой кусок выделить. В конце концов он запутался в наделах, рассердился и снова ушел в лес.

Перед отъездом сына он наставлял его:

— О службе не думай. Служба не твоя судьба. Там прохвост угождает прохвосту. Беги от царских чертогов. О людях заботься, люди тебе богом назначены. Радищевы всегда о людях пеклись. Недаром, когда Емелька Пугачев сюда приходил, никто из крестьян не выдал нас вору. Лицо барским детям сажей мазали, прятали от Пугачева!

Александр Николаевич ждал, когда отец скажет о денежных делах, но Николай Афанасьевич невидяще смотрел поверх сына и вел речь о душе и боге.

Безденежье, нужда черной тучей надвигались на горизонт. Александр Николаевич молчал: после отлучения детей от фамилии просить отца о помощи он не мог.

Радищев возвращался в Немцово с чувством безнадежности. Он готовился закончить там свои дни. Но судьба распорядилась по-иному.

Смертью деспотичного Павла I начался новый век. Заключенные выходили из темниц, впавшие в немилость удостаивались высочайшей ласки, опальные становились всесильными. Общество мигом изменило свой внешний вид. Ненавистные однобортные кафтаны, которые велел носить Павел, были арестованы. Парики, косички, букли были выброшены, обрезаны, сосланы в сундуки и чуланы. Фраки, панталоны, круглые шляпы вновь победно замелькали повсюду. Широкие и длинные прусского образца солдатские мундиры спешно перешивались в узкие, отложные низкие воротнички делались стоячими — голову солдату было трудно повернуть. Тем не менее все восхищались новым обмундированием.

5 сентября 1801 года наследник престола въезжал в Москву на коронацию. В длинном царском поезде находились председатель Комиссии по составлению законов Петр Васильевич Завадовский и бывший преступник, а ныне зачисленный по рекомендации Александра Романовича Воронцова чиновником той же комиссии коллежский советник Александр Николаевич Радищев.

15 сентября государь короновался в Успенском соборе. Кроткий и задумчивый, будто стесняющийся величественного события, Александр I вышел на площадь перед собором. В толпе кричали: "Батюшка! Родимый! Красное солнышко!" Митрополит с крестом вел помазанника и обращался к народу: "Посмотрите, православные, каким бог наградил нас царем"…