Людмила Петрушевская - Детский мир (сборник)

• Название: Детский мир (сборник)
• Автор: Людмила Петрушевская
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088369-1

Татьяна Толстая и Виктор Пелевин, Людмила Улицкая и Михаил Веллер, Захар Прилепин и Марина Степнова, Майя Кучерская и Людмила Петрушевская, Андрей Макаревич, Евгений Водолазкин, Александр Терехов и другие известные прозаики рассказывают в этом сборнике о пугающем детском опыте, в том числе – о своем личном.

Эти рассказы уверенно разрушают миф о «розовом детстве»: первая любовь трагична, падать больно, жить, когда ты лишен опыта и знаний, страшно. Детство все воспринимает в полный рост, абсолютно всерьез, и потому проза о детстве обязана быть предельно серьезной – такой, как на страницах «Детского мира».

---

– Мраморные горы? Заливаешь, – из приличия не поверил Гера.

– Честное слово! – Леня возбудился от ничем не мотивированного недоверия. – А вьетнамцы все на мотороллерах – вжик-вжик… И на лицах повязки, чтобы от солнца не сгореть. И в океане они не купаются, а только ловят кальмаров и креветок на таких круглых лодках, точно на тазах. И фрукты там… У нас похожего и близко нет. Личи, допустим… Это… ну, словно виноградина в скорлупе. Или, к примеру, плод дракона – такой розовый кочан с яйцом внутри, а яйцо белое, в маковую крапинку. – Леня, будто воображаемый мяч, обхватил ладонями воздух, показывая размер яйца. – Хотя на вкус – так себе. Персик лучше.

Гера невольно испытал досаду – Леня за лето узнал и увидел что-то, что, как ему казалось, превосходило по значению его собственные впечатления. Однако поделать с этим ничего было нельзя. Разве что высмеять его слова, но этого Гера не умел. Он хотел при встрече рассказать Лене про коня Орлика, живущего в поселке на Ладоге у соседей Кудыкиных. Бабка Кудыкина была ведьма – об этом знали все в поселке, – она научила Геру одному смешному заклинанию… А Орлик был влюблен в козу Онайку и всюду ходил за ней, не сводя с козы зачарованного взгляда. Это был умный конь. Он катал на своей широкой спине не только детей, но и черного кота Барнаула, а кроме того, дружил с лосем, живущим в лесу неподалеку. Бывало, Орлик с козой Онайкой ходил в лес к лосю в гости, в самую чащу, где среди сосен стояли две огромные березы: одну звали Подопри Небо, а другую – Зацепи Тучу, – на спину Орлику вскакивал Барнаул, а позади за ними бежал петух, бросивший ради такого приключения всех своих кур. Обратно из леса Кудыкины вызывали компанию пронзительной дудочкой – это значило, что скотине задан корм и пора обедать. Гера хотел рассказать об этом Лене, но теперь, конечно, история про Орлика и Онайку померкла бы рядом с мраморными слонами в полный рост и соленым океаном. Хотя и Ладогу местные в поселке называли морем – так и говорили, отправляясь ставить или снимать сети: «Пошел в море».

Ничего рассказывать Гера не стал, он был гордым молодым человеком и не любил оказываться в положении, где мог бы сесть в лужу и выглядеть жалким.

– Спасибо. – Гера спрятал смеющегося Будду в боковой карман, сразу же потяжелевший и оттянувшийся. Он хотел сказать Лене что-то еще, о чем готовился поведать при встрече, что-то помимо истории про Орлика и Онайку, но мысль – штука летучая: не схватил – упорхнула.

На страже синих ворот, перед которыми то и дело мелькали выезжающие с заправки машины, стоял вахтер. Вернее, сидел – за воротами, сбоку, была сложена из пенобетона каморка с окном, через которое вахтер бросал в мир злые взгляды, следя, чтобы не запарковался у створки и не запер въезд-выезд приехавший на мойку лопух. Этот скуластый мужичок, обветренный временами года, был одарен неодолимой страстью: он ненавидел людей. Не абстрактно, как ошибку творения, а совершенно предметно – всех, кто оказывался рядом. И именно за то, что случай свел их мимоходом в непозволительной близости. Ненависть его имела колоссальный ресурс – окажись под рукой верстовой столб, он ненавидел бы и столб, однако живой человек лучше – больше поводов к ненависти. Живой человек и смотрит не так, и ходит не так, и скажет, как обделается, а иной, чего доброго, и постоит за себя, чем только раззадорит. При этом мужичок был хлипок, и случись драка, ему бы накидал и подросток. Будь его воля казнить, пожалуй, казнил бы всех, а без этого бессилие ненависти жгло его таким огнем, что на вахтере можно было бы сушить белье после стирки, не пыхай он сквозь поры зловредными миазмами.

Вахтера звали Рухлядьев. При скверном своем характере он и сам нуждался в презрении и ненависти, как обычные люди нуждаются в любви. Чувствовать себя живым, незряшным, занимающим важное место под солнцем означало для Рухлядьева постоянно находиться в поле презрения и гнева окружающих. И желаемого он добивался в два счета – ненавидеть его было легко, так как чувство это зарождалось исподволь, само собой, без усилий, такая мера заносчивости проглядывала из-под покровов его неудержимого фиглярства. Знавшие Рухлядьева люди смотрели на него как на плесень, и он не спорил, поскольку сам считал себя плесенью, но только благородной, как на сыре.

Так устроено, что всякий человек состоит из целого пучка – не меньше дюжины – никак друг с другом не связанных личностей, из которых лишь двум-трем удастся воплотиться. Явный избыток их, личностей, определен необходимой щедростью природы, вооружившей человека этим дремлющим арсеналом на всякий случай – черт знает в каких условиях ему придется взрослеть и отстаивать право на свет. Вот и получается, что в теле разрастается та душа, для которой обстоятельства оказались приемлемыми.

– Ну, дрянь! – Под воротами вновь показалась давешняя кошка, но Рухлядьев бдил. – Куда прешь, лишай ползучий!

Рухлядьев чертом вылетел из пенобетонной каморки. Ему казалось, что всех кошек в округе он давно распугал, да те и впрямь порядком не показывались, а тут – пожалуйста… На этот раз хвостатый нарушитель бросился вперед, внутрь охраняемой вахтером территории.

– Куда, фашист! – в радостном предвкушении опешил от кошачьей наглости Рухлядьев. – Ну, я тебя побрею!

Расставив в стороны руки, он пошел на кошку, как махновец на гуся. Кошка заметалась – бросилась в один угол двора, где валялось несколько пустых картонных коробок от крупногабаритных грузов, но, не найдя там надежного укрытия, сиганула в другой, а оттуда – к большим железным дверям в стене краснокирпичного здания. Однако то, что выглядело как щель между неплотно прикрытыми створками, на деле было всего лишь оттопырившимся краем резинового утеплителя – спасение оказалось мнимым.

Рухлядьев, раскинув руки, приближался – неотвратимо, как судьба. Кошка, почувствовав западню, выгнула спину, вздыбила серую шерсть на хребте, подняла нервную лапу, оскалила клыки и зашипела.

Мимо базы от Обводного к Загородному прогуливались три незнакомые барышни лет двенадцати-тринадцати. Заметив на покрышках Геру с Леней, они как-то нарочито повысили голоса и весело защебетали между собой, а одна засмеялась и все никак не могла остановиться, так что в конце концов начала постанывать.

– Пойдем знакомиться. – Леня вскочил на ноги. – Видал, какие забавные?

Гера смутился. Леня схватил его за руку и потащил за собой, но Гера уперся.

– Чего ты? – удивился Леня. – Уйдут же.

– Подожди. – Гера высвободил руку. – Что так сразу… Я так не могу. Мне настроиться надо.

– Чего тут настраиваться? Вон они какие… отъявленные.

– Нет, – упрямо сказал Гера. – Хочешь – один иди.

– Балда ты, Глобус. Тюфяк лежачий…

Леня был раздосадован – идти знакомиться с тремя барышнями в одиночку ему не хотелось. Вдвоем легче – как-то увереннее выходит, чувствуешь плечо товарища, да и можно подтрунить над ним, над товарищем, для поддержания разговора, а одному все же боязно.

– Эй, девчонки! – крикнул он вослед щебечущей стайке. – Приходите сюда завтра – будем бантики в косички заплетать!

Те мигом, будто ждали оклика, подали голос:

– Ага, щас! Нагладим только бантиков! – и скрылись с хохотом за шиномонтажом.

– Придут ведь, – убежденно сказал Леня.

Гера завидовал той легкости, с которой Леня мог заводить на улице знакомства с барышнями. Этим умением он удивил его еще в прошлом году, как удивил (нет – поразил) рассказами об изобретенном им развлечении: Леня составил расписание, выяснив путем долгих наблюдений, когда приходят на вокзал самые переполненные пригородные электрички; если в эти часы он оказывался свободен, он затирался в толпу, скапливающуюся у входа в метро, находил подходящую тушку и, пользуясь давкой, прилипал к ней всем телом – пускал даже в дело руки, осторожно лапая стесненную со всех сторон добычу. Называлось эта забава – «прижиматься». Весной, в царстве обтягивающих брючек и коротких юбок, Леня, сверяясь со своим расписанием, бегал к вокзалу по нескольку раз на дню и методично набирался жизненного опыта. Однажды (Свинтиляй любил хвастать случавшимися с ним историями) какая-то тетка лет двадцати, вызвавшая в нем анатомический интерес, подняла крик и засветила Лене сумочкой в ухо, но тягу к знаниям у Лени это не отбило. Он звал с собой «прижиматься» и Геру, и тот даже сходил с ним пару раз посмотреть, как это делается, однако перенять опыт товарища так и не решился.

К двенадцати годам Гера был уже дважды влюблен – в третьем классе и в пятом. Конечно, Гера понимал, что это были детские влюбленности, но сила чувства в них была настоящая, так что если невзначай мысли о предмете страсти принимали в его голове земной характер, Геру корежила мышечная судорога от трагического несоответствия духовной и материальной грезы. И Ленина практика с «прижиманием» была оттуда, из земной мечты – сладкой, но до физического содрогания стыдной… И вместе с тем плотский характер помыслов о высокогрудой русичке кружил Гере голову и делал ладони горячими без всякого судорожного отвращения. Впрочем, странности своих психических реакций Гера не анализировал.