Линдэл Хэдоу - Австралийские рассказы

• Название: Австралийские рассказы
• Автор: Линдэл Хэдоу
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1958

В книге представлены рассказы писателей Австралии XX века: Маркуса Кларка, Джозефа Ферфи, Вильяма Эстли, Генри Лоусона, Алана Маршалла и др.

---

В тот вечер первые два надсмотрщика, пришедшие с докладом к Главному, получили «нахлобучку».

— И слышать не желаю, — объявил Главный надсмотрщику на ферме Рутему. — И слышать не желаю, сэр, что за целый день двадцать заключенных ни разу не нарушили устава. Меня не обманете, сэр, — это невозможно. Берегитесь, Рутем, если вы не будете внимательнее, мне придется перевести вас на другую должность без казенной квартиры.

Нет необходимости добавлять, что, получив это предупреждение, надсмотрщик Рутем следующие два месяца не пропустил дня, чтобы не нажаловаться на одного, а то и на нескольких каторжников. Не так уж трудно придумать проступок. Дальняя ферма считалась теплым местечком, и лишиться его из-за каких-то угрызений совести было бы глупо.

С Гринвудом, ведавшим строительными работами. Главный был еще откровеннее.

— Мало выжимаете из своих, Гринвуд, я недоволен, весьма недоволен. Я не допущу, чтобы возведение зданий ее величества задерживалось из-за каких-то слюнявых нежностей с дважды осужденными уголовниками. Эту стену надо было выложить неделю назад. О лодырях сообщайте мне.

— Мы бы закончили вовремя, сэр, но ведь вы сами перевели двух моих лучших каменщиков в старые бараки, где кладут печку, — ответил Гринвуд. — У меня остались такие работнички, что в день и ряда не выкладывают, это все слабые старики, сэр.

— Я попрошу без дерзких замечаний! — вознегодовал Дэррел.

— Простите, сэр, — смиренно произнес Гринвуд. — Я…

— Не перебивайте меня, сэр! О качестве и количестве рабочей силы, которая вам требуется, разрешите судить мне; если вы не в состоянии использовать как следует ту, которую я счел нужным дать вам, я вас выгоню, как не справляющегося с работой или не подчиняющегося начальству. Распишитесь в книге дежурных, сэр, идите, сэр, и помните, что я сказал.

Когда Гринвуд вышел из конторы, напутствие Главного все еще звучало у него в ушах. По пути к своему уютному домику на дороге Каскадов он решил, что назавтра несчастному, изнуренному «вечнику» Кэлли придется перетаскать лишних десятка два лотков с кирпичом и известью. А каменщикам, некоторые из которых уже лет тридцать клали кирпичи «для правительства» и еще при губернаторе Макуори строили те здания, которые обезобразили Сидней, придется поворачиваться побыстрей. Гринвуд знал: ни один каторжник из его партии не мог работать больше, чем уже работал, потому что не сам ли он вытянул из них последние жилы? Но Главный сказал, что семидесятилетние развалины — «инвалиды» острова — должны работать лучше, а Главному перечить нельзя, иначе (об этом и думать нечего) пострадает он, надсмотрщик. Если же из-за добавочного задания ослабевший Кэлли свалится с лесов и сломает ногу или если дряхлый Нэд-Кирпич, доведенный до слепой ярости этим новым требованием к его с позволения сказать силам, накинется на своего соседа и всадит ему между лопаток свою кельню, если все это произойдет (а это-таки произошло, соответственно один и три дня спустя) — ну что же, в этом будет виновата Система, прекрасная и логичная Система, а не он, Гринвуд, одно из ее скромных орудий.

Сделав выговор двум подчиненным. Главный пришел в великолепное расположение духа. Тот факт, что он получал равное удовольствие, запугивая подчиненных или измываясь над каторжниками, несомненно доказывает его строгую беспристрастность.

За Гринвудом докладывал Митчелл, ведавший упряжными. Он жаловался на заключенных Гуча и Джонсона. Первый отказался одновременно с остальными тянуть канат, а второй, отпустив непотребное выражение, заслужил единственное наказание из известных администрации Системы, которое ему еще не приходилось испытать, если не считать повешения. Все ступени истязаний, кроме этих двух, были им пройдены; во всей гамме телесных страданий едва ли нашлась бы нота, которая уже ни привела бы в трепет его естество; во всей исправительной машине, находящейся под покровительством Системы, Джонсону осталось познакомиться только с «затыканием в трубу» и виселицей. Выслушав голословное заявление Митчелла, главный надзиратель тут же распорядился дать назавтра Джонсону «десять часов трубы», а Гучу назначил «дюжину плетей» перед следующим выходом на работу. Само собой разумеется, это была «дюжина бухты Ботани-Бей», которая не совпадает ни с арифметической дюжиной, ни с чертовой дюжиной, а попросту означает «двадцать пять». На следующее утро, когда цепочка заключенных партии Д потянется из дверей барака, Гуч и Джонсон услышат команду «выйти из строя для отбытия наказания». Возможно, только тогда они впервые узнают, что в чем-то провинились; во всяком случае, новый приговор они впервые услышат только тогда. Видите ли, на разбирательство жалоб надсмотрщиков в присутствии заключенных, обвиненных в нарушении устава, пришлось бы тратить слишком много времени, принадлежащего ее величеству, поэтому, власти предпочитали обходиться без этой формальности.

Надсмотрщик Митчелл надеялся, что его доклад поможет ему заслужить благоволение Главного. Отдав честь и подобострастно пожелав своему начальнику «спокойной ночи», он вышел.

Не успел он пройти по усыпанной гравием дорожке и двадцати шагов, как его снова вызвали к главному надзирателю. Уже стемнело, но тюремщики, ожидавшие у дверей своей очереди, все-таки разглядели, что лицо Митчелла было теперь бледнее, чем когда он выходил от начальника.

— Эге, — громко шепнул один из них, — кто это тебя подсиживает, Митчелл?

Все знали, что означает вызов к начальнику после того, как «доклад» выслушан. Он означал, что на вторично вызванного поступил донос от кого-то из сослуживцев — скорей всего от собственного подчиненного, метившего на его место.

Именно это случилось с Митчеллом. Его помощник и телохранитель Кранч обвинил его в том, что он непочтительно отзывается о главном надзирателе. Возможно, что мистер Кранч руководствовался в своем поступке именно искренней заботой о добром имени главного надзирателя, как он уверял. Однако возможно, что некоторую роль в наушничестве Кранча сыграло и недавно полученное им разрешение на женитьбу, — а женатому человеку прибавка к жалованью в размере двух фунтов шести шиллингов и восьми пенсов, какую он будет получать ежемесячно, если ему удастся выжить Митчелла, пришлась бы очень кстати.

Митчелл отрицал, будто он непочтительно высказывался о Главном. Однако он был вынужден сознаться: да, он сказал, что Главному фамилия Дьявол подошла бы больше, чем Дэррел.

— Но, сэр, я ведь это в похвалу сказал, — защищался он. — С вашего позволения, вы смелый человек, сэр, и я хотел сказать, что вам сам черт нипочем.

— В похвалу или не в похвалу, — взревел главный надсмотрщик Дэррел, — вы не смеете касаться старших по чину! Это непростительная вольность! Чего можно ожидать от заключенных, если вы сами не уважаете ни Систему, ни тех, кто стоит во главе ее? Вы отстраняетесь от обязанностей, пока не придет ответ от коменданта, — я буду просить о вашем увольнении с должности надзирателя.

Опять Митчелл вышел от Главного, не сомневаясь, что место для него потеряно, поскольку не было еще случая, чтобы гражданский комендант отказался утвердить предложение главного надзирателя Лонгриджа.

Прекрасное настроение Дэррела сразу испортилось, как только он узнал про обмолвку Митчелла. Это был пустяк, но тем не менее очень неприятный. Как всякий тиран, Дэррел не переносил, когда оскорбляли его достоинство. Тщеславие было самым уязвимым местом Дэррела, и он страдал от мысли, что его подчиненные, эти невежи, а то еще (это совсем ужасно!) и заключенные коверкают его фамилию, потешаются над его характером. Чем больше он об этом думал, тем больше сожалел, что позволил Митчеллу так легко отделаться. Дэррел кипел и бесился от ярости, но затем с удовольствием вспомнил, что доклады еще не кончились и непременно найдутся другие нарушители устава и, примерно их наказав, можно сорвать на них свое мрачное настроение. По несчастной случайности, Дэррелу было суждено восстановить равновесие духа за счет заключенного Тэппина.

Следующим докладывал надсмотрщик с каменоломни.

— Тэппин, сэр, за подделку, по приговору губернатора Рэди; это который сидел в карцере на той неделе…

— Что там еще? — прорычал Дэррел. — Опять разговаривает?

— Нет, сэр; только упрямится, с тех пор как вышел из карцера; медленно работает, а сделаешь замечание — правда, ответить-то ничего не ответит, но и внимания не обратит.

Дело было в том, что три дня карцера сломили Тэппина больше, чем все предыдущие испытания.

— Завтра Джонсона наказывают, так в упряжке не хватит одного. Его заменит Тэппин. Посмотрим, как его милость под плетью попробует увильнуть от работы.

Главный не терпел прозвищ, когда они относились к нему самому. Но ни у кого на всем острове не было лучшей памяти на клички и прозвища каторжан, — а всякий мало-мальски прославленный преступник имел по меньшей мере одну кличку, а то и две, — и никто не умел более оскорбительно пускать их в ход, говоря с каторжниками. Тэппина он чаще всего называл не по фамилии или номеру, а просто «его милость».