Евгений Войскунский - Девичьи сны

• Название: Девичьи сны
• Автор: Евгений Войскунский
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9691-0904-9

В этом томе представлены обе стороны творчества прозаика Евгения Войскунского — реалиста и фантаста. Действие романа «Девичьи сны» происходит в канун распада Советского Союза. Карабахское противостояние откликнулось трагическими событиями в Баку, страшной эскалацией межнациональной вражды, изгнанием из родных домов тысяч ни в чем неповинных людей. Вихрь событий беспощадно ломает судьбы русско-немецко-еврейской семьи ветерана Великой Отечественной и азербайджанско-армянской семьи их школьных друзей. Две фантастические повести — «Химера» и «Девиант» — примыкают к роману своей нравственной проблематикой, драматизмом, столь свойственным ушедшему XX веку. Могут ли осуществиться попытки героев этих повестей осчастливить человечество? Или все трагические противоречия эпохи перекочуют в будущее?

---

— Третий раз! — Галустянша, всхлипывая и причитая, принялась ребром ладони стирать крест. — Что мы им сделали? Третий раз! Я стираю, а они опять, чтоб у него руки отсохли!

Открыв ключом дверь, она устремилась в квартиру, и мне ничего не оставалось, как тоже войти. В прихожей горела лампочка в замысловатом абажуре. Пахло жареной бараниной. Я поставила сумку на табурет и шагнула было к раскрытой двери, но тут из галереи появился, вслед за своей взволнованно причитающей женой, сам Галустян. Согнутый пополам, перевязанный розовым шерстяным платком, он прошаркал, кивнув мне, к двери, взглянул на крест и разразился ругательствами на армянском языке. Анаит Степановна мокрой тряпкой стерла крест и обратила ко мне полное щекастое лицо со страдальчески вздернутыми бровями.

— Юля-джан, зайдите!

— Не могу. У меня внук заболел, доктор должен прийти. Извините, Анаит…

— На минуточку! Я вам очень прошу!

Галустяны вечно путаются в местоимениях.

Схватив за руку, она ввела меня в застекленную галерею, где у них (как и в нашей бывшей квартире) была оборудована кухня. Тут на большом столе, на зелено-клетчатой клеенке, лежали раскрытые, приготовленные к игре нарды. Галустян плюхнулся в старое кресло.

— Чай пить? — раздался его хриплый громыхающий голос.

Я отказалась. Я сидела как на иголках, а Анаит Степановна, задыхаясь и всхлипывая, рассказывала о своем телефонном разговоре с братом, живущим в Ереване:

— Я ему говорила: «Что вы делаете? Каждый день кричите — дай нам Карабах! Довольно, да! Вы там на митинг кричишь, а нас тут резать будут!» Брат говорил: «Ты ничего не понимаешь». — «Как не понимаешь? Зачем не понимаю?» Он говорил: «Не понимаешь. Карабах для нас вопрос принцип». Юля-джан, — возопила она плачущим голосом, — зачем принцип? Там принцип, тут — резать?

— Не кричи, — сказал Галустян. У него было коричневое лицо с крупным носом и немигающими глазами, сильно увеличенными линзами очков, и пятнистая лысина, обрамленная седыми растрепанными волосами. — Не кричи. — И тут же сам закричал: — Пятьдесят лет! Пятьдесят лет бурил! Сколько скважины бурил, сам не помню! Суша и море бурил!

Я прекрасно знала, что Галустян, как говорится, знатный нефтяник, мастер-бурильщик, что у него орден Ленина, ну и все такое.

— Самвел Вартанович, я знаю. Но вы извините, у меня внук…

— А теперь каждый день телефон! — Галустян не слышал меня. — Каждый день какой-то люди: уезжай отсюда, а то плохо будет тебя! Это разве люди? Ишаки! — кричал он, и глаза его пылали за сильными линзами. — Зачем ехать? Куда? Я в Баку родился, вся жизнь тут живу! Если бы не ридикулит, я не уходил на пенсия, еще бурил!

— Самвел, не кричи, — вставила Анаит Степановна.

— Кто кричит? Ишаки на митинге кричит. Карабах, Карабах! А я бурил! Юля, у меня в бригаде все, кому хочешь, были! Азербайджанцы были, русские, лезгины, евреи были! Армяне были! Мы разве кричали — Карабах туда, Карабах сюда? Мы бурили!

— Самвел Вартанович, извините, ради бога…

— Национальность разве смотрели? — Галустян слышал только себя. — Какой человек смотрели! У нас дворе Абрамян живет, Армаис. Я ему ни-ког-да не пущу! А Пашаев Ахмед? Пажа-алста, заходи, садись, чай пьем, нарды играем…

— Твой Ахмед третий день не приходил, — вставила Галустянша. — Его сын теперь — Народный фронт.

— Народный фронт, Народный фронт, — проворчал старый бурильщик. — Что он хочет?

Тут я сказала, что не знаю, чего хочет Народный фронт вместе с сыном Ахмеда, еще раз извинилась, попрощалась и ушла.

Конечно, все это я хорошо знала — имею в виду жизнь нашего двора, потому что она, как и в каждом старом бакинском дворе, была полностью открыта взгляду. Все знали всё обо всех. Знали, в частности, что у Галустяна несносный характер, который умеет выдерживать и как-то уравновешивать только добрейшая Анаит Степановна, а вот двое их сыновей не выдержали, рассорились с отцом, уехали куда-то, не то в Ростов, не то в Краснодар. Ладил с Галустяном пенсионер Ахмед Пашаев с первого этажа, бывший механик, многие годы плававший на судах Каспнефтефлота. Оба они были страстные нардисты. Каждый день в галустяновской галерее громоподобно стучали шашки нардов, и были слышны выкрики игроков: «Шеши-чахар — столько мне надо!» или «Опять ду-ёк, тьфу!» И весь двор слышал, как они орут друг на друга по-русски и по-азербайджански, ссорятся, смеются, подначивают.

Знали во дворе, что Фируза-ханум, железнодорожная кассирша, вдова заведующего овощной базой, имеет богатых поклонников, шикарно одевается и ездит в турпоездки то в Венгрию, то в ГДР, то куда-то еще. Знали, что к учителю математики Ривкину с третьего этажа, тихому косоглазому человеку, ходят частные ученики — без них он вряд ли сумел бы прокормить больную жену и двух дочерей. Знали, что Армаис Абрамян с первого этажа был не только скромным бухгалтером Заготзерна, вечно в мятом пиджачке и стоптанных туфлях, но и невероятным богачом, может, миллионером: говорили, он владеет пуговичным цехом, не значащимся ни в каких государственных реестрах.

Словом, это был обычный бакинский двор, я тут родилась и выросла и, куда бы ни забрасывала меня жизнь, оставалась частицей этого двора, этого мирка. Да и почему, собственно, мирок? Целый мир это был со своим сложившимся бытием.

Моя дочь встретила меня ворчанием. Почему так долго ехала… ей давно надо бежать на работу, там ждет представитель заказчика… Олежка сегодня жутко капризен… скорей раздевайся, пойди расскажи ему, как дедушка бомбил Берлин…

Пришлось сделать усилие, чтобы сдержать себя. Чтобы моя раздражительность не схлестнулась с Нининой. Что-то у нас всех пошаливают нервы. В воздухе, что ли, которым мы дышим, разлито нечто вредоносное?..

Олежка, с обвязанной шеей, сидел, поджав ноги, в старом штайнеровском кресле и листал книжку с картинками. Я подсела, уткнулась губами в его теплую белобрысую голову — ах, вот оно, мое отдохновение, радость моя…

— Ба-а, а почему колобок от волка ушел?

— Потому что он круглый, катится.

— А волк бегает быстро! Волк его догонит.

— Не догонит, родной. У тебя горлышко болит?

— Не. А лиса? Лиса еще быстрее бегает!

— Дай я тебе градусник поставлю.

— Не хочу, не хочу! Мама уже мерила.

С трудом уговорила. Тридцать семь и одна. Ну ничего, не такая уж высокая. Стала я соображать, чем Олежку покормить, какую сварить кашу, — тут звонок.

Володя вошел стремительно. У меня на миг перехватило дыхание: ну как будто мы снова молодые и пришел Котик Аваков. Поразительное сходство! Такое же смуглое удлиненное лицо, пылкие глаза, такие же порывистые движения… Что за идиоты талдычили, будто генетика лженаука? Достаточно посмотреть на этих двоих, на отца и сына…

Снял шляпу, модное кожаное пальто.

— Руки помою, тетя Юля.

Олежка заулыбался дяде Володе. У них отношения были, можно сказать, дружеские. Дядя Володя умел показывать фокусы: то сделает из носового платка зайца с длинными ушами, то вынет из Олежкиного уха конфетку, — Олежка был в восторге.

Но сегодня Володя, явно не расположенный к шуткам, сразу приступил к делу. Придавил чайной ложкой Олежкин язык.

— Скажи «а-а».

Извлек из кейса фонендоскоп, выслушал Олежку.

— Не дыши так громко. Не балуйся. Ну все. Одевайся. Значит, так, тетя Юля. Кроме небольшого покраснения в горле, никакой патологии. Пусть посидит несколько дней дома. — Володя быстро выписал рецепт. — Это полоскание, два раза в день.

Я предложила ему чай. Он взглянул на часы. Ладно, немного времени у него есть, спасибо. Я вскипятила чай, заварила покрепче, в серванте у Нины нашла конфеты и овсяное печенье.

— Сегодня ночью, — сказал Володя за чаем, — опять прокололи покрышки на моей машине.

— Господи!

— Все четыре прокололи. А у меня осталась только одна запаска.

— Это ведь не первый раз, да? Кто же это делает?

— Если бы знать, тетя Юля. Подозрение, впрочем, есть. В нашем дворе полно амшары. Один мне особенно подозрителен. Всегда улыбается, когда встречаемся во дворе, а глаза наглые… Прямо не знаю, что делать. Где держать машину.

Володя жил в новом доме недалеко от стадиона, на улице Инглаб (что означает: Революция). В этот дом он переехал в позапрошлом году, разменяв после второго развода хорошую кооперативную квартиру. Ужасно не везло Володе с женами. Первая, однокурсница по мединституту, оказалась на букву «б», с ней он жил недолго. Вторая жена, актриса ТЮЗа, была по театральному амплуа, как это называется… да, травести. Маленькая хорошенькая, она и в жизни играла роль такого, знаете, наивного воробушка, который своим беспечным чириканьем осчастливливает людей. И верно, они с Володей выглядели счастливой парой. Потом Володе надоело. Богемный образ жизни надоел — в доме все вечно разбросано, всюду натыканы окурки, ни черта никогда не найдешь, белье месяцами не стирано. Несколько лет терпел, терпел Володя, а потом, как он сам говорил «кончился спектакль, публика повалила к выходу». Развод был драматический, с привлечением профсоюзной организации больницы, где он к тому времени работал. Местком заинтересованно вникал, воробушек трепыхался, Володя злился. В результате размена он и очутился в огромном доме у стадиона, в однокомнатной холостяцкой квартире. Володя Аваков был незаурядным человеком. Умен, начитан — это само собой. Его привлекали таинственные стороны жизни. Он здорово интересовался философиями Востока, буддизмом, тибетской медициной тоже. Изучил иглоукалывание, обзавелся импортными иглами, практиковал у себя дома. Ему многие завидовали — сотрудники, соседи. Ну как же: удачливый, умный, богатый — можно ли спокойно перенести такое? Володин независимый вид раздражал людей недалеких. Обо всем этом я знала от Эльмиры, вечно озабоченной делами сына, его женитьбами и разводами.