Иван Науменко - Грусть белых ночей

• Название: Грусть белых ночей
• Автор: Иван Науменко
• Издательство: Известия
• Жанр: Роман
• Год: 1988

---

Пришвартован к берегу пароходик в том месте, где парк больше всего вырублен под застройку и где возвышаются теперь четырехэтажные коробки, заслоняющие Центральную площадь от реки.

С берега до пароходика проложен дощатый настил, а на палубу надо взбираться по крутой деревянной лесенке. Над палубой натянут брезентовый тент, под ним тонконогие столики, кресла на железных ножках. Тента на всю палубу не хватает, и несколько столиков стоят под грибами-зонтиками. За один из таких, откуда хорошо видны заречные луга, сосняк, сели Высоцкий с Галей.

Людей в ресторанчике немного. Тем не менее Галя на глазах переменилась. Решимость, с какой она согласилась пойти пообедать, тут ее сразу покинула. С каким-то страхом смотрит на Высоцкого, молчаливая, смущенная. На смуглых щеках отчетливо пробивается румянец. Порядки в ресторанчике такие же, как и в других местах общественного питания. Располневшие официантки в льняных расшитых платьях, с наколками на волосах, чем-то напоминающими царские короны, сгрудились за отдельным столиком, ведут неторопливые разговоры. Им как бы и дела нет, что клиенты ждут.

Галя нерешительно смотрит на меню, не решаясь что-либо выбрать, и Высоцкий усмехается — не часто, видно, ходила по ресторанам. Когда наконец подошла официантка, он заказал самое лучшее, что было из закусок, а из напитков — дорогой коньяк.

У Гали зарозовели щеки.

— Так меня еще никто не угощал.

На нее вдруг нападает смех. Она хочет сдержать его и не может — захлебывается, выхватив из сумки носовой платок, вытирает слезы, выступившие на глазах, опускает голову, — не хочет, чтоб кто-нибудь видел ее в таком состоянии. Смеется искренне — всем существом, до самозабвенья. А Высоцкому неловко. Мгновенно в памяти встает картина, напоминающая что-то подобное. Когда он убежал из лагеря, попал к партизанам, то чаще, чем в другие места, заглядывал в одно большое лесное село, вернее, в облюбованную, выбранную им самим хату в этом селе, где жили мать с дочкой. Дочке было лет восемнадцать, звали ее Параска, и, кажется, она с симпатией относилась к молодому и не сказать чтоб невидному партизану, каким тогда он был. Во всяком случае, с пустыми руками из хаты не выпускала, а если оставался ночевать, угощала, как могла. Про Клару он ничего не знал, не знал, где она, жива ли, и были все основания полагать, что есть на свете другая женская душа, которая искренне им заинтересована.

Так случилось, что в этом селе партизаны соединялись с регулярными частями Красной Армии. Высоцкий был зачислен в пехотный полк, получил амуницию, в новеньком солдатском обмундировании пришел попрощаться с Параской. Она тоже для такого случая прифрантилась — надела светлое, в полоску, ситцевое платье, которое очень шло ее полноватой фигуре. Был теплый звездный вечер, и вдвоем с Параской они вышли посидеть на лавочке.

Пользуясь тем, что за дочкой не следит зоркое материнское око, Высоцкий сделал робкую попытку прижать к себе Параску, и так же, как теперь Галя, она начала захлебываться смехом. Невеселое получилось расставание. Когда это было? Тридцать лет назад, в такой же сентябрьский день, но тогда ему было только двадцать, теперь без нескольких месяцев полвека, с точки зрения Гали, которая, видимо, только родилась, когда он пошел воевать, он старый, очень старый человек. Поэтому она, простая душа, и смеется над его запоздалым, нелепым ухаживанием.

— Почему вы загрустили? — спросила Галя.

— Вспомнил Параску.

— Какую Параску? — На ее лице неподдельное удивление.

— Была такая. Умела так же, как и вы, смеяться.

Она сразу помрачнела. Вид виноватый, смущенный, и она этого не старается скрыть.

Высоцкому становится жаль молодую женщину, и, чтобы утешить ее, он рассказывает о своих отношениях с Параской. Но вид у нее по-прежнему невеселый.

— Вы ей не писали с фронта?

— Нет.

— И никогда в том селе не бывали?

— Нет.

— Ничего вы в женщинах не понимаете. Ничегошеньки! — последнее слово она выговаривает громко, протяжно, как бы с каким-то вызовом.

Тем временем официантка принесла закуску и коньяк. Высоцкий налил рюмки, и они выпили.

— У вас тут была девушка? — снова спросила Галя.

Высоцкий удивленно взглянул на нее. Она затронула то, о чем ему не хотелось говорить.

— Была, — ответил он. — Я говорил вам: пять лет работал тут в газете. Она и теперь тут живет. Если захотите, я расскажу. Только не теперь, позже.

— Вы с ней встречались?

— Нет.

— Не хотите ее видеть?

— Не хочу.

Коньяк понемногу делает свое. Отсюда, с палубы неподвижного пароходика, необычными, незнакомыми кажутся деревья в парке, изгиб широкой синей Припяти, отсвечивающей солнечными бликами, заречный луг и далекий сосняк. Тон, направление разговора все больше сближают Высоцкого с молодой землячкой, у которой вид греческой богини, приятный грудной голос и такой искренний смех. Что бы там ни было, а она украсила его дни, придала смысл пребыванию в городе теперь уже далекой молодости.

— Хотите, покажу фокус? — неожиданно для себя спрашивает ее Высоцкий. Галя смотрит на него с недоумением. Он берет один из фужеров, выливает на палец капельку воды, оставшуюся на дне, и начинает водить пальцем по стеклянному ободку. Через минуту слышится тихий мелодичный звон, звук возрастает, становится пронзительным, тревожным — будто завывает сирена. Вот уже и из-за соседних столиков стали оглядываться и прислушиваться.

— Какой чистый звук! — восклицает Галя. — Я не знала, что стекло может так петь.

— Не всякое. Только хрусталь. Когда я был студентом, мы пугали таким звуком тех, кто пил коньяк.

Высоцкий снова налил в рюмки.

— Давайте выпьем за наше местечко. Детство я провел там, только жаль, вас тогда не было на свете. Несколько раз приезжал после войны, но вы, наверно, еще и в школу не ходили. Не суждено было познакомиться...

— Вы в двухэтажной школе учились?

— В двухэтажной.

— Я — в трехэтажной, — Галя заметно оживилась. — Глянешь в окно, и далеко видно. Лес, поле. Особенно зимой красиво. Белый снег и темный лес. По мере приближения весны, если смотреть вечером, лес и снег становятся синими...

— Вы, Галя, в душе поэт.

— Скажите лучше — неудачный геолог. Теперь даже литературные журналы не читаю. Только детективы.

Давайте выпьем.

Выпил Высоцкий, Галя только губами коснулась рюмки. Но и от капли, которую выпила первый раз, порозовела, раскраснелась, не скрывая, с нежностью смотрит на Высоцкого. Не сказала ни одного приветливого слова, ничем не выдала, что он ей нравится и что означает этот повлажневший, с веселыми искорками призывный взгляд доверчивых с зеленинкой глаз. В душе Высоцкого нарастает волна благодарности. Он не знает, замужем ли Галя — с виду ей тридцать или даже чуть больше, — как жила, что видела в жизни, — все личное она наглухо отгородила от него.

— В двухэтажной школе теперь общежитие для слаборазвитых детей, — вдруг сообщает Галя. — Их туда привозят из всей республики.

— Зачем вы это сказали? Хотели меня обидеть?

— Не хотела. Там действительно сейчас такое общежитие.

Официантка принесла горячее. Галя ест так же, как и пьет, — на тарелке у нее смесь закусок, к которым она почти не прикоснулась.

— Прошу вас выпить, Галя, хоть одну рюмку. И закусите, пожалуйста. Я рад, что вас встретил. Вы напоминаете, что и я был молод. Жил, строил разные планы в этом городе...

— Вы и теперь не старый.

— Мне сорок девять.

— Для мужчины такой возраст не страшен.

— Каждый возраст имеет преимущество. Мое в том, что могу поучать других.

— Не прибедняйтесь. Вами еще студентки увлекаются. Вы мне такую увлекательную лекцию на скамейке прочитали. О родстве индоевропейских языков. Я и теперь все помню. Если хотите знать, девушкам нравится первая седина.

— В кино, — сказал Высоцкий. — Особенно если актеры красивые.

— И в жизни. Наша выпускница вышла замуж за преподавателя. Он старше ее на шестнадцать лет. Ну и что?

— Для меня такое исключено. Дети, положение на работе.

Как-то поспешно она взяла рюмку и выпила. Отвернувшись от него, посмотрела на реку. А его будто электрическим током поразило: вот так, в профиль, чем-то неуловимым она напоминает давнюю, полузабытую, что встретилась в молодости и столько принесла страданий и тревог. Просто удивительное сходство: такой же, как у той, прямой нос, высокий лоб, точно очерченный подбородок. И смутно-тревожно заныло в груди: будто он прикоснулся к заветному, дорогому, утраченному навсегда и вновь блеснувшему смутной надеждой. Подавляя эту неожиданно нахлынувшую волну чувств, Высоцкий спросил:

— Вас не тянет в местечко?

— Нет.

— А я его часто вспоминаю. Радуюсь, когда нахожу какие-нибудь известия о его прошлом. Только их о местечке мало.

— Зачем вам?

— Чудачка вы. Я же все-таки пишу. И не только про других писателей. В изящной словесности не преуспел, но зато не теряю надежды. Она заметно оживилась.