Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981

• Название: Каменный пояс, 1981
• Автор: Василий Наумкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Критика
• Год: 1981

Литературно-художественный и общественно-политический сборник, подготовленный писательскими организациями Курганской, Оренбургской и Челябинской областей.

Особое место в сборнике отводится статьям и очеркам, рассказывающим о свершениях южноуральцев в десятой пятилетке, в период подготовки к XXVI съезду партии.

---

Солдат добрался до калитки и уверенно открыл ее. Алена рванулась вперед, задыхаясь от волнения и бега. Ворвалась в дом, как вихрь, и ослабла. Гошка Зотов примостился на табуретке, костыли приставил к стене. Люська глядела на него во все глаза и мучительно молчала. Иванка остановился у костылей, разглядывая диковинные палки. Потрогал рукой. Костыли качнулись и грохнулись на пол. Иванка испугался, но не заревел. Зотов покачал головой и спросил:

— Как тебя зовут?

— Иванка.

— Выходит, Иван Степанович Мелентьев.

Люська подхватила племянника и унесла в горницу.

— Здравствуй, Гоша, — тихо сказала Алена. Он ведь и не заметил, как она появилась. Зотов поднялся, оперся рукой о стену. Алена уронила ему на грудь голову и заплакала. Теперь уж никто не пошлет ей огненного привета с Егозы. Гошка отшастал по горам, а Степана нет. Зотов гладил ее по голове и приговаривал:

— Ладно, ладно, чего ты, в самом деле…

Алена уложила спать Иванку и Люську, поужинали вдвоем. Гошка поведал ей о своих скитаниях.

— Попал я, понимаешь, на Дальний Восток. Часть квартировала недалеко от границы. Вот, скажу тебе, край! Красотища! Горы сопками зовутся, а похожи на нашу Егозинскую. И богатимо там! Травы во — по плечу. Изюбры, в смысле дикие олени, фазаны, тигры даже!

— Ойиньки! — удивилась Алена.

— Точно! А рыбы! На вид лужа, перепрыгнуть можно запросто. А черпнешь сетью, полна, понимаешь. И чего только нет — и сомы, и щуки, и ратаны, в смысле черныши. Уже в войну меня командир как-то спрашивает: «Зотов, ты откуда?» — «С Урала», — говорю. — «Там ведь тоже горы?» — «Горы, товарищ командир». — «И дичь водится? — «А как же», — говорю. — «Охотиться умеешь?» — «Само собой. Мы с закадычным дружком Степой Мелентьевым все горы обошли. В глаз белке попасть могу!» — «Бери винтовку, иди в сопки и подвали изюбра». — «Слушаюсь, товарищ командир!» Паек у нас, сама понимаешь, не фронтовой. На ремнях каждый месяц новые дырки сверлили. Взял винтовку и пошел. Егозу вспомнил, Степана. Охотился-то больше он, а я филонил. Ворон стрелял. Иду, значит. Трава по плечи, как по джунглям пробираюсь, гляжу — изюбр скачет. Прыгнет — видно, приземлится — нет. Выждал, когда он подпрыгнет, и вдарил. С первого раза. Это что движущаяся мишень. Суп сварганил, м-м-м… С тех пор и сделали меня ротным охотником. Ребят кормил, себя не обижал.

— Вы же со Степой с малых лет ружьями баловались.

— В том и дело. А на фронтах беда. Наши отступают и отступают. Терзаюсь, понимаешь: Степа воюет, а я изюбров промышляю. И рапорт командиру взвода — так и так, мол, прошу отправить на фронт. А он мне пять нарядов вне очереди.

— Это за что же?

— Слушай дальше. Я к командиру роты — так и так, мол, хочу на фронт. Он мне пять суток губы.

— Какой губы?

— Этой самой, гауптвахты, арестовал, значит, на пять суток. Отсидел положенное и к командиру батальона — так и так, мол, отправьте меня на фронт, хочу фрицев колотить. Комбат и говорит: «Вот что, красноармеец Зотов, пойдем-ка со мной, кое-что тебе покажу». А что оставалось делать — пошли. Привел он меня на пограничную заставу, а там разрешили нам подняться на сторожевую вышку. Поднялись мы, значит, комбат дает мне бинокль и говорит: «Погляди на ту сторону». Приложил я бинокль к глазам — мама родная! Там полным-полно япошек, что тебе муравьи туда-сюда снуют, и все с оружием. Пушки и даже танки видать, не стесняются показывать. Это у них тут военный поселок. А сколько их таких вдоль границы? Забирает у меня комбат бинокль и спрашивает: «Видал теперь?» — «Так точно, товарищ командир!» — «В этом весь гвоздь, красноармеец Зотов. Против нас их тут целый миллион, армия такая, Квантунская называется, специально на нас готовят. Ты уйдешь на фронт, я уйду, разве мне туда не хочется? Еще как хочется! А самураи и попрут. Тогда что? И запомни, красноармеец Зотов, у нас здесь не легче, а труднее. А что сейчас видел, передай своим товарищам, чтоб они ко мне с рапортами не лезли!» — Успокоился немного, нельзя ж оголять границу. Крикни — кто хочет на фронт? Весь батальон поднимется, а нельзя. Тут под Сталинградом началось. Тревожно у нас было. Япошки ждали. Отдадут наши город, и они наверняка полезут. Мы круглосуточно под ружьем. А когда Паулюса-то окружили, и у нас обмякло малость. Некоторые подразделения на запад занарядили. Наш батальон тоже. Катили на запад по «зеленой улице», день и ночь, только ветер свистел. Прибыли под Сталинград, а там уже кончилось, Паулюс сдался. Нас — на Ростовское направление. Из эшелона прямо в бой, сразу в атаку. Меня миной шарахнуло. И часу в бою не был. По ногам стегануло, папу с мамой забыл, как зовут, до того тяжелый был. Одну вот ногу отпластали, а другую все же спасли. А то и ее хотели напрочь. С одной-то еще шкандыбаю на костылях. Куда бы без обеих-то?

Аленка всхлипнула.

— О Степе я тебе и рассказывать не знаю что. Пропал без вести. И вот Авдотью Матвеевну похоронила. Маму свою тоже. Так и живу, Гоша. Слезами да надеждами.

— Моего отца при бомбежке…

— Слышала.

— Батя у меня был хороший, добрый, только вот бесхарактерный. В БАО служил, в батальоне аэродромного обслуживания, значит, от передовой в стороне. Немцы бомбили аэродром, батя и не сберегся. С матерью у них всегда были нелады. А меня она снова куском хлеба попрекает. Мол, ногу на фронте потерял, орденов никаких не заслужил, пенсия так себе. Эх, не хочется и говорить. Не нужен я ей, калека…

— Сам проживешь. Красавицу подхватишь и заживешь!

— Кто за меня пойдет, Алена?

— Найдутся! Парень ты ничего, видный. А что ноги нет, так ведь не в ней дело-то, а в голове. А голова у тебя светлая.

— Не делай из меня икону, — улыбнулся Гошка.

— Твое при тебе останется. Что собираешься делать?

— Понимаешь, когда я на заставе побыл, что-то потянуло меня на стихи. Я даже сейчас не пойму, как у меня получилось, но получилось все же. Накропал стих и послал в дивизионку. И понимаешь, Алена, что самое чудное — напечатали! Так и пошло. Я нишу, а они печатают. Заболел я стихами. Вот и думаю, поеду-ка в Челябинск, в педагогический. Учиться буду, Алена. Чувствую, без хорошей грамоты стихи писать нельзя.

— Гош, дай я тебя поцелую.

— А Степан?

— Позволил бы! Ты же его друг закадычный. Был бы он только жив. Любого приму.

— Думаешь, сгинул?

— Что ты, Гоша. Жду!

— Как у Симонова, да? Жди меня, и я вернусь! Нет, не такой Степан Мелентьев растяпа, чтобы сгинуть!

— Спасибо, Гоша.

— А я проживу и без мамани, бог с нею. Пенсия есть. Паек положен. Стипендию, я думаю, дадут. Выучусь, а там поглядим!

Не было у Степана друга ближе, чем Гоша. У Алены потеплело в груди.

— Плачешь! — всполошился Гошка.

— Плачу, Гоша. Ты веришь, что Степан жив?

— Да ты что? Сомневаешься?

— Спасибо! Раньше я одна верила. Теперь знаю, что нас двое. Это надежнее, Гоша. Когда уезжаешь?

— Завтра.

— Меня не забывай. Степан объявится, сообщу.

Через несколько дней после отъезда Зотова Алена получила казенное письмо. Авдотья Матвеевна, незадолго до своей смерти, посоветовала написать письмо в Москву: не ведают ли там что-нибудь о Степане Мелентьеве? Алена удивилась наивности свекрови:

— Кому же, мама?

— Как это кому? Товарищу Ворошилову.

— Что ты, мама, разве у товарища Ворошилова мало солдат? Миллионы же! Он что, должон всех знать?

— Нет, не должон. А помощники должны.

Писать письмо Алена тогда не стала. Но вот умерла Авдотья Матвеевна, на душе больно спеклась грусть-тоска неисходная, прямо невмоготу. Тогда-то вспомнила Алена разговор о письме и решила — а, была ни была! — напишу. Чего теряю? Попытка не пытка. Сочиняла письмо два вечера. С замирающим сердцем и надеждой отнесла на станцию, сунула в почтовый вагон пассажирского поезда.

И вот пришел ответ. Алена торопливо разорвала конверт, руки дрожали, когда разворачивала плотный лист бумаги.

«Ваш муж, Степан Николаевич Мелентьев, в настоящее время проходит службу в такой-то воинской части».

Алена глазам не поверила. Значит, жив?! Раз проходит службу, выходит, живой и здоровый?! Алена заплакала, замочила горючими слезами казенную бумагу. А когда первое возбуждение улеглось, недоуменно подумала: коли жив, если проходит службу, то почему же за два года не написал ни единой строчки, не подал весточки?

7. Налет

Капитан Юнаков, слушая доклад Мелентьева, катал крупные тугие желваки и холодел глазами. Илюша Хоробрых топтался за широкой спиной взводного и маялся неизвестностью: какое решение примет капитан? Иногда он бывал вспыльчив. Как-то за самый малый проступок отстранил Илюшу от участия в вылазке на «железку», как бы дав этим понять, что он, Илюша Хоробрых, боец второсортный, без которого вполне можно обойтись.

Когда Мелентьев замолчал, капитан спросил: