Юрий Либединский - Зарево

• Название: Зарево
• Автор: Юрий Либединский
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Крупный роман советского писателя Юрия Либединского «Зарево» посвящен революционному движению на Кавказе в 1913–1914 гг.

---

Такой же экземпляр «Воззвания» забастовочного комитета, какой принес сейчас ротмистр, градоначальнику был доставлен еще вчера вечером. Тогда он с удовольствием несколько раз перечел: «Мы еще не успели приступить к забастовке, как из наших рядов уже стали вырывать товарищей…» В этой фразе ему почудилась растерянность забастовщиков. «Шутка ли, удалось прихлопнуть весь забастовочный комитет сразу», — с удовольствием подумал он тогда. А сейчас он даже закряхтел, погладил болезненную шишку, вскочившую на затылке, и снова взял в руки газету, чтение которой прервал ротмистр Келлер. Это был номер газеты «Рабочий» от 24 мая, только что пересланный господину градоначальнику из столицы с кратким предложением «дать объяснения». При всей краткости этого предложения, чутье Мартынова уловило в нем интонации строгости. Конечно, ничего приятного от этой газеты нельзя было ожидать. Если бы даже она не сопровождалась партийным лозунгом социал-демократов, по одному характеру объявлений и даже по шрифту Мартынов сразу узнал «Правду». И, взяв газету, Мартынов снова нашел в ней упоминание о профессоре Заболотном.

«Так вот, значит, как! В Баку не нашлось газеты, которая напечатала бы опрометчивые, недостойные разумного ученого слова этого профессора, так слова эти до столицы долетели! И как это у них получается: выходит, что чума чуть ли не причина забастовки?» Он, кряхтя, нагнулся, схватил газету и прочел: «И только Совет нефтепромышленников не хочет признать этого. Поданное ему заявление до сих пор остается без ответа. В результате 22 предприятия Биби-Эйбатского района и четвертая часть рабочих Бакинского района объявили забастовку…»

Мартынов перевернул газету, внезапная мысль поразила его… Номер вышел 24 мая, в день ареста забастовочного комитета. Арест произошел сразу же после предъявления требований. Казалось бы, этот арест должен был поколебать уверенность газеты в том, что забастовка произойдет. Но нет, статья появилась, забастовка в ней предсказана — и вот она произошла. И даже не одна, а целых две статьи о положении в Баку напечатаны. Чума, видите ли, грозит городу. Пишут так, как будто бы нет в Баку попечительного градоначальника, который первым начал борьбу с чумой. О городе заботятся рабочие — можно подумать, что им вверена забота о городе… А ведь сам профессор, побывав в Тюркенде, сказал: «Да разве это карантинное оцепление? Это тюрьма, это же форменная тюрьма, и надо удивляться, как этот ловкач отсюда выбрался». (Он имел в виду рыбака, который бежал из карантина).

Тогда это слово «тюрьма» прозвучало для Мартынова похвалой, а теперь — кто его знает, что он имел в виду, этот самый главноначальствующий по чуме… И далась им эта чума! Больше месяца уже нет ни одного случая — и все благодаря распорядительности господина градоначальника (Мартынов, когда был в приподнятом настроении, думал о себе в третьем лице). И хоть бы какая-нибудь благодарность!

Он начал перебирать в уме события, последовавшие после ареста забастовочного комитета, рассчитывая обнаружить какую-то ошибку в своем поведении.

Воскресенье. Он проснулся в бодром и даже приподнятом настроении. Как это водилось каждое воскресенье, он после утреннего чая повез своих «оболтусов» — так называл он сыновей — сначала в парикмахерскую, где под его наблюдением их обрили наголо, а потом в собор, к обедне. Он стоит навытяжку, и они — навытяжку. Он — на колени, и они — на колени. Он приложился к иконе, и они следом за ним, старательно вытягивая губы и косясь на страшного папашу. Елена Георгиевна к обедне с ними не ездила — это был молчаливый протест против еженедельного бритья голов мальчикам.

«Глупости, зачем мужчине прическа — одна неряшливость. Вот я отлично обхожусь без прически. Если девушка полюбит будущего мужа за прическу — значит глупа. Болтлива, надоедлива и всю жизнь об одном и том же: институтские воспоминания, папочка, мамочка и братцы.

И о том, что мальчики худеют, мальчики бледнеют: глисты, бессонница, онанизм».

Вернувшись после обедни домой, Петр Иванович почтительно поцеловал жене руку и позволил ей тоненькими, сухими губами коснуться своей бритой головы. Как всегда, поднес ей несколько просфор, взятых и «за упокой» и «за здравие», и, терпеливо слушая стрекотание Елены Георгиевны, в полном молчании выпил кофе, развлекаясь только подсчетом сдобных булочек, сожранных «оболтусами».

Зато после кофе наступило настоящее воскресенье — его воскресенье.

— Ты уже? — зеленея от ревности, спросила Елена Георгиевна.

Он безмолвно и строго откашлялся, — запряженный парой в дышло экипаж уже стоял у парадного подъезда.

— Люля! — позвал он, и обезьяна, выскакивая откуда-то из задних комнат (в столовую в результате энергичных протестов Елены Георгиевны обезьяну не пускали), прыгнула ему на плечо. Так, с обезьяной на коленях, Мартынов, мягко покачиваясь на рессорах, катил по проспекту.

— К своей поехал, — говорили молодые люди в ярких черкесках с кинжальчиками на поясах и в лакированных сапожках или во франтоватых тройках с галстуками окраски фазаньего хвоста — те молодые люди, которые целые дни проводят на Парапете в кондитерских и кафе.

— К Изабеллочке в Бузовны?

— Какая там Изабеллочка, после нее уже была фрейлен Ингрид, датчанка. А сейчас, забыл я имя, — борчиха. В женском чемпионате она представляет республику Венесуэлу, и вся коричневая — какао с молоком. Обезьяну держит одну, а мамзелей меняет каждый месяц, — завистливо вздыхая, говорили молодые люди.

И можно сказать, что эти суждения приблизительно верно выражали нравственные правила Петра Ивановича Мартынова. На его служебном столе всегда стояла фотокарточка очередной содержанки.

— Жену нам посылает сам господь бог, с ней нас соединяет святая церковь, жена у нас должна быть одна, — так поучал он своих подчиненных, начиная от полицмейстеров и кончая последним канцеляристом. — Мамзели — другое, мамзели — для развлечения. Одни и те же развлечения надоедают, мамзелей следует менять.

…Посвятив весь этот воскресный вечер развлечениям с борчихой и с обезьяной, Петр Иванович в отличнейшем настроении вернулся домой и, как всегда, пожелал через дверь спокойной ночи жене.

В понедельник, хорошо выспавшись, Петр Иванович у себя в служебном кабинете заслушал донесения по городу.

После воскресенья, как и полагалось, в городе было несколько убийств в увеселительных заведениях, два ограбления. Воскресенье как воскресенье. Но оно прошло несколько тише и трезвей в промысловых районах, и над этим следовало задуматься. В понедельник вечером из охранного отделения поступили сведения, что на ряде промыслов рабочие в среду на работу не выйдут. Тут-то и произнес Петр Иванович афоризм о курице с отрубленной головой, который ему самому настолько понравился, что он повторил его, разговаривая по телефону с Рамазановым.

Однако на следующий день сообщения о предстоящей забастовке стали еще настойчивей, и Петр Иванович принял все меры на случай, если начнется забастовка, хотя в широкий размах ее он все же не верил. Кроме установленных постов полиции и введенных по городу патрулей законной жандармерии, к несению патрульной службы привлечена была также сотня Гребенского полка. Нет, он ни в чем решительно упрекать себя не может. Но забастовка, которая не могла произойти, произошла.

В кабинет бесшумно вошел начальник канцелярии. Его превосходительство, поглаживая затылок и морщась, ходил по широкой комнате. Начальник канцелярии застыл на цыпочках: сделал стойку, что при известной грузности его фигуры было достаточно трудно. Но, видя, что господин градоначальник погружен в размышления, начальник канцелярии на цыпочках пронес себя к столу, положил бумаги и ушел, проделав все это без единого звука.

Петр Иванович, который все видел, тут же подошел к столу. Это были срочные бумаги, приготовленные в связи с забастовкой: приобретение револьверов для дополнительного вооружения городовых, о выдаче вне всякой очереди проездных билетов чинам полицейской стражи.

«За невозможностью», «через посредство», «снабжать», «следовать»… Мартынов подписывал и довольно кивал головой. «Это, наверно, Кусиков составлял. Что значит старый полицейский служака: умеет выразить все по-служебному, так гладко, точно по натертому паркету скользишь».

Телеграмма наместнику: «Ввиду начавшейся забастовки, которая приобрела грозные размеры, просьба перевести в мое распоряжение второй казачий полк, в настоящее время расположенный в городе Елисаветполе, где его присутствие не вызывается необходимостью…»

Мартынов недовольно пожал плечами и расстегнул воротник. Это распоряжение отдано было в первый час забастовки, когда стали ясны грандиозные размеры ее и обнаружилось, что силы, находящиеся у него в распоряжении «на случай подавления имеющих вспыхнуть беспорядков», до крайности ничтожны и эфемерны. Если не считать полиции, которая в таких случаях — Мартынов знал это по опыту 1905 года — существенного значения не имеет, силы его сводятся к двум эскадронам конной жандармерии и двум сотням казачьего полка. А количество забастовщиков превысило, по первому подсчету, двадцать тысяч… Но страшно было отнюдь не количество забастовавших — страшен был стройный порядок, в котором выступление произошло: его поразительная одновременность и подготовленность.