Константин Станюкович - Вокруг света на Коршуне

• Название: Вокруг света на Коршуне
• Автор: Константин Станюкович
• Жанр: История

---

А старший офицер, недоверчивый, еще не знавший хорошо офицеров, действительно не совсем доверял молодому мичману, потому и выходил наверх, вскакивая с постели, на которой спал одетым.

Но не желая оскорблять щекотливое морское самолюбие мичмана, он, поднимаясь на мостик, как бы жалуясь, говорил:

- Совсем не спится что-то сегодня... Вот вышел проветриться.

- Удивительно, что не спится, Андрей Николаевич, - иронически отвечал мичман. - Кажется, можно бы спать... Ветер ровный... установился... идем себе хорошо... Впереди никаких мелей нет... Будьте спокойны, Андрей Николаевич... Я не первый день на вахте стою, - несколько обиженно прибавил вахтенный офицер.

- Что вы... что вы, Василий Васильевич... Я вовсе не потому... Просто бессонница! - деликатно сочинял старший офицер, которому смертельно хотелось спать.

"Эка врет, - подумал мичман и мысленно проговорил: - Ну, что же... торчи здесь на ветру, коли ты не доверяешь".

Убедившись, наконец, после двух-трех появлений с целью "проветриться" среди ночи, что у молодого мичмана все исправно, что паруса стоят хорошо, что реи правильно обрасоплены* и, главное, что ветер не свежеет, старший офицер часу во втором решился идти спать.

______________

* Обрасопить - повернуть реи так, чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно ветра.

Перед уходом он сказал:

- Если засвежеет, пошлите разбудить меня, Василий Васильевич. А капитана без особенной надобности не будите. Он вчера всю ночь не спал.

- Есть! - отвечал мичман.

- Да, знаете ли, вперед хорошенько посматривайте... как бы того... огни судов...

- За это не беспокойтесь.

- И на горизонт вглядывайтесь... Того и гляди, шквал наскочит...

- Не прозеваю... не бойтесь...

- Я не боюсь... я так позволил себе вам напомнить... До свидания, Василий Васильевич...

- Спокойной ночи, Андрей Николаевич!

Старший офицер спустился в свою каюту, хотел было раздеться, но не разделся и, как был - в пальто и в высоких сапогах, бросился в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно спят капитаны и старшие офицеры в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.

- Вперед смотреть, - весело и молодцевато во всю силу своих молодых и могучих легких крикнул мичман Лопатин вслед за уходом старшего офицера, как будто выражая этим окриком и свое удовольствие остаться одному ответственным за безопасность корвета и всех его обитателей, и свое не дремавшее внимание лихого моряка, у которого ухо держи востро.

- Есть! Смо-о-о-трим! - тотчас же ответили протяжными голосами и в одно время оба часовые на баке и вновь продолжали свою тихую беседу, которой они коротали свое часовое дежурство на часах: рассказывали сказки друг другу, вспоминали про Кронштадт или про "свои места".

Володя к концу вахты уже более не беспокоил часовых так часто, как прежде, особенно после того, как услыхал замечание, сделанное на его счет каким-то матросом, не заметившим в темноте, что Ашанин стоит тут же около.

Чей-то голос говорил:

- Ишь ведь смола этот кадет... так и приставал. Думает, что без него люди не справляют службы. То и дело подходил, когда мы с Ивановым сидели на часах... Не заснули ли, мол... И все, братцы, ему огни в глазах мерещились... Шалый какой-то.

- Это он так, с непривычки... Молоденький... глупый еще... думает: на вахте егозить надо... А барчук, должно, хороший... Ворсунька, евойный вестовой, сказывал, что добер и простой... нашим братом не брезговает.

Володя совсем смутился и незаметно отошел, дав себе слово больше не "егозить", как выразился матрос про него.

И он ходил снова, по временам останавливаясь у какой-нибудь кучки матросов, которые, притулившись у борта или у мачты, вполголоса лясничали. Присутствие юнца-кадета не останавливало бесед, иногда довольно свободно критиковавших господ офицеров. И Володя слушал эти беседы и только удивлялся их добродушному юмору и меткости и образности определений и прозвищ.

- А что, барин, правду сказывают, будто капитан приказал боцманам бросить линьки и не лезть в зубы? - спросил один из кучки баковых, сидевших у крайнего орудия, к которому подошел Володя.

- Правда...

- Ишь, ведь ты! - раздались несколько удивленные восклицания.

- Я вам говорил, братцы! - произнес знакомый голос Бастрюкова. - Одно слово: голубь. Голубь и есть!

- Да-да... Такого командира по всему флоту не найтить... Бережет он матроса, дай бог ему счастья!

- Но только - и то сказать - нельзя боцману или офицеру иной раз нашего брата не съездить, - авторитетно заметил чей-то басок, сиплый и надтреснутый.

Володя горячо протестовал и даже сказал по этому поводу убедительную, по его мнению, маленькую речь.

Казалось, судя по глубокому молчанию, все слушали с одобрением молодого барина. Однако, когда он кончил, тот же басок не без тонкой иронии в голосе проговорил:

- Так-то оно так, ваше благородие, а все-таки, если не здря, а за дело, никак без эстого невозможно. Я вот, барин, пятнадцать лет во флоте околачиваюсь, всего навидался, но чтобы без боя - не видал... И никак без него невозможно! - тоном, полным глубокого убеждения, повторил старый матрос.

- Трудно, что и говорить! - поддержал кто-то.

- И вовсе даже можно! Барин правильно говорит! - заступился за Володю Бастрюков. - Это, ваше благородие, Аксютин так мелет потому, что его самого драли как Сидорову козу... У него и три зуба вышиблено от чужого, можно сказать, зверства.

- В старину, небось, учивали!.. - снова заметил басок и, казалось, без всякого протеста на виновников потери его зубов.

- То-то учивали и людей истязали, братец ты мой. Разве это по-божески? Разве от этого самого наш брат матрос не терпел и не приходил в отчаянность?.. А, по-моему, ежели с матросом по-хорошему, так ты из него хоть веревки вей... И был, братцы мои, на фрегате "Святый Егорий" такой случай, как одного самого отчаянного, можно сказать, матроса сделали человеком от доброго слова... При мне дело было...

- Да ты расскажи, Иваныч, как это вышло.

- А вышло, братцы, взаправду чудное дело... А вы, барин, что ж это зря на ветру стоите? Не угодно ли за пушку?.. Тут теплей, - обратился Бастрюков к Ашанину, заметив, что тот не уходит.

В кучке произошло движение, чтобы дать место Володе.

Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно было и посматривать вперед, и видеть, что делается на баке, и в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.

И тот продолжал:

- Служил, братцы, у нас на фрегате один матросик - Егорка Кирюшкин... Нечего говорить, матрос как есть форменный, первый, можно сказать, матрос по своему делу... штыкболтным* на фор-марса-pee и за гребным на капитанском вельботе был... Все понимали, что бесстрашный матросик: куда хочешь пошли пойдет. Но только, скажу я вам, человек он был самый что ни на есть отчаянный... вроде как быдто пропащий...

______________

* Матрос, который ходит на нок (оконечность реи) и вяжет угол паруса (штык-болт).

- Пьянствовал? - спросил кто-то.

- Это что - пьянствовал!.. Всякий матрос, ежели на берегу, любит погулять, и нет еще в том большого греха... А он, кроме того, что пьянствовал да пропивал, бывало, все казенные вещи, еще и на руку был нечист... Попадался не раз... А кроме того, еще и дерзничал...

- Ишь ты... Значит, в ем отчаянность эта самая была...

- То-то и есть... Ну и драли же его-таки довольно часто, драли, можно сказать, до бесчувствия... Жалели хорошего матроса судить судом и в арестантские роты отдавать и, значит, полагали выбить из него всю его дурь жестоким боем, братцы... Случалось, линьков по триста ему закатывали, замертво в лазарет выносили с изрытой спиной... Каких только мучениев не принимал... Жалеешь и только диву даешься, как это человек выносит...

- Шкура наша не господская... выносливая, - вставил опять басок.

- И, что ж, не помогала ему эта самая выучка? - спросил кто-то.

- То-то и есть. Отлежится в лазарете и опять за свои дела... да еще куражится: меня, говорит, никакой бой не возьмет... Я, говорит, им покажу, каков я есть! Это он про капитана да про старшего офицера... Хорошо. А старшим офицером у нас в те поры был капитан-лейтенант Барабанов - может, слыхал, Аксютин?

- Как про такого арестанта не слыхать... Зверь был известный... В резерв его нонче увольнили.

- Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал, что Егорка хвастает, и говорит - тоже упрямый человек был: "Посмотрим, кто кого; я, говорит, его, подлеца, исправлю, я, говорит, и не таких покорял..." И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить... Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.

- Ишь ты, что выдумал!

Володя слушал в волнении, полный негодования. Он не мог себе и представить, чтобы могли быть такие ужасные вещи.

- И хоть бы что, - продолжал Бастрюков, - Егорка только приходил в большую отчаянность... Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, - адмирал у нас на эскадре законный человек был, - пошел к капитану и докладывает: "Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный человек"...