Мартин Мюррей - Как сделать птицу

• Название: Как сделать птицу
• Автор: Мартин Мюррей
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-367-00465-6

Мэнни Кларксон переживает из-за того, что не похожа на своих сверстников. Покинув дом и отправившись в большой город, она совершает множество открытий, учится принимать себя такой, какая есть, и лучше понимать близких людей.

С удивительной тонкостью и чувством юмора Мартин Мюррей рассказывает горько-сладкую повесть о стремлении, утрате и обретении.

---

Вы словно имеете определенную форму: вы как маленький стаканчик, и жизнь все льет и льет в вас свое варево, и вам или надо становиться больше, или же варево начнет литься через край, или же, того хуже, вы треснете. Если я не хотела треснуть в ту же минуту и на том самом месте, мне надо было стать больше. Безусловно, я не чувствовала, что стала больше, но я знала точно, что дела обстоят именно таким образом. Это было вот какого рода уравнение: один минус один равняется ничему, в том смысле, что Гарри исчез в северных краях, а я буду вечно, вечно, тоскуя, ждать, что он вернется.

Я посмотрела на его темное окно и взяла себя в руки. Просто посмотрела на него и на этот раз не позволила сознанию уклониться в сторону. Я просто разрешила себе осознать, что Гарри уехал. Мое сердце наполнилось тяжестью, а я взяла его с собой и тихо занесла внутрь, как большой чемодан.

Я пошла в свою комнату и села на кровать. Зашел папа и сел рядом со мной. На мгновение мне показалось, что он собирается произнести небольшую речь, потому что он выглядел взволнованно и смущенно. Он потер пальцем подбородок и вздохнул.

— Мэнни?

— Да?

— Я знаю, тебе тяжело жить здесь со мной одним.

— Все нормально, папа. Правда. Сейчас я бы и не хотела жить где-нибудь в другом месте.

— Да. Думаю, да. — Он печально кивнул.

Мне было не по себе оттого, что я вынуждаю его думать, что мне его недостаточно. Некоторое время он смотрел в окно, и между нами стояла большая спокойная тишина. Он глубоко вдохнул и снова заговорил.

— Мэнни?

— Да?

— А как ты отнесешься, если с нами станет жить Айви?

— Отличная мысль, — просияла я.

Я сияла не оттого, что мне так понравилась эта идея, ведь мне и самой она еще раньше пришла в голову. А оттого, что и папа об этом подумал тоже. Это означало, что он думал обо мне, и о нас, и об Айви, о наших жизнях, о корабле. Это означало, что он думал о чем-то еще, кроме своих животных. Может быть, он не всегда будет простым пассажиром. Может быть, вот случилась моя короткая поездка на юг и закончилась, а в нем тоже зародилось что-то новое.

Он просиял мне в ответ, и казалось, что это сияние движется от него ко мне и обратно, как в научно-фантастическом фильме, где из его и моей груди исходят лучи белого сияния, связывая нас воедино, на корабле, который все летит и летит, пронзая космическое пространство, к неведомым мирам… Но потом папа поцеловал меня и сказал «спокойной ночи» так же, как он это делал всегда, и я поняла, что Голливуд закончился и я снова оказалась в своей жизни, в своей комнате, в своей кровати. Хотя бы в чем-то можно быть полностью уверенным, подумала я.

Я взяла книгу ноктюрнов и стала внимательно рассматривать картины. Я пыталась рассмотреть, как кисть это делает, совершая столь маленькие движения, но вызывая этим чувство столь большого одиночества. Я поняла, что мне нужно сделать. Мне нужно написать копию одной из картин, просто чтобы понять, как это происходит. А может, я напишу вид из того тоннеля, отправлю его Гарри, и, если он ему понравится, Гарри вернется на Блэкджек-роуд. Ему придется вернуться, рано или поздно.

На самом деле та смешного вида птичка, которую Гарри вырезал из дерева, все еще сидела на подоконнике, там, где я ее оставила. Я взяла ее и стала внимательно изучать, как будто она что-то знала, как будто в ней таилась разгадка, как будто, держа ее в руках, я держала частицу Гарри. Я не оценила по достоинству эту птичку, когда он мне ее подарил. Я не увидела ее; я увидела всего лишь никчемную вещь, с которой возился Гарри и из-за которой он стоял без движения. Думаю, в самой глубине души я всегда знала, что Гарри шел по жизни своим особенным путем и способом, и Эдди тоже, должно быть, это знал, но эта особенная манера жизненного движения Гарри так сильно раздражала меня, что становилась для меня невыносимой. Мне невыносимо было видеть, как Гарри просто находился там, где находился, с крыльями или без; он не думал никаких мыслей о том, куда пойти дальше или как стать лучше. Он просто сидел под деревом, выстругивая птичку из деревяшки, безо всякой цели, просто потому, что там оказалась деревяшка, прямо у него под ногами, или же там оказалась птичка, нахохлившаяся на ветке над его головой; и они вместе, деревяшка и птичка, подали ему идею. Для Гарри не имело значения, что он не совсем Микеланджело. Все дело в том, что Гарри ничего никому не надо было доказывать. Он был дома внутри самого себя.

Была ли я когда-нибудь такой? Может быть, до того, как я родилась, когда я была частицей всего вокруг. Когда я была частицей воздуха — испарением дерева. А потом я родилась. Я появилась, мне была придана форма, маленькое извивающееся тельце, упакованное в пеленки и ревущее просто оттого, что я осознала себя среди всего остального. Так должен чувствовать себя кусочек составной картинки-головоломки, когда его вырезают и делают отдельным, когда он перестает быть частью картинки; это просто кусочек, ревущий кусочек, который ползет по старому линолеуму, ползет в одиночестве и думает: «Это я, а остальное — это те, другие». Может быть, вы никогда об этом и не думаете, вы просто это знаете; и это знание толкает вас, спотыкающихся, убегающих от одиночества, в огромные непредсказуемые объятия жизни. И вы не останавливаетесь, нет, вы все бежите и бежите, пока на бегу не потеряете кого-нибудь, и — вуаля! — ваше одиночество вас настигает.

И вот, даже если вы этого не знаете, вы, может быть, все время пытаетесь снова вернуться домой. Вы жаждете этого. Вы посланы вовне, чтобы страстно искать тот путь, который приведет вас туда. Вы распеваете песни и влюбляетесь, расшибаете нос, потеете, прыгаете и вверх, и вниз, валитесь на старый матрац на лесопилке. Вы крепко держитесь за того, кого любите; вы строите дом и создаете семью, которая может в этот дом прийти. Вы обносите жилище забором и говорите: «Вот это мое». Вы зарабатываете много денег и покупаете множество вещей; вы покупаете пару шикарных башмаков, бежите. Вы, может быть, рисуете океан, а может, просто валитесь за борт. А может быть, вы делаете птицу.

Та печальная дама в ресторане, та, у которой были элегантные руки и прекрасные туфли, она-то понимала, что такое дом. Это не то место, где вы живете; это то место, где ваша жажда наконец утолена.

И в то же мгновение эта маленькая деревянная птичка стала лучше всех когда-либо виденных мною птиц. Я поставила ее на столик возле своей кровати, на свою книгу ноктюрнов, будто они, птица и книга, были родственниками. Потом я легла на кровать и закрыла глаза. И прежде чем я успела понять, что происходит, я уже представляла себе, что мы с Гарри находимся в какой-то большой комнате.

Окна занавешены пурпурной тканью, и она вздымается, словно бальное платье. Мы с Гарри танцуем вальс. Мы движемся как короли. Нет, мы движемся как ангелы. Это дается нам легко. Мы движемся и движемся по кругу. Нет мебели, на которую можно наткнуться, за нами никто не наблюдает. Я не касаюсь пола, я парю. Вливается небо. Я закрываю глаза. Я чувствую, как его голос касается моей шеи. «Медленнее, — говорит его голос. — Двигайся медленнее».

Я открываю глаза, я улыбаюсь, я танцую все медленнее и медленнее.

Примечания

1

Чермное море расступилось не перед Христом, а перед Моисеем, выводившим евреев из Египта. — Здесь и далее примеч. пер.

2

To whistle — «свистеть», whistler — «тот, кто свистит» (англ.).