Евгений Чириков - Зверь из бездны

• Название: Зверь из бездны
• Автор: Евгений Чириков
• Жанр: Русская классическая проза
• ISBN: 978-5-906-13747-0

«Зверь из бездны» – необыкновенно чувственный роман одного из самых замечательных писателей русского Серебряного века Евгения Чирикова, проза которого, пережив годы полного забвения в России (по причине политической эмиграции автора) возвращается к русскому читателю уже в наши дни.

Роман является эпической панорамой массового озверения, метафорой пришествия апокалиптического Зверя, проводниками которого оказываются сами по себе неплохие люди по обе стороны линии фронта гражданской войны: «Одни обманывают, другие обманываются, и все вместе занимаются убийствами, разбоями и разрушением…» Рассказав историю двух братьев, которых роковым образом преследует, объединяя и разделяя, как окоп, общая «спальня», Чириков достаточно органично соединил обе трагедийные линии в одной эпопее, в которой «сумасшедшими делаются… люди и события».

---

Перестала плакать, только всхлипывала, как долго плакавший ребенок. Уже решалась показать на мгновение лицо, озаренное каким-то святым наитием. Такие лица встречаются на картинах Нестерова… Уже улыбка пугливо, как зарница ночью, моментами вспыхивала на этом одухотворенном человеческом лице…

– Лада!.. Я должен увидать Бориса и все сказать ему… объяснить… Я думаю, что смогу… быть тебе только братом, но…

Лада села, перестала прятать лицо. Озарение вдруг потухло, и на лбу обозначилась складочка:

– Борис… Он… посмеется… А может быть, он… Его любовь жестокая, Володечка… Ты добрый! Понимаешь… Он грубый стал… и в любви, и в ласках… Я стала бояться его ласк… Ему приятно делать больно, оскорбить, а потом… Он совсем переменился…

– Но если он тебя…

Лада испуганно оборвала:

– Нет, нет! Не думай! Он меня любит… очень сильно любит, но…

Лада спрятала лицо в подушку и договорила:

– Иногда он ласкает, и кажется, что хочет… убить… Лицо страшное, как у зверя… Один раз… Нет, не могу тебе рассказать это… Стыдно…

– Не надо. Не говори.

– Это было так страшно… Я думала, что он сошел с ума… Ты не такой.

Притихла. Потом, изменив тон, спросила, не поднимая лица:

– Ведь неправду он мне рассказал, что один раз вы напоили допьяна грязную бабу и…

Владимир вспыхнул, потупился и тихо произнес:

– Правда… Мы все стали зверями, Лада…

– А я не поверила, что и ты… Ты мне изменял? Там, на фронте?

– Да. Все мы там… Жизнь там, Лада, звериная…

Лада опять села. Сделалась грустной и вялой.

– Ну… и я такая же… и для вас обоих только как «пьяная баба»…

– Нет, Лада… Это другое.

Несколько минут тому назад казалось, что выход найден, и душа Владимира просветлела от озаренного тихим нездешним светом лица Лады, а теперь точно снова свет погас, и в душе – сумерки. Разве это неверно, что есть две «правды», Божеская и человеческая? Промелькнула в душах правда Божеская и потухла от «правды человеческой». Потому что теперь в этой правде жил «Зверь из бездны». И он выглянул… и испугал обоих… «Володечка», стоявший после своей «смерти» в Ладиной душе, как святая икона, на которую она молилась в минуты скорбей и тоски, «ее чистый, добрый и непорочный Володечка», перед которым она так грешна, – давно уже, еще раньше ее самой, опоганил любовь вместе с Борисом на «пьяной бабе». Такой же, как все, как Борис…

Лада долго смотрела неподвижным взором в пространство и потом вздохнула:

– Ты что?

– Так. Не знаю… Скучно. И страшно…

Лада вдруг почувствовала смятое в руке второе письмо, развернула и стала читать:

– Не понимаю. Кто это? К кому?

– Это пишет твой отец. Ко мне. Видишь: я все равно не могу остаться…

– Но какой же ты красный или зеленый? Ведь это – ложь.

– Был у белых, потом – у красных, потом – у зеленых, а теперь и сам не знаю… какого цвета. Скажи своему отцу, что я пестрый. Или – серый… Вроде «волка», и скажи еще, чтобы лучше не трогал волка, а то он съест. Когда «волка» травят, он делается бешеным… Видно, с волками жить – по-волчьи выть… Защитники «священной собственности»! Забыл, что он живет не в Москве в собственном доме, а в Крыму в моем доме, и предлагает оставить мне мой дом, называя его тоже собственным…

– Что с папой?.. Он тебя так любил…

– Лада! Ты здесь? – спросил голос за дверью.

– Здесь, папа. Войди!

Лада отворила дверь. Старик не вошел, остался у двери:

– Мне бы нужно было поговорить с тобой… наедине.

– Моя жена читала письма… У меня от нее нет никаких секретов. А потому говорите прямо… Кстати, и мне надо вам ответить на письмо, писать я разучился…

– Все, что я хотел, я вам высказал в письме… и больше ничего не имею.

– В таком случае я скажу… Вы в письме делаете весьма существенную ошибку: я, моя жена и мой ребенок живем не в вашем доме, а в моем.

– Я, собственно, неверно выразился… Я хотел сказать не в доме, а в квартире, в смысле одного помещения, под одной, так сказать, кровлей…

– В таком случае, найдите себе другое помещение. Я вас не задерживаю.

– Ах, вот что…

– Папа, ты не имеешь права… Ты… лучше не вмешивайся в наши отношения!

– Но если не вмешается твой отец, то может вмешаться кто-нибудь другой. Это будет хуже для всех. И поскольку я твой отец…

– Папа! Уйди! Оставь!.. Не ваше дело… Я не девочка…

– Ты не девочка, но… ты… Тебя надо лечить!..

Лада вздрогнула всем телом. Ей часто чудилось, что она сходит с ума, и теперь, услыхав от отца, что «ей надо лечиться», Лада с ужасом подумала: «Значит, это правда?..» Может быть, она сама не замечает, что это уже случилось, а другие видят и понимают? Лада на мгновение отдалась этой мысли, и ужас скомкал ее душу. Она испытующе метнула глазами на отца, на Владимира. Почему он смотрит на нее с такой жалостью и тоской в глазах? Он тоже замечает, но скрывает? Вспомнилось, как в далеком детстве она с матерью была однажды в сумасшедшем доме у «тети Дуни» и видела ее в «смирительной рубахе», точно в саване. Неужели и ее ждет тоже самое? Нет, нет!.. Она не хочет… Лучше смерть, чем этот ужас безумия, превращающего человека в страшное и грязное животное…

– Не смотри на меня так! – закричала вдруг Лада на Владимира и выбежала из комнаты. Заперлась с девочкой, схватила ее на руки и, точно стараясь убедиться, что ничего не случилось с ее мозгом, начала разговаривать с ребенком, радуясь, что и она, и девочка понимают друг друга, как всегда… Когда Лада выбежала из комнаты, отец проводил ее испытующим взором и произнес:

– Вот, видели? Это – на вашей совести!.. Замучили вы ее.

Старик заплакал, прижавшись у косяка двери. Вынул платок и в него плакал, точно смеялся потихоньку. А из Ладиной комнаты доносился звонкий и веселый, похожий на птичье пение голосок девочки, игравшей в мяч с мамочкой.

И опять душа Владимира очистилась от злобы: стало жаль всех и даже этого старика, которого он минуту тому назад готов был избить и вышвырнуть из дома.

– Все мы ненормальные… все сумасшедшие!.. – говорил он, ходя взад и вперед по комнате. Подошел, положил руку на плечо старика и тихо сказал: – Не плачь, старина!.. Волк уйдет… Все будет, как вы пожелали… Идите ко мне в комнату!.. Поговорим по душам.

Он взял старика под руку, и тот, продолжая отирать слезы, покорно пошел за ним. Владимир усадил его на диван, запер комнату и стал осторожно, чтобы не услыхала Лада, говорить:

– Я хочу сделать все, что могу, для Лады и нашего ребенка. Я готов исчезнуть с лица земли, если это потребуется для их спасения и благополучия.

Старик изумленно поднял лицо и покашлял:

– Вы всегда были… благородным человеком, Владимир Павлыч…

Владимир ухмыльнулся. Был! А теперь? Когда воскрес из мертвых? Очевидно, воскрес «подлецом»… Ну да не в этом дело.

– Мне выхода все равно нет…

– Полноте вы, пожалуйста! Пойдете на фронт, все загладите и опять будете героем, каким были раньше…

– Вот в том-то и дело, что героем не буду. Не верю белым, ненавижу красных и тоже не верю им… Просто не верю! Все идеи потонули в грязи и в крови. Одни обманывают, другие обманываются, и все вместе занимаются убийствами, разбоями и разрушением… И не только сами занимаются, а еще принуждают к этому и все население.

Старик насупил брови и молчал. Он не знал всей правды жизни, и слова Владимира глубоко оскорбляли его в той части, которая относилась к белым. Белые неизменно оставались для него только «героями», и он не верил, что они способны на грабежи, насилия, расстрелы и что к этому движению давно уже примешались и его опоганили «живые покойники», мечтавшие воскреснуть в прежней славе и блеске, мстящие народу за свои убытки и обиды, и разные аферисты, ловившие рыбу в мутной воде.

– Вас распропагандировали большевики, когда вы у них жили, Владимир Павлыч… Вы стали рассуждать совсем иначе, чем…

– Жизнь, а не большевики. Но не в этом дело. Если жизнь все-таки заставляет продолжать убийства, то не все ли равно на какой стороне? Убивать без идеи и веры – это самая страшная из мук для интеллигентного человека.

– Ну-с!

Старик ждал, что еще скажет Владимир. Сдерживал свое раздражение и ждал.

– Так вот… Я отправлюсь в Севастополь, постараюсь увидеть Бориса, уговорить его вернуться, а сам…

– Куда же вы… сами?

– А там видно будет.

– Но Лада…

– Пусть для нее останусь прежним героем… Это потом… после.

Старик встал, подошел к Владимиру, обнял и, целуя, опять заплакал, словно потихоньку засмеялся у него на плече. Владимиру уже не было жаль этого заживо оплакивавшего его человека, а был он ему противен. Но скрыл.

– Ну, не надо! Оставим эти сентиментальности…

Старик ушел с успокоением: все как-то устроилось.

Но когда Владимир остался один и стал думать, то вышло, что ничего не устроилось, а все осталось, как было, неразрешенной загадкой. Нет сил убивать людей. И некуда уйти от всех этих белых, красных, зеленых. Слушал беспечный лепет своего ребенка и цеплялся за этот чистый прозрачный лепет. Вошла вдруг Лада с ребенком на руках, улыбается и говорит: