Борис Левин - Веселый мудрец

• Название: Веселый мудрец
• Автор: Борис Левин
• Издательство: Издательство Известия
• Жанр: Роман
• Год: 1988

---

Они поднялись к усадьбе губернского предводителя дворянства Семена Михайловича Кочубея, обогнули ее слева и остановились над обрывами. Отсюда открывался необозримый вид на заречье. В розовом предвечернем тумане тускло мерцала излучина Ворсклы. Близко, к самым обрывам, подступали стога сена, напоминавшие юрты кочевников, неизвестно откуда появившиеся на скошенном лугу. Медленно поднимались в гору, издали похожие на игрушечные, стада, слышались отдаленное блеянье овец, крики пастухов, короткое щелканье кнута.

Иван Петрович начал рассказывать Мокрицкому о себе. Когда-то, еще в семинарии, в таком же возрасте, как Федор, он страшно разобиделся на учителя пиитики Иоанна, пожурившего его за нерадиво выполненное домашнее задание. До этого учитель обычно хвалил его, другим даже в пример ставил и вдруг — отругал. Обида показалась настолько нестерпимой, что он твердо решил уйти из семинарии, куда именно — не знал, но верил, что решение это твердое и ничто уже не способно изменить его... И он ушел, даже ни с кем не простившись. Домой не явился, забрался в монастырский лес и прослонялся в нем до самого позднего вечера. И вот там, находясь в одиночестве, вдруг понял, что поступает нехорошо, глупо, появилось чувство вины перед учителем, и он вернулся. Попросил прощенья у отца Иоанна. Учитель — человек добрый, все понимающий — простил его, однако не преминул заметить, что тешить собственные обиды — последнее дело, виноват — покайся, признай оплошность свою, тебя от этого не убудет, а в глазах товарищей станешь выше, честнее и даже сам себя начнешь уважать.

— Так что извиниться перед учителем — совсем не грех, — закончил свой рассказ Иван Петрович и подмигнул Мокрицкому.

— А я не виноват... Я все знал, а он...— пробормотал Федор, краснея.

— И все же, даже ежели ты прав, извинись, сие — благое дело. — Иван Петрович вдруг задумался. — Если бы я мог покаяться перед моим дорогим учителем за те бесчисленные огорчения, которые доставил ему... Но, увы, ушедшего не вернешь, ошибок совершенных не исправишь, а вот ты... тебе не поздно. И потому поспеши доставить старому учителю удовольствие...

Федор молчал. Если бы знал господин надзиратель, какой латинист нехороший и несправедливый человек, то, наверное, не говорил бы так, одному богу известно, сколько натерпелся Федор из-за этого «старого учителя». Нет, он не может извиниться, разве только... ради господина надзирателя. Федор вздохнул:

— Я извинюсь... потому как вы... — И не договорил.

Котляревский увидел в глазах воспитанника грусть и вдруг почувствовал непонятное смятение, вину перед этим попавшим в беду подростком. Да, он, надзиратель, виноват перед ним, что-то недоглядел, не понял его души, его мыслей, не вник в его большой и сложный мир переживаний и чувств. Нет, он не имеет права настаивать, требовать.

— Хорошо, — сказал Иван Петрович, обняв за плечи Мокрицкого. — Я ничего от тебя не требую, поступай как знаешь... Заходи ко мне, не забывай. А может, ты, — намекнул осторожно, — подумаешь и вообще вернешься? Место твое еще не занято... — Иван Петрович обошел большую лужу, подождал, пока и Федор обойдет ее. — Окончишь гимназию — в университет поступишь или на службу пойдешь — твое дело... Так ждать тебя?

Мокрицкий несколько мгновений раздумывал и, вдруг облегченно вздохнув, утвердительно закивал: да, он придет, обязательно придет.

— Вот и хорошо... А пока — домой. Уже вечереет. Да и ветром свежим потянуло, а ты одет не слишком тепло... Ну, беги!..

Спустя три дня Федор Мокрицкий по рекомендации Котляревского был вновь принят в гимназию и помещен в Дом для бедных, поскольку место его все еще оставалось незанятым.

15

Кончался 1810 год, у порога стоял одиннадцатый — канун нового, более грозного, двенадцатого. Слухи, рождавшиеся в столице, докатывались и в такие города, как Полтава, — их привозили негоцианты, военные, путешественники; много раз пересказанные, они обрастали новыми подробностям и, и подчас трудно было отличить, где правда, а где вымысел.

Прошлым летом в Полтаве видели огненную комету, и до сих пор, при случае, вспоминая об этом чуде, полтавский обыватель пересказывал слова ученого аптекаря Тиссаревского, учившегося некогда в немецком городе Лейпциге и знавшего семь языков. Аптекарь сказал тогда, что ежели комета с хвостом и хвост огненный, да еще коснулся земли, то непременно быть новой беде, может быть даже, не приведи господи, и войне.

Слухи расползались по городу, как эпидемия. Верно было пока одно: война еще не кончилась, едва подписали мир с неким антихристом по имени Бонапарте, как началась южная кампания я вот уже несколько лет не прекращается. Задунайская армия взяла наконец Измаил, а мира все нет, не желает турецкий падишах заключать его, надеется будто бы захватить Молдавию, Крым и Грузию. Но не видать ему этого как своих ушей. Туда будто бы должен ехать сам Михаил Кутузов, тот самый, что воевал с турком и бивал его не раз. Уж он-то с ним потрактует.

От разговоров о предстоящей войне переходили к своим местным делам и заботам.

В гимназии что-то недавно стряслось. Мог быть скандал, да Огнев вмешался и все погасил, не дал выплеснуться за стены. И все же слухи растеклись по всему городу, будоражили воображение обывателя.

Говорили, что новый надзиратель Дома для бедных — капитан Котляревский, тот самый, что живет возле Успенского собора, — запретил ходить воспитанникам на домашние работы к господам учителям.

Недавно сам латинист Квятковский остался с носом. Воспитанники, по его требованию, пришли к нему домой и принялись пилить дрова, другие замесили глину, чтобы подмазать сарай, еще несколько человек ушли на огород копать картофель, но тут последовал приказ: всем незамедлительно вернуться в пансион. Воспитанники, разумеется, работу оставили и вернулись, а господин наставник в страшном гневе нагрянул к надзирателю с упреками и угрозами: он, мол, пожалуется директору, недопустимо так своевольничать, гимназисты всегда работали на дому у преподавателей. На что надзиратель якобы ответил очень вежливо: подобное издевательство над детьми больше не повторится, во всяком случае пока он в пансионе. Да неужто не совестно снимать воспитанников с занятий для личных нужд? Вам надобно сарай мазать? Дрова пилить? Нанимайте работников. Если бы вы были больны или стары — иное дело, он первый почитал бы своим долгом помочь вам и детей бы послал, но вы, сударь, при добром здравии и не так стары. Так что не взыщите — больше на воспитанников, на даровую рабочую силу, не надейтесь...

Господин наставник ушел несолоно хлебавши. Визит его к Ивану Дмитриевичу тоже закончился ничем. Что мог изменить директор? Надзиратель поступил правильно, хотя, может, обошелся и резковато с известным учителем-латинистом. А слыхали, что еще учинил наш капитан? Не слыхали? Так вы, сударь, ничегошеньки не знаете, а об этом вся Полтава говорит. Рассказывают, как только портится погода — снег выпадет глубокий или задождит, — воспитанников в классы не пускает, особенно тех, у кого обувь прохудилась. Пропустят занятия, зато здоровы. А со всеми оставленными в пансионе занимается надзиратель сам, и, говорят, весьма охотно дети выполняют все, что надлежит, не хуже, нежели в классах, даже более прилежно. Так что ученье не страдает. А классы в те дни пусты. Огневу пришлось согласиться и с этим, а затем нанять работников для ремонта одежды и обуви воспитанников.

Не случайно потому ныне в гимназию возвращаются те, кто в прошлом году бежал. Причем все до единого слезно просят поместить их в Дом для бедных. Вот что значит добрая слава!

Говорят, перестали даже пороть провинившихся, хотя по поводу розг мнения полтавчан разделились. Одни утверждали, что совсем не наказывать невозможно, даже иногда и розгой не грех попотчевать, тогда юное создание и мягче, и послушнее становится, чаще поклоны бьет перед божьим образом. Но против этого решительно выступила другая часть полтавчан, правда, не такая многочисленная, как первая. Розга озлобляет человека, делает его робким, безвольным — и верно поступает надзиратель, что восстает против порки. Спасибо ему! Вот как только на это посмотрят господа наставники, ретивые защитники телесных наказаний? Однако надзиратель, говорят, человек настойчивый: ежели что, до правителя края дойдет, а своего добьется. Но добьется ли? Уж слишком прочно укоренились у нас дикие расправы над детьми.

Всколыхнула город и совсем свежая новость. Из Санкт-Петербурга приехал правитель края, не успели отмыть от дорожной грязи и пыли его карету, как весть о приезде князя облетела весь город, и почти в тот же день стало известно, с чем он приехал. Михайла Амбросимов в тесном кругу друзей, среди которых был и Котляревский, рассказал, что наконец-то князь привез «высочайше» утвержденный указ о строительстве в Полтаве театра и нового здания гимназии.

Этого ждали, об этом говорили давно: рано или поздно, а в Полтаве будет настоящее здание гимназии, когда-нибудь ее переведут из помещения, которое строилось для городского трактира. О театре тоже поговаривали, правда, осторожно, неуверенно, больше в кругу товарищей губернского архитектора, который, как было известно, уже несколько лет носился с проектом дворца прекрасной Мельпомене. И вот, наконец, правитель края привез разрешение на строительство гимназии и театра. Правда, денег на строительство не отпускалось, было сказано: находите на месте. Хорошо, однако, и то, что разрешение получено, — стало быть, не сегодня, так завтра, не в этом году, так в следующем, а гимназия и театр будут возведены. Амбросимов, заглянув как-то к Котляревскому на «огонек», похвалился, что теперь-то он «не слезет с князя», а деньги найдутся, и он надеется, что театр в Полтаве будет сооружен, может быть, даже раньше, нежели гимназия, которая имеет пока свое, хотя и временное, помещение.