Дмитрий Бавильский - Невозможность путешествий

• Название: Невозможность путешествий
• Автор: Дмитрий Бавильский
• Жанр: Эссе
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4448-0325-7

Книга Дмитрия Бавильского, посвященная путешествиям, составлена из очерков и повестей, написанных в XXI веке. В первый раздел сборника вошли «подорожные тексты», где на первый взгляд ничего не происходит. Но и Санкт-Петербург, и Тель-Авив, и Алма-Ата, и Бургундия оказываются рамой для проживания как самых счастливых, так и самых рядовых дней одной, отдельно взятой жизни. Второй цикл сборника посвящен поездкам в странный и одновременно обычный уральский город Чердачинск, где автор вырос и из которого когда-то уехал. В третьей части книги Д. Бавильский «вскрывает прием», описывая травелоги разных эпох и традиций (от Н. Карамзина и И.-В. Гете до Э. Гибера и А. Битова), которые большинству людей заменяют посещение экзотических стран и городов. Чтение — это ведь тоже путешествие и подчас серьезное интеллектуальное приключение.

---

Однако — Достоевский! Вот почему, оказывается, выбирая чтение в дорогу (это важно: состояние путешествия зависит от сопутствующего чтения как от питания), в самую последнюю минуту взял с собой «Бесов».

Платоновка — Кирсанов

(Расстояние 571 км, общее время в пути 11 ч 14 мин.)

Как бы поточнее? Жизнь в Москве определяется окружающей материей. И сам город, и место твоего индивидуального пребывания. Пару раз в неделю квартира зарастает разбросанными вещами — кресла переполняются одеждой, выстиранной или ношеной, стол — книгами и бумагами, полки — газетами, вырезками, телевизионными программами, кипой ненужных глянцевых реклам, возникающих словно из воздуха. Тогда мы начинаем «борьбу с материей» — наводим порядок, раскладываем вещи по местам. В прихожей накапливается очередная пачка макулатуры, перевязываемая бечевкой.

Город избыточен, он весь состоит из преувеличения, из собирания ненужного, из бонусов и всевозможных ненужностей. Сор; правда, из него ничего не растет. Москва — единственное место в России, существующее в состоянии постмодернистской запруженности и перегруженности (я пишу и вижу образ склада, заваленного разнокалиберными коробками, но что в них?). Постмодернизм в столице наступил давно и, вероятно, навсегда. Здесь даже погода постмодернистская — вроде бы есть и вроде бы отсутствует, одна сплошная цитата, оторванная от первоисточника. Информация и информационные технологии, виртуальная и отнюдь не виртуальная власть денег превращают мегаполис в этакий надпочечник, вырабатывающий вязкое вещество ожидания. Один сплошной герундий.

Это же два совершенно разных агрегатных состояния, как лед и пар — Москва и то, что находится за ее пределами. Вся прочая страна пребывает в до-постмодернистском периоде, она все еще находится в созидании своего собственного (модернистского) мифа о каждом отдельном, отдельно взятом месте. Москва уже давно сама себе текст, включающий все наши движения, от которых ничего не зависит — город этот разбухает ежесекундно как вечный хлеб из фантастического романа и некому остановить — «горшочек, вари». Тогда как провинция все еще не вышла из состояния прописей, здесь все еще подвижно и неподвижно одновременно, здесь все еще определяются не только с самым главным, но и самым второстепенным.

Смотрю в окно. Мы пропускаем состав. Наш поезд медленно трогается, набирает скорость, но свет так и не включают. Приходится печатать вслепую, ошибаясь только на клавише с буквой «ё». Снова хочется есть, я завариваю спагетти с говядиной в томатном соусе. Правда, кипятка в титане уже давно нет, слегка тепловатая водичка, так что неизвестно, что получится. Мусор на столе растет пропорционально преодоленным километрам. Сосед переворачивается на другой бок. Еще не хватало, чтобы он начал говорить во сне.

Кирсанов — Ртищево

(Расстояние 664 км, общее время в пути 12 ч 56 мин.)

Все купе открыты. Люди спят на своих полках как покойники в морге.

Ртищево — Аткарск

(Расстояние 766 км, общее время в пути 15 ч 3 мин.)

С утра зарядили торговцы. За очень небольшой промежуток нам (мне) были предложены:

— мягкие музыкальные игрушки;

— постельные комплекты (их рекламировали без особой изобретательности, просто как «постельные комплекты»);

— медовые нити (не представляю, что это такое);

— «мед душистый, мед душевный» (цыганка с хитрыми глазами, словно не продает, а высматривает, что бы тут стянуть);

— беляши, «ресторан торгует» (то есть выдается нечто вроде гарантии: мол, свои, из местного ресторана, а не какие-то там непонятные торговцы, сбагривающие неизвестно что. Веры нет. «Что один генерал, понимаешь, что другой»);

— «носочки из собачьей шерсти», наколенники, гетры;

— кофейные сервизы, посуда (особенно настырная тетка, каждый раз заглядывала не стучась);

— шали;

— шкатулки, талисманы;

— «посмотрите конфеты, мужчина»;

— «от издательства работаем, книги исторические, детские, школьные».

Почти все торговцы склонны к уменьшительно-ласкательным суффиксам и обкатанным многократным повторением формулам-мантрам. Особенно загадочно звучали «шали-шали-шали-шали», как приглашение к колдовству или ворожбе. Торговок гоняют, одну бабку с носочками из собачьей шерсти стали выпихивать на перрон, она развопилась до невозможности жалобным причетом.

— Сыночек, так ведь нельзя же так со старыми, ведь ты тоже сам старым будешь, ведь, сыночек, нельзя так с ветераном Великой Отечественной, сыночек, что же ты делаешь…

И ведь действительно нельзя. С ветеранами. Так.

Международный маршрут, между прочим.

Аткарск — Саратов-1 пасс

(Расстояние 856 км, общее время в пути 16 ч 36 мин.)

В Саратове сосед пожелал мне счастливого пути и вышел. Последние полчаса он постоянно говорил по мобильному. Возвращается из командировки, тендер проигран, «выиграла Москва, предложив не три, а одну за штуку…» Поговорил с женой, потом набрал Екатеринбург, забил стрелку, посетовав, что «Москва обскакала, хотя, конечно же, сама-то Москва ничего не производит, только перепродажей занимается, перераспределением…»

На его место зашла саратовская тетенька «после пятидесяти» (крашеная блондинка с томиком Мураками), но ее быстро переселили в пустое купе. Так что теперь я один. Совсем один. Проводница пришла поменять белье на освободившейся полке. Верхнюю простыню забрала, нижнюю, не меняя, бережно расправила, застелив покрывалом. После шепотом попросила меня помочь перевезти через таможню женский костюм. Я не понял, тогда она повторила казахской скороговоркой.

— Женский костюм…

И для верности понимания обвела контур своего виолончельного тела руками. Вышло неожиданно изящно. Но почему в контрабандисты она выбрала именно меня?

Я кивнул, тогда она принесла мне две черные кружевные тряпки, похожие на цыганскую юбку. Стала мять, запихивать их ко мне в сумку.

— Пакет есть? — спросил я.

Она увидела на столике стопку вчерашних газет, и в ее глазах-миндалинах вспыхнула мысль.

— В газеты заверни.

В газеты заворачивать не стал, нашел пакет. Как раз сейчас проплываем мимо большой реки с рыжеватыми островами, заросшими сухой травой. Въезжаем на мост. Волга!

Когда езжу домой с Казанского, вид на Волгу более эффектен — крутые берега, монументальный мост, сияющая перспектива. Подле Саратова вид выходит менее изысканный, плоский какой-то, горизонтальный. Волга не кажется здесь особенно глубокой. Испорченное старое зеркало с потрескавшейся, помутневшей амальгамой.

А потом, на многие километры, пойма с порыжелыми островами, похожими на лабиринт — водные дорожки сходятся и расходятся среди травяных фиордов, плывет лодка, вот только сейчас (пока я все это писал) мы достигли окончательной суши. Потянулись хлипкие дачные домики, переходящие в гаражи и в унылую типовую пятиэтажную застройку.

Саратов-1 пасс. — Урбах

(Расстояние 947, общее время в пути 18 ч 56 мин.)

А мы вернулись в октябрь, даже, можно сказать, в конец сентября. По крайней мере, еще на перроне в Саратове лил теплый дождь, и толпа провожающих стояла под черными зонтами, напоминая одну большую похоронную процессию.

Урбах — Мокроус

(Расстояние 947 км, общее время в пути 19 ч 34 мин.)

Поезд разрывает гомогенное пространство, выкатываясь на простор с жизнью, текущей у него внутри. Сундучок, шкатулочка с секретом — вокруг одна жизнь, а внутри — автономная и совершенно другая. Здесь даже воздух иной — состав его городской, техногенный, с пылью, с жаром, а вокруг благолепие: поля, огни, деревья. И никакой вагонной тесноты, духоты, сжатости, но простор, врасплох застигнутый во всей своей красе. Так как поезд не видит себя со стороны, он исключен из общей картины: наблюдатель сидит внутри поезда, сшивающего собой, как застежкой молнией, левый берег и правый берег: «так глаза в темноту открывает зверек, и, не видя себя, превращается в крик…».

Что самое важное в железнодорожном пейзаже? Его отчужденность, окружающая полоса не-жизни, промежуточность. Пути исполосовали землю шрамами, они прерывают непрерывность, ну да, ржавая трава здесь еще кое-как пробивается, но ничего более.

Железные дороги окружают промышленные зоны, заброшенные территории, их хочется назвать неокультуренными, некультурными, они отчуждены и забыты, освоены и избиты так, что раны кровоточат и не могут зарасти: оздоровление пейзажа есть конец железной дороги.