Наталья Корнилова - Пантера: время делать ставки

• Название: Пантера: время делать ставки
• Автор: Наталья Корнилова
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Детектив
• Год: 2003
• ISBN: 5-699-03245-2

Еще в детстве японец Акира, мастер восточных единоборств, обучил приемную дочь Марию этому удивительному искусству. В минуту смертельной опасности в ней просыпалась сильная и ловкая Пантера, что делало ее почти неуязвимой. Без этой особенности плохо бы пришлось Марии, занимавшейся частным сыском. А уж в последнем деле — подавно. Пять серийных убийств девушек, одно из которых совершено на пороге их офиса. При Инне Малич найдена бумага, по которой удалось установить круг знакомств и интересов убитой. Это букмекерская контора и «закрытый» клуб «Бункер», на сцене которого устраиваются бои девушек-гладиаторов. Ясно, что все погибшие — жертвы разборки между владельцами прибыльного бизнеса. Но в чем провинились девушки перед своими боссами? Чтобы выяснить это, Мария берет в руки меч гладиатора и выходит на арену…

---

— Ну что ж, что не угадали, — пожала плечами я, — вы же не Копперфильд.

— Да где уж там, — мягко отозвался он, — где уж там… Копперфильду. Слава, пропусти ее.

— Слава, а вы по какой методике качали уши? — озорно спросила я здоровенного охранника и упорхнула прежде, чем до того дошел оскорбительный смысл вопроса.

— Идемте за мной, — сказал Геннадий, — я погляжу, имеет ли смысл нам вообще с вами заниматься.

Мы прошли в тренажерный зал. Геннадий сделал рукой неторопливый жест, и его большой рот искривился:

— Раздевайтесь.

— В каком… смысле? — спросила я.

— В каком-в каком? В прямом! Вы что, в пуховике будете? Ну-ка гляну вашу растяжку. Можете сесть на шпагат?

Я чуть заметно усмехнулась. Решительно, этот Геннадий и не подозревал, что шпагат, которого он от меня требовал, — сущая безделица по сравнению с тем, что я умела благодаря одному человеку…

* * *

Этому человеку я была обязана решительно всем.

Его звали Акира. Он был японец, и, несмотря на то что я была русская, а он научился говорить по-русски только на пятидесятом году жизни, я считала его своим отцом. Акира был последним представителем японской школы, названия которой он нам не сообщал. Как это практикуется в сценариях дурных голливудских фильмов, школу обозвали сектой, запретили, распустили, всех последователей уничтожили или затравили. Но это был не фильм. Все произошедшее с Акирой было на самом деле, и не мне разбираться, почему человек уехал из богатой преуспевающей Японии в тогда еще не распавшийся Советский Союз, который именовали оплотом тоталитаризма и «империей зла». Империя эта стала для Акиры второй родиной и полигоном для реализации многих нерастраченных сил и замыслов. Россия вообще очень благодарная страна для всяческих проб и экспериментов. Как пелось в известной песне: «Русское поле-е экспериме-енто-ов!..»

В Советском Союзе Акира не остался одинок. Ему было дано разрешение взять на воспитание детей из детдома. Вне всякого сомнения, искусство выживания, которым в совершенстве владел Акира и которое он хотел передать, внедрить на чужой земле, не могло найти более удачного исходного материала, чем дети из советского детдома. Существа, которые с самого начала знали, что в этой жизни им предстоит завоевывать все с самого начала. С нуля.

Акира взял на воспитание пятерых детей. Четырех мальчиков и девочку. Девочка хорошо помнит тот день, когда невысокий, чужой, немногословный человек со странным мягким акцентом и смуглыми мягкими руками вошел в комнату, тронул ее за плечо и сказал что-то негромким гортанным шепотом. Девочка вырвалась и бросилась к окну, за которым стелились усталые, осипшие от сырости сумерки. Ветвь дерева скрежетала по стеклу, как кисть человека, который силится, но не может влезть в окно. Девочка села у холодной батареи отопления, а человек с раскосыми глазами взял ее за руку и напевно произнес что-то на странном языке. Девочка едва ли поняла бы что-то и на родном, русском, она была напугана тем, что ее хотят вырвать из серой и бедной, но привычной уже жизни детдома.

Но когда человек с раскосыми глазами сказал свое затаенное, то, что, быть может, он пронес с собой за сотни и тысячи километров, — девочка успокоилась и затихла. Потому что независимо от нее самой, от ее не оформившегося еще детского разума пришло сознание того, что ей не следует бояться человека с раскосыми глазами и смуглыми мягкими руками. Потому что, быть может, этот чужой мужчина молчал многие дни, согревая слова в душе, как большое и сладкое яблоко в руке, чтобы отдать это яблоко и тихие осенние слова маленькой русской девочке у нетопленой батареи.

Мне легко представить себе чувства этой маленькой детдомовской девочки. Потому что ею — больше двух десятков лет назад — была я.

Акира вырастил нас и научил своему удивительному искусству. Странным и глубоким было оно, это погружение в древнее японское мастерство выживания.

То, чему он обучил нас, было искусством двояким. С одной стороны, мы стали более совершенными физически и духовно. С другой — применяемые Акирой методики могли возвратить человека в первобытное состояние, благо будили древние подкорковые зоны мозга и сигнальные системы, которые имеются у зверей, но отмерли у современного человека. Впрочем, мы не стали пещерными людьми, не стали писать пиктограммами и изъясняться ударами дубины. Так вот, учение Акиры основывалось на психологическом погружении в образ того или иного животного. Какого именно — определял Акира по ему одному ведомым критериям.

Во мне он выловил пантеру. Гибкую, опасную, быструю кошку, не такую сильную, как тигр или лев, но более изворотливую и грациозную. Опасную, как все красивые женщины.

Акира говорил:

— Я не вселяю в вас зверя. Я просто бужу его. Если человек научится на время гасить свое сознание, его животная сущность даст ему такую силу, о которой он и мечтать не может, будучи человеком. Когда человека зажимают в угол, его помутившееся от страха сознание может помешать ему спастись. Зверь не думает, не размышляет. Он делает то, что диктует ему инстинкт. Зверь — спасется там, где человек гибнет. Только минута опасности становится для нас мгновением истины. Только тогда выходит на поверхность подлинная сила.

То, что Акира называл подлинной силой, мои братья — я так называла их, хотя мы не были кровными родственниками, — понимали по-разному. Тот брат, в котором Акира поднял медведя, мог голыми руками проламывать кирпичные стены. Брат-волк отключал боль и мог резать свои руки бритвой, а потом порезы заживали едва ли не за день. Брат-тигр мог в прямом смысле этого слова одним ударом вырвать сердце из живого человека.

У меня не было их титанической мощи, но я была изворотливей. Я могла быть самой живучей, и я доказала это, оставшись в живых единственной из всех них. Не хочу поднимать этот пласт своей памяти, потому что я не брат-волк и не могу, не хочу резать по живому.

Но я помню. Сила, поднятая во мне Акирой, живет. И потому тот физический минимум, который мог потребовать от меня этот Геннадий, человек с бархатным голосом и ртом императора Калигулы, я могла выполнить шутя…

9

Я без особых проблем выполнила продольный и поперечный шпагат, сделала сальто даже без посредства легкоатлетического подкидного мостика, а потом продемонстрировала несколько приемов из своего боевого арсенала. Ведь я заявила, что владею карате. Нужно было подтверждать слова действием. Я никогда не занималась карате как таковым, но мои возможности позволяли мне без труда сымитировать три-четыре основных приема. Большего Геннадий и не потребовал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Теперь разденься до нижнего белья. Я должен взглянуть на твою фигуру. С физической точки зрения ты нам подходишь, поглядим, как ты будешь с точки зрения эстетической.

— До нижнего белья? До трусов, что ли?

— Да можешь и трусы снять, если сквозняка не боишься, — с мурлыкающими интонациями ответил он. — Если ты думаешь, что я собираюсь на тебя покуситься, то зря надеешься. Я вообще женщинами как-то не очень интересуюсь.

— И в этом есть свои плюсы, — сказала я, послушно раздеваясь и оставляя на себе минимум одежды, почти не скрывающий тела. Геннадий осмотрел меня со всех сторон, как барышник осматривает лошадь, и сказал:

— Ну ладно. По мне так вовсе ничего. А что, знаешь, Елена… ты одна из тех редких женщин, из-за которых я жалею о своей ориентации.

Я глупо хихикнула, чтобы не выпадать из роли днепропетровской дивчины Лены Кривошлык:

— Правда? Ой, спасибо.

— Нашла за что благодарить, дура, — пробормотал он себе под нос, очевидно думая, что я не услышу. Впрочем, не суть важно и то, что я все-таки услышала его милую реплику. Потому что в зал вошел охранник, тот самый, с накачанными ушами, а за ним проследовала рослая, под метр восемьдесят с хвостиком девица с лошадиным лицом и безвкусным макияжем. Охранник проговорил:

— Гена, тут к тебе того… еще, типа…

Продолжения фразы мы не дождались, потому что ушастый богатырь увидел меня в полураздетом или почти совсем раздетом виде и прищелкнул языком. Следующая его фраза не имела отношения к предыдущей, и, наверное, предполагалось, что она не будет услышана мной, а равно и Геннадием:

— Не, ну, Гена, чего же это тебе, чуду голубому, такие девки отваливаются!.. Все равно же они тебе и даром не нужны!

Впрочем, бас все равно раскатился на весь тренажерный зал. Геннадий вытянул руку в гневном жесте и выговорил:

— А ну пошел вон отсюда! Еще услышу, уволю, урод перекачанный!

Индивид с перекачанными ушными раковинами поспешил удалиться. Под футболкой недовольно перекатывались могучие мышцы спины. Геннадий глянул на приведенную охранником девицу и проговорил: