Кнуд Ромер - «В Датском королевстве…»

• Название: «В Датском королевстве…»
• Автор: Кнуд Ромер
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2014

Номер открывается фрагментами романа Кнуда Ромера «Ничего, кроме страха». В 2006 году известный телеведущий, специалист по рекламе и актер, снимавшийся в фильме Ларса фон Триера «Идиоты», опубликовал свой дебютный роман, который сразу же сделал его знаменитым. Роман Кнуда Ромера, повествующий об истории нескольких поколений одной семьи на фоне исторических событий XX века и удостоенный нескольких престижных премий, переведен на пятнадцать языков.

В рубрике «Литературное наследие» представлен один из самых интересных датских писателей первой половины XIX века. Стена Стенсена Бликера принято считать отцом датской новеллы. Он создал свой собственный художественный мир и оригинальную прозу, которая не укладывается в рамки утвердившегося к двадцатым годам XIX века романтизма. В основе сюжета его произведений — часто необычная ситуация, которая вдобавок разрешается совершенно неожиданным образом. Рассказчик, alteregoавтора, становится случайным свидетелем драматических событий, разворачивающихся на фоне унылых ютландских пейзажей, и сопереживает героям, страдающим от несправедливости мироустройства.

Классик датской литературы Клаус Рифбьерг, который за свою долгую творческую жизнь попробовал себя во всех жанрах, представлен в номере небольшой новеллой «Столовые приборы», в центре которой судьба поколения, принимавшего участие в протестных молодежных акциях 1968 года.

Еще об одном классике датской литературы — Карен Бликсен — в рубрике «Портрет в зеркалах» рассказывают такие признанные мастера, как Марио Варгас Льоса, Джон Апдайк и Трумен Капоте.

---

Пастор. Но это же просто ужасно. Почему они его не запрут?

Миккель (входит). Добрый день, господин пастор, и добро пожаловать в Боргенсгор! Да, я старший сын хозяина хутора, Миккель Борген.

Пастор. Вот как? Спасибо, большое спасибо!

Миккель. Садитесь, пожалуйста. Я был внизу, у фьорда, и резал тростник, когда увидел, что вы входите. А через минуту я заметил, что моя жена и отец вышли через кухонную дверь. Не желаете ли закурить?

Пастор. Большое спасибо.

Миккель. Они пошли в сторону школы, я думаю, за девочками. Вот я и поспешил домой, на случай, если вы никого не застанете. Но на это потребовалось время — ведь я шел от самого фьорда. Надеюсь, вам не пришлось меня долго ждать. Вы кого-нибудь из служанок видели?

Пастор. Служанок — нет, не видел. Зато я видел… это ведь ваш брат?

Миккель. Вы говорили с Йоханнесом? Он вам не нагрубил?

Пастор. Ах нет, собственно, вовсе нет. Это должно быть тяжко для вас, особенно для вашего старика-отца. Он что — с рождения такой… такой слегка…

Миккель. Мы не любим говорить об этом, но вам… вам ведь следует знать… Нет, не с рождения, ему было около двадцати пяти, когда это случилось.

Пастор. Надо же, надо же. Господь испытывает нас, воистину Господь нас испытывает.

Миккель. Да, так говорится.

Пастор. Подумать только, двадцать пять лет! Это что — из-за любви?

Миккель. Нет, из-за Бьёрнсона[60].

Пастор. Что вы говорите?

Миккель. Из-за Бьёрнсона и Сёрена Киркегора. Он ведь изучал теологию, Йоханнес. У него были необыкновенные способности — вот отец и думал… И сначала все шло гладко. Люди сбегались в церковь, когда он еще молоденьким студентом читал проповеди здесь во время каникул. Вам что-то нужно?

Пастор. Да, извините, прошу прощения… но… простите, может быть… пепельницу?

Миккель. Вот, пожалуйста. Простите, господин пастор.

Пастор. Спасибо большое! Благодарю! А потом все переменилось?

Миккель. Он стал часто о чем-то задумываться и словно сомневался в чем-то, после того как начитался этих двоих, особенно «Свыше сил» Бьёрнсона.

Пастор. Просто невероятно! «Свыше сил»! Это устаревшее произведение.

Миккель. Потом он обручился. Отец этому не слишком обрадовался.

Пастор. Не обрадовался?

Миккель. Отец считал, что Йоханнес не так должен добиваться признания.

Пастор. Признания?

Миккель. Да, вы понимаете.

Пастор. Честно говоря, нет. Ах, он должен был добиться признания. Ваш отец, видно, многого ждал от него. И что же сын — добился?

Миккель. Как они были счастливы, эти двое! Должен сказать вам, господин пастор, в нашей семье браки всегда счастливые. Вы бы видели их, когда они во время каникул вместе прогуливались здесь, на хуторе! Казалось, будто слышится пение первого жаворонка. А вы знаете, что бывает потом?

Пастор. Когда потом?

Миккель. Когда запоет первый жаворонок?

Пастор. Да, тогда приходит весна.

Миккель. Нет, господин пастор, приходят снег и морозы, и жаворонки замерзают на лету.

Пастор. А кто… с вашего позволения, чьей дочерью была эта юная дама? Она была из здешних мест?

Миккель. Она была дочерью судьи Гольшёта.

Пастор. Вот как, Гольшёта! Я его знаю. У него была дочь, Агата, которая трагически погибла.

Миккель. Да, это была Агата.

Пастор. Она, я помню, была обручена с каким-то теологом. Подумать только, с вашим братом! Нет, как это интерес… как это ужасно. Подумать только!

Миккель. Они были вместе в театре, который называется «Театр Бетти Нансен» и находится, говорят, на окраине Копенгагена, — я сам там никогда не был. Смотрели они как раз «Свыше сил». И Йоханнес был, видно, не в себе, когда они шли домой. Во всяком случае, он в рассеянности шагнул прямо под автомобиль.

Пастор. И тогда она оттолкнула его. Теперь вспоминаю.

Миккель. И тем спасла его. А сама погибла.

Пастор. И его бедная голова этого не выдержала?! Ужасно! Ужасно!

Миккель. А ночью, когда она уже лежала в гробу, ее родители проснулись, услышав крики. Он стоял там, тряс ее и приказывал ей именем Иисуса восстать. И тогда они… Тихо, кажется, вернулся отец. Так что не стоит… мы сделаем вид…

Борген (входит). Здравствуйте, господин пастор! Добро пожаловать в Боргенсгор!

Пастор. Спасибо, большое спасибо! Да, лучше поздно, чем никогда.

Ингер (входит). Здравствуйте и добро пожаловать! Да, я…

Пастор. Я вас знаю, видел в церкви.

Ингер. Подойдите и поздоровайтесь. Это Марен, ей семь лет, и малышка Ингер, ей пять.

Пастор. Какие милые детки. У вас только эти двое?

Миккель. Пока, да. Но будет…

Ингер. Ну, Миккель!

Пастор. С Божьей помощью будет. Маленькая Ингер еще слишком мала, чтобы ходить в школу. Дети — это истинное благословение, не так ли, Борген?

Борген. Совершенно верно.

Пастор. Я тут поговорил с… я видел вашего другого сына, да, это тяжко. Но для нас, христиан, даже такое несчастье может стать благословением.

Борген. Истинно так.

Пастор. И ведь у вас еще трое, кроме него?

Миккель. Двое.

Пастор. Да, двое, как я и слышал, и оба здоровые. Они ведь вам только радость приносят?

Борген. Именно так.

Пастор. И милые внучки, и преданная невестка.

Борген. Лучше и быть не может.

Пастор. У вас все же есть, за что быть благодарным.

Борген. Да, есть.

Малышка Ингер. Отпусти меня, мама, отпусти!

Ингер. Ну что ты, маленькая, не бойся, чужой человек очень добрый.

Пастор. Это ведь большое счастье жить с такими хорошими и милыми людьми.

Борген. Хутор принадлежит мне.

Пастор. Вам? Ну конечно же, вам! И вы ведь совсем не старый человек.

Борген. Всего семьдесят пять.

Пастор. Да, это ведь не… Всего семьдесят пять… значит, у вас впереди еще много добрых лет.

Ингер. Сейчас будет чашечка кофе, господин пастор.

Пастор. О, спасибо, если позволите, в другой раз. Спасибо большое! Я немного устал и хочу домой.

Миккель. Нельзя же уйти без угощения.

Пастор. А сигара, мой милый, сигара!

Борген. В Боргенсгоре вам всегда рады.

Пастор. Благодарю за добрые слова, Борген. Я воспринимаю их в совершенно буквальном смысле.

Борген. И воспринимайте их в том же духе, в каком они были сказаны.

Пастор. Но это не совсем по-грундтвигиански, хе-хе. Ну, до свидания! Да будет мир Божий над этим хутором!

Борген. Спасибо! Прощайте и спасибо за посещение!

Пастор. Вам спасибо! Прощайте.

Остальные. Прощайте.

Пастор. Прощай, дружок.

Малышка Ингер. Мама!

Ингер. Ну что ты, такая большая девочка! Тебе и правда еще рано ходить в школу, если ты такая трусиха.

Пастор. Со временем мы подружимся.

Миккель. Будем надеяться.

Пастор уходит.

Марен. Какая она трусиха. Его нечего бояться.

Миккель. Какой вежливый и любезный человек.

Борген. Ему государство платит за это пять тысяч в год. Ха! Этакий каплун!

Ингер. Ну, девочки, идите на кухню, там вам приготовлена еда. Глядите-ка, он зонтик раскрыл, а снег-то почти не идет.

Борген. Да, у Иссаи, или еще где-то, сказано, что над всем чтимым должен быть покров. Андерс вернулся?

Миккель. Нет, отец, но, верно, скоро придет.

Борген. Девяносто тысяч — за меньшее я не продам.

Миккель. Что ты такое говоришь?

Ингер. Ах, Миккель, у твоего отца появилась дикая мысль — продать хутор. Из-за Андерса.

Миккель. Отец, я не понимаю, как ты только можешь говорить такую чепуху.

Борген. Чепуху?

Миккель. Наш родовой хутор! И тебе не стыдно давать волю скверному настроению?

Борген. А ты хочешь его получить? Видишь, Ингер, он молчит. И правильно делает. Когда же вы поймете? Когда? Если я потеряю Андерса, то потеряю все. Я не сказал тебе ничего, Миккель, в тот день, когда я по твоим глазам понял, что ты не разделяешь веры своего отца. Что у тебя вообще нет веры. Мне стало так больно, что просто сердце сжалось. Но я промолчал. Я пытался понять. Ты видел, что значит христианство в этом доме: я был занят песнопениями, речами, организацией празднеств, а твоя мать выполняла всю тяжелую, грязную работу… Тогда я думал: «Бог милостив, он изменится, он ведь еще так молод, настанет день…» Но шли годы, а этот день все не наступал, потому что чудес в наше время не бывает. И мне пришлось взглянуть правде в глаза — ты, мой старший сын, ты не будешь хозяином хутора. Я видел, как тебе не по душе притворство, ведь все вокруг думали, что ты — один из наших. И я пообещал себе втайне, что разрешу тете уйти, потому что мы, из Боргенсгора, с давних времен привыкли иметь право быть самими собой.