Ричард Старк - Людишки

• Название: Людишки
• Автор: Ричард Старк
• Жанр: Детектив

---

Может, какая-нибудь американская девица? Сумеет ли он уговорить американку тайком прихватить его с собой? Сумеет ли затесаться в толпу провожающих, которые поднимаются на борт в каждом порту, чтобы проститься с близкими?

Ладно, способ найдется, не один, так другой. Кван в этом не сомневался. Словно его оберегал ангел-хранитель (возможно, в образе статуи Свободы), как там, на площади в Тяньаньмэнь. Кван твердо знал, что не изнежится, не струсит, не позволит уложить себя на лопатки. Перед ним непременно откроется желанный путь.

Вновь радостно переживая свое ночное приключение, чувствуя, что осваивается в новом для себя мире, ощущая свою юность, силу, уверенность, Кван с улыбкой смотрел на искристый бурун за кормой "Звездного странника", исчезавший в окутанных мраком океанских просторах. Бурун этот казался ему исполненным самодовольства.

16

Больше всего Сьюзан привлекала в Григории его будничность. Он держал себя так, словно отвага была самым что ни на есть обыкновенным свойством человеческой души, словно быть храбрецом - это все равно что быть, к примеру, голубоглазым. Или левшой. И выглядело это вовсе не как воплощение английского принципа "выше нос" и не как присущее американцам сознательное подражание Хамфри Богарту или Индиане Джонсу. Вероятно, в повадке Григория не было даже ничего исконно русского. Просто все объяснялось личностью этого человека - немногословного, осторожного, но не трусливого, смотрящего на свою жизнь как бы со стороны, бесстрастно, но не без любопытства. "Наверное, он был замечательным пожарным, пока они не убили его", - часто думала Сьюзан.

Сегодня она опоздала на двадцать минут, потому что у выезда на Таконик-Парквей дорогу запрудили демонстранты, выступавшие против каких-то таинственных научных изысканий на атомной электростанции. Григория не оказалось в палате, но медсестра по имени Джейн, сидевшая за конторкой в коридоре, приветственно улыбнулась и сообщила:

- Он отправляет факсы.

- Спасибо.

Никому уже не казалось странным, что пациент онкологического лечебно-исследовательского учреждения, расположенного менее чем в десятке миль от, подумать только, атомной электростанции, отсылает факсом шуточки в Москву. По-русски. Прошлой весной Сьюзан потратила немало дней и излазила весь Нью-Йорк в поисках пишущей машинки с кириллицей. Наконец она нашла торговца машинками, человека по имени Тайтель, у которого завалялась одна такая, давным-давно списанная завхозом советского представительства при ООН. Теперь Григорий мог выстукивать свои приколы двумя пальцами и не мучить какую-то многострадальную московскую секретаршу поистине устрашающими каракулями.

По правде говоря, Сьюзан не считала шутки Григория такими уж смешными, но понимала, что адресованы они не ей. Похоже, сидевшие возле факса в Москве телевизионщики были довольны, а это главное.

Григорий, в общем и целом, держался бодро, и это тоже было очень важно. Сьюзан могла приезжать из города только по выходным, и последнее время ей казалось, что он сдает не по месяцам, а по неделям: худеет, чахнет, делается все более вялым. Глаза его ввалились, их обрамляли серые круги. Зубы медленно, но верно расшатывались, а лицо становилось все больше похожим на маску смерти, особенно когда Григорий смеялся. Он это сознавал и старался смеяться, не разжимая губ, или прикрывал рот ладонью. Когда он неловким движением поднимал руку и Сьюзан видела только его затравленные глаза, у нее разрывалось сердце: смех составлял смысл жизни Григория, и необходимость душить, прятать его воспринималась ею как жестокая несправедливость.

Факс стоял в маленькой каморке без окон, больше похожей на просторный чулан, чем на комнату, и забитой разной конторской дребеденью: большой ксерокс, кофейный автомат, машина для резки бумаги и высокий серый железный шкаф, набитый канцелярщиной. Григорий сгорбился на единственном табурете, спиной к двери, и набирал костлявым пальцем номер на кнопочном телефоне. Под рубашкой резко обозначились лопатки, похожие на обрубки ангельских крылышек. Сьюзан всегда мечтала заключить его в объятия, но так ни разу и не сделала этого.

Уловив движение за спиной, Григорий обернулся, увидел Сьюзан и улыбнулся плотно сжатыми губами, словно тянул питье через соломинку.

- Замечательная машина - этот факс, - сказал он вместо приветствия. Нажимаешь несколько кнопочек с цифрами, и через какую-то секунду приходит сигнал, преодолевший одиннадцать тысяч миль: линия занята.

Сьюзан улыбнулась в ответ. Уж ее-то улыбка выглядела как полагается.

- Это тоже одна из твоих шуточек? - спросила она. - Из тех, что ты им посылаешь?

- Нет, она из тех, которые я не посылаю, - ответил он и вновь принялся давить на кнопки. - В Советах факс еще не вошел в повсеместный обиход. Я послал одну шутку... тьфу, опять занято. - Он дал отбой и снова повернулся к Сьюзан. - Так вот, послал я, значит, шутку: "Горячая линия связи Москва Вашингтон заменена с телефонной на факсовую. Действует исправно, но по настоянию КГБ на русском конце линии установлена бумагорезательная машина". Петру Пекарю не понравилось. - Он хитровато взглянул на Сьюзан. - Тебе, я вижу, тоже.

- Попробуй еще разок, - нежно проговорила Сьюзан, указывая на факс.

Григорий повернулся.

- Этот факс надо подсоединить к парусной лодке, - сказал он, выстукивая номер. - Получится отличный якорь. Ага, занято. Этот сигнал - единственный признак делового оживления в Москве. Все стоит, только факс в телецентре на улице Королева работает.

Еще три попытки, и он, наконец, пробился. Григорий скормил машине два листка с шутками, занятными мыслями и предложениями, отнес оригиналы к себе в палату, принял лекарства и приготовился отправиться на загородную автомобильную прогулку.

Вероятно, Григорий уже не увидит следующей смены времен года. Чак Вудбери, троюродный брат Сьюзан и большой знаток СПИДа, принял Григория в Штатах, но очень скоро передал его другим врачам, специалистам по вызванным радиацией раковым заболеваниям. Они перепробовали миллион хитроумных методик, и всякий раз наступали кратковременные улучшения, но потом недуг неумолимо брал свое, и его победная поступь все убыстрялась.

В этот горный край в сотне миль от Нью-Йорка Григории прибыл в конце мая и успел увидеть зеленое цветение весны и пышный расцвет лета. А сейчас созерцал начало осеннего буйства красок. День ото дня на деревьях появлялось все больше красновато-коричневых, багряных и золотистых листьев. Скорее всего Григорий проследит это превращение до конца, увидит голые черные ветви на белом фоне небосвода и громадные горы рыжей, как ржавчина, листвы вокруг древесных стволов. Вероятно, увидит он и первый зимний снегопад. Но дотянет ли до конца зимы? Едва ли.

На фоне темной зелени сосен буйствовали сочные алые и желтые краски. Сьюзан ехала через маленькие городки с домиками из серого камня, через более современные поселения, где стояли постройки с дощатыми или алюминиевыми стенами. Григорий восхищался бесконечной красотой этой незнакомой страны, которую он и не чаял увидеть, а иногда вспоминал прекрасные бескрайние просторы России. Оба знали, что он никогда больше не окинет взором российские просторы, но ни Григорий, ни Сьюзан не затрагивали эту тему.

Мало-помалу поездка утомила Григория. Наконец он сказал:

- Ужасно не хочется возвращаться, но...

- У нас еще завтрашний день, - напомнила Сьюзан. Ночь с субботы на воскресенье она почти всегда проводила в мотеле неподалеку от больницы, чтобы иметь возможность посвятить Григорию оба выходных дня. Он ни разу не сопровождал ее в этот мотель, и ни один из них никогда даже обиняком не давал другому понять, что такое может случиться.

По обоюдному согласию эта тема считалась запретной. Иногда Сьюзан задавалась вопросом: а может быть, ее чувства к Григорию - своего рода самозащита? Что, если она просто хочет уберечься от настоящих, плотских, чреватых опасностью отношений с мужчинами, вот и посвящает себя без остатка человеку, неспособному связать ее надолго. Но нет, чувства были гораздо глубже и сильнее. Иногда она даже подумывала о ребенке от него, о том, чтобы помочь ему оставить в этом мире какой-то отголосок, напоминание о себе. Сьюзан никогда не делилась с Григорием этой мыслью: наитие подсказывало ей, что отцовство в отношении ребенка, которого он никогда не увидит, который не появится на свет при его жизни, скорее опечалит и огорчит, нежели обрадует его.

Да и способен ли Григорий на полноценное сближение? Он слаб, все процессы в его организме протекают замедленно и вяло. Сможет ли он сейчас овладеть ею? Сьюзан не решалась задать этот вопрос ему и чувствовала неловкость даже в те мгновения, когда ловила себя на том, что задается им сама.

Она уже успела забыть об антиядерной демонстрации. Они катались без всякой цели, колесили по круговому маршруту сквозь дождь падающих листьев и в конце концов выехали на другую дорогу, которая тоже вела к больнице. Когда машина взобралась на низкий взгорок, поросший желтеющими березами, буками, вязами и темно-зелеными соснами, перед молодыми людьми, будто кадр из фильма, предстала эта плотно сбитая массовка. В каком-то смысле она и впрямь являла собой эпизод из кинокартины, поскольку, все демонстрации режиссируются загодя, на случай, если их будут снимать для телевидения. Внизу, как обычно, кипели от ярости члены извечного триумвирата демонстранты, полицейские и телевизионщики, как бы заключенные в невидимый котел. А в дюйме от края поля зрения камеры царил пасторальный покой.