Илья Маркин - Люди грозных лет

• Название: Люди грозных лет
• Автор: Илья Маркин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1959

Роман рассказывает о подвигах советских людей на фронте и в тылу, в самые трудные первые годы войны.

---

В амбаре пахло свежим сеном, полынью и горелым керосином. За дверью непрерывно трещал сверчок, к нему несмело присоединился и тут же умолк другой. Где-то на дальнем конце деревни играли на балалайке. Прислушиваясь, Андрей никак не мог определить, что же играли. Это была какая-то незнакомая мелодия, то грустная, то вдруг буйно веселая.

— Пройдемся немного, — сказала Алла, и ее тихий, едва слышный голос поднял Андрея с табурета.

— Пойдем, — радуясь, что кончилось невыносимое молчание, согласился он и, подождав, пока Алла погасит коптилку, вышел из амбара.

Над деревней густела звездная ночь. Кривые, изогнутые очертания домов, сараев, редких деревьев бледно вырисовывались на темном фоне неба, создавая видимость невысоких гор. Балалайка смолкла, и ни единый звук не нарушал теперь чуткой тишины летней ночи.

Алла и Андрей переулком вышли на огороды. Впереди показалась с детства любимая Андреем старая вишня.

— Посидим вот здесь, я так люблю это место, — низко пригибаясь и проходя под густую крону вишни, сказала Алла.

Он прошел вслед за ней и почти у самого ствола увидел маленькую скамеечку.

— Правда, хорошо здесь? — спросила Алла.

— Очень, — шепотом ответил Андрей, чувствуя, как мягко переговариваются листья над головой и от густого сплетения веток разносится нежный аромат нагретого за день и еще не остывшего дерева.

— Я часто хожу сюда и подолгу сижу, иногда одна, иногда с Костиком, — опять совсем незнакомым голосом заговорила Алла. — Здесь так хорошо думается, и отсюда жизнь видится простой и легкой. Мне кажется, сейчас всем-всем людям так хочется тишины! И я, я тоже очень хочу тишины, настоящей мирной тишины. Я не устала, нет, нет, — торопливо поправилась она и негромко продолжала: — Просто я столько увидела и пережила за этот год и столько поняла… Я знаю теперь, что жить так, как жила до войны, — нельзя. Вспомню, какой я была, так стыдно станет… Я писала тебе, как пришлось эвакуироваться из Белоруссии. Но разве опишешь то, что я видела? Этого ни описать, ни рассказать невозможно. Тысячи людей шли по дорогам на восток. И почти одни женщины, дети… Дороги бомбят немецкие самолеты, позади немецкие танки… И страшны не самолеты, не танки, страшна собственная беспомощность. Ты — живой человек, идешь и не знаешь, что с тобой будет. А ведь я неженкой была. В первый же день ноги до крови растерла.

Андрей знал, что такой разговор неизбежен, много раз обдумал все, что скажет, но сейчас, слушая Аллу, вдруг ощутил, что ни слов, ни мыслей для ответа нет.

— А Костик, он же маленький, а все понимает, — продолжала Алла, — услышит вой самолетов, задрожит, закричит… Я всегда собой прикрывала его, а он отталкивает и кричит: «Прячься, мама, сама прячься! Я маленький, меня не заметят».

Она смолкла, украдкой вытирая слезы. Андрей, тяжело дыша, почувствовал, как у него подступают слезы. Он отчетливо представил маленького Костю, прикрытого матерью, взрывы немецких бомб рядом с ними, и жалость к Алле нахлынула на него. Забыв обо всем и видя только прикрытого Аллой Костю, он порывисто взял руку жены, и ее шершавые пальцы затрепетали в его ладони.

Глава четвертая

В свои пятьдесят пять лет Николай Платонович Бочаров чувствовал себя бодро и совсем молодо. Вставал он обычно раньше всех, умывался, стараясь не греметь посудой, частым гребешком расчесывал бороду и, выпив с вечера приготовленную женой кружку молока, шел в правление колхоза. Эту привычку не нарушали даже большие праздники и семейные торжества. Часто случалось, что в ранние утренние часы работы в колхозе не было, но Николай Платонович все равно поднимался на рассвете, садился в одиночестве за председательский стол и думал. А думать ему за последний год приходилось много. Война из рядовых колхозников превратила его в председателя правления колхоза.

Раньше Николай Платонович часто критиковал и даже любил критиковать начальство, находя в их действиях различные промахи и недостатки, но теперь, сам став начальником, почувствовал, что критиковать и осуждать других дело самое простое, часто не требующее особого ума и таланта, а вот руководить людьми по-настоящему можно, только имея немалые знания и большой опыт.

Всю свою жизнь прожил он в деревне и был уверен, что знает все, что касается земледелия, животноводства, огородничества и других сельских работ. Однако, вступив на председательский пост, он понял: все, что приходилось выполнять ему раньше, было только маленькой частицей того, что приходится делать теперь. Со всех сторон надвигались на него самые различные заботы, обязанности и события; все от него требовали, добивались, спрашивали, как раньше сам он требовал, добивался и спрашивал с руководителей; всем до него было дело, и всякое дело он должен был решать сам и часто решать быстро, даже не имея времени как следует поразмыслить. Но самым трудным в своей работе Николай Платонович считал ответственность. Раньше он отвечал только за себя, и это было делом простым и легким, а вот теперь он отвечал за других людей.

В первое время работы председателем заботы и обязанности ошеломили старого Бочарова. Он не по возрасту резво бегал, суетился, оправдывался, сам требовал, угрожал и возвращался домой поздно ночью усталый, разбитый. Особенно изматывали его телефонные звонки, бумаги и представители из района. Где бы он ни находился, бежал на каждый телефонный звонок. Сжимая телефонную трубку, с дрожью в голосе то кричал, то говорил почти неслышным, робким, совсем не своим голосом. Каждую полученную бумагу он, малограмотный и не привыкший к чтению, старательно, по нескольку раз перечитывал, мучительно соображая, что требует от него эта бумага, и затем долго крупным корявым почерком писал ответы, черкая и перечеркивая написанное. Каждого представителя он встречал лично сам, выслушивал его, старался исполнить все так, как требовал этот представитель, и всякий раз с нетерпением ждал, когда же тот уедет и он освободится для работ, которые со всех сторон надвигались на него. Проговорив весь день с уполномоченным райпотребсоюза, он обнаруживал к вечеру, что в первой бригаде понапрасну простояли две лошади, а вторая бригада вместо прополки проса занималась совсем не тем; что на конюшне из-за халатности конюха сломал ногу рыжий стригунок; что огородники забыли полить капусту и несколько грядок на пригорке выгорело под палящим солнцем.

Постепенно Николай Платонович понял, что главное для него не звонки, не бумаги и представители, а работа в колхозе, руководство им. И он перестал бегать на телефонные звонки, не просиживал часами над бумагами, не занимался целыми днями с уполномоченными или представителями, а по-прежнему, работая с утра до поздней ночи, ходил по бригадам, часа по два сидел в правлении и снова шел в бригады, на скотный двор, на поля, на луга. И странное дело: изменив свое отношение к работе, Николай Платонович почувствовал облегчение, и работа его стала намного полезней.

Но постепенно случилось и другое, чего не замечал, да и не мог заметить по своей простоте душевной сам Николай Платонович. С изменением его отношения к звонкам и запросам изменилось отношение к нему и вышестоящих инстанций. Все больше и больше раздавалось сердитых телефонных звонков, присылалось грозных бумаг, все суше и строже говорили с ним уполномоченные и представители из района, все чаще на различных совещаниях упоминалось о недостатках в его работе. И не быть бы, пожалуй, старику Бочарову председателем колхоза, если б за него не вступились председатель райисполкома Листратов и председатель сельсовета Слепнев. Об этом заступничестве сам он не знал и не догадывался, продолжая работать так, как подсказывали ему собственная совесть и житейский опыт.

Неожиданный приезд сына обрадовал и вместе с тем расстроил было прежний порядок работы Николая Платоновича. Подвыпив на встрече, он основательно захмелел и, ложась спать, твердо решил встать попозже, как положено, опохмелиться с сыном и уж потом пойти на работу. Однако осуществить эти планы не удалось. Едва заслышав предутренние распевы петухов, он проснулся, потер ломившую с похмелья голову и вспомнил, что вчера вечером не успел распределить лошадей по работам. Кряхтя и охая, он поднялся с постели и, не найдя обычной кружки молока на столе, по крутым ступенькам сам полез в погреб, нашел какую-то махотку и, думая, что это молоко, начал пить, но тут же остановился, сердито отплевываясь и вытирая с усов и бороды налипший густой мед. Чиркая спичками, он долго шарил в погребе, но молока не нашел. Жалея спички, он натыкался в темноте на пустые бочки, ящики, чертыхаясь и сквозь зубы поругивая жену:

— И надо же, старая! Никогда ничего на месте не стоит, черт те знает, сколько мусору всякого понатащила.

Он неудачно оперся рукой о бочку, она накренилась, и старик, скользнув рукой, врастяжку упал в угол, попав другой рукой во что-то мокрое, и еще больше озлобился. Он с трудом приподнялся и почувствовал острый запах огуречного рассола. Нащупав кадушку с остатками прошлогодних огурцов, он наклонил ее и жадно стал тянуть пахнущую укропом густую жижу. Минуты три пил он, не дыша, забыв обо всем на свете, потом громко крякнул, выловил два огурца и вылез из погреба. За деревней, огненно раскаляясь, ярко светлело небо, от земли поднимался легкий туман. Во всех дворах наперебой заливались петухи. От конюшни доносился храп лошадей и сонные голоса конюхов.