Борис Черкун - Эдельвейсы растут на скалах

• Название: Эдельвейсы растут на скалах
• Автор: Борис Черкун
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Медицина
• Год: 1982

Повесть Б. Черкуна построена на автобиографическом материале. Главный герой повествования — молодой офицер-пограничник Макар Овчаров оказывается в положении безнадежно больного человека. С достоинством проходит он через все физические и духовные испытания и предстает перед читателями борцом, человеком-победителем.

---

— Все выжили. Кролики, суслики, собаки, обезьяны. Правда, я оперировал, по сути, здоровых животных: вызвать у них болезнь Иценко-Кушинга до сих пор не удается.

— Наверно, выживают потому, что другой-то надпочечник вырабатывает гормоны? Тогда, наверно, и люди должны выживать?

— Прямо профессор. Твоими бы устами да мед пить. Да, вырабатывает. Но ты попробуй убеди в этом моих коллег!

— А что ж тут непонятного?

— Каноны, научные догмы, Макар Иванович, — это страшная вещь. Их невозможно опровергнуть никакими доводами, потому что канон зиждется не на фактах, не на логике, а на вере. Если бы ты был медик, я бы никогда не сказал тебе, что надо удалить надпочечник: тебя тогда на аркане в институт не затащил бы. На выпускном экзамене, когда я уже ответил на билет, профессор задал мне вопрос: может ли жить человек, если у него будут удалены надпочечники? Я тогда подумал, что при заместительной терапии гормонами надпочечников человек будет жить, о чем и доложил профессору. Профессор принял мой ответ за личное оскорбление и выгнал из кабинета, да еще прокричал вдогонку: «За-ру-би-те себе на носу: без надпочечников человеческий организм существовать не может! Не мо-жет! Это только у сусликов есть ткани, частично выполняющие функции надпочечников!» И что ж ты думаешь? Он не привел ни одного довода в пользу своего утверждения, но авторитет профессора был для меня непререкаем, поэтому слова его я запомнил на всю жизнь. И если бы еще год назад мне кто-то сказал, что надо удалить надпочечник полностью, я бы, наверно, сам сказал ему в лицо, что он идиот. Недаром Энгельс говорил, что догмы, традиции являются могучей силой не только в католической церкви, но и в науке. И только когда стало ясно, что продолжать делать частичное удаление нельзя, я решился на опыты по удалению надпочечника.

— Если после удаления надпочечника должен похудеть — я к вашим услугам. А то жена уже не может спокойно смотреть на мои запорожские шаровары.

Хирург хлопает меня по плечу:

— Потерпи. День и ночь думаем, как помочь вам.

8

Я дома. Проходят месяцы, а улучшения никакого. Вес медленно, но упорно увеличивается. Угрожающе повысилось давление. Мне уже нельзя наклоняться. Если что уроню, поднять не могу. Я стал совсем развалиной. Из дома почти не выхожу. У Дины жизнь тоже не богата событиями: дом — детсад — работа; работа — детсад — дом. За все эти месяцы мы даже в кино ни разу не сходили. Да что там кино! Просто в скверике ни разу не гуляли.

Наконец, наступает некоторое улучшение. Я довольно бодро шагаю по комнате. За окном бабье лето. Я вдруг чувствую, как опостылели мне эти четыре стены! В моей голове зарождается грандиозный план: придут Дина с Сергеем, и мы пойдем на Венец, под мягкое осеннее солнце, будем любоваться с высокого берега прозрачными заволжскими далями. Сегодня я что-то особенно нетерпеливо жду их…

Наконец они приходят. Я не даю им разуться, излагаю свою идею.

— Макар, я так сегодня устала. И мне надо постирать.

— Разве это так срочно? Постирать и завтра можно.

Она уходит на кухню и оттуда отвечает:

— Ну да, буду я копить грязное белье. Потом не достираешься. — В ее голосе слышится раздражение.

Сережка стоит у порога: он настроен идти гулять, выжидает, чья возьмет.

— Сергей, разувайся, иди мой руки. Ужинать скоро будем, — непререкаемым тоном говорит Дина.

Я чувствую себя так, словно провинился в чем. Вдруг возникает мысль, в которой я боюсь себе признаться.

Нет, не может быть!

Проходя мимо зеркала, вижу свое отражение. Невольно смотрю на себя глазами Дины. Безобразно толстый, лицо малиновое… Да, она не хочет, чтобы ее видели рядом со мной. Чувствую, как в душе у меня что-то сникло.

После ужина Дина каким-то виноватым голосом говорит, не глядя на меня:

— Ну идите, погуляйте с Сергеем.

Мы с Сергеем идем на берег Волги. Но на душе — кошки скребут.

Возвратились домой. Весь вечер Дина со мной виновато-предупредительна. Избегает моего взгляда…

Никогда больше не заговаривал я о прогулках. Она — тоже. Да и самочувствие мое после короткой передышки снова ухудшилось. Наконец Ариан Павлович присылает вызов.

Провожать меня идут Дина с Сергеем и соседи. На вокзале, в вагоне, жена старается держаться в стороне, словно она здесь — случайный человек.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Я снова в Институте экспериментальной эндокринологии. Положили в терапевтическое отделение. На этот раз моим лечащим врачом оказалась Зоя Ивановна, молодая красивая женщина. Голос у нее мягкий, голубые веселые глаза смотрят приветливо и только что не скажут: я хочу помочь тебе, я знаю, как это сделать.

Давление у меня высокое, она назначает резерпин. Я отказываюсь:

— Он мне не помогает.

— Тогда уколы дибазола. — Голос ее становится еще мягче: — Если это не поможет, что-нибудь другое найдем.

— Не поможет и дибазол.

— Попробуем еще раз. — Улавливаю в голосе нотки материнской строгости, брови ее становятся тверже…

— Зачем?

— Вы сюда лечиться приехали или нас учить? — в голосе прорывается раздражение.

— Лечиться. Сначала я выполнял все назначения. Мне ничего не помогло. Делать новый заход не хочу. Если есть что-нибудь новенькое — давайте попробуем.

— Тогда уколы магнезии. — Голос у врача уже совсем обиженный, видимо, предчувствует, что и это будет отвергнуто.

— Извините. Честное слово, от магнезии у меня был колоссальнейший абсцесс, — с виноватой улыбкой отвечаю я.

Она молча защелкивает пластмассовый футляр тонометра и уходит из палаты совершенно расстроенная.

Я совсем не хотел злить это милое существо с таким певучим голосом, кроткими, добрыми глазами. Но и я же не виноват, что другие врачи уже испробовали на мне все эти лекарства.

Иду к Ариану Павловичу. Вижу, хирург не рад моему приходу.

— Ариан Павлович, что будете со мной делать?

Он отвечает с неохотой:

— В общем, надо резать. Но очень не хочется. — Тяжело вздыхает. — Повторно оперировать очень сложно. Резать по старому рубцу — там много спаек. Да и живот у тебя вон какой. Давай пока сдавай все анализы, а там видно будет. И директора института сейчас нет, она в ГДР, а завотделением в отпуске. Без них я не могу решать.

Спустя несколько дней Зоя Ивановна говорит, чтобы я готовился к очень неприятному исследованию — пневморену. У меня даже колени задрожали.

— Зояванна! — взмолился я. — Мне до операции делали, и то ничего не получилось, а сейчас там спайки…

— Больной, вы опять меня учите?

Я не знаю, как сделать, чтобы врач, которая для меня же хочет как лучше, не хмурила брови и не сжимала от досады губы.

— Зояванна, поймите меня правильно, я не строю из себя умника. И не хочу вас учить.

— Готовьтесь на завтра — и никаких разговоров.

Отправляюсь искать Ариана Павловича. Случайно встречаю его на лестнице. Рассказываю о своей беде.

— Ладно, я с ней поговорю.

— Ариан Павлович, вы забудете. Или что-нибудь помешает. Вы же знаете, как тяжело переношу я эту процедуру.

— Пошли, — сдается он.

Ариан Павлович заходит в ординаторскую, а я остаюсь в коридоре. Слышу, разговаривают на высоких нотах. Через минуту выходит Зоя Ивановна, окатывает меня гневным взглядом:

— У-у, ябеда! — Немного помолчала. Взгляд ее потеплел. — Ваша взяла. Только не надейтесь, что буду идти у вас на поводу! Скажите своему благодетелю спасибо.

Еще в приемном отделении мне сказали, что в изоляторе хирургического отделения лежит Витя Медынцев. Его дела плохи. Полгода назад собрался консилиум. Спасти Медынцева могла только операция. Делать частичное удаление — нельзя, через несколько месяцев больной может вернуться с новым рецидивом. Поэтому на консилиуме было решено удалить полностью один надпочечник. Операция, однако, оказалась неудачной. Ариан Павлович не смог добраться до надпочечника: Медынцев был очень толстый, после первой операции образовалось много спаек, в этом месиве хирург нечаянно повредил больному кишечник, и операцию пришлось прервать. И вот уже полгода Витя лежит на животе, даже на бок повернуться ему нельзя. Но шутит по-прежнему! И у всех просит книжки про любовь.

— Что говорит Ариан Павлович? — спрашиваю у него.

— Скоро еще резать будет. Говорит: «Попытаюсь все же добраться до надпочечника». Поскорей бы. А то так надоело на животе лежать.

* * *

Проходят дни, недели. В «гарнизоне», где я бессменный комендант, не успели выписать двоих, как на их место положили Серго — грузина лет тридцати пяти, и Володю Боровикова. У Володи тоже рецидив. Но он не очень полный. Только лицо раздобрело да болит позвоночник. Боровичок по палате передвигается на костылях. Два года назад он так радовался, что похудел, думал, навсегда отделался…