Виктор Шутов - Юность Куинджи

• Название: Юность Куинджи
• Автор: Виктор Шутов
• Издательство: Донбас
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1977

Творчество выдающегося художника А. И. Куинджи вошло золотой страницей в сокровищницу русской классической живописи. Создатель всемирно известных картин «Лунная ночь на Днепре», «Чумацкий тракт у Мариуполя», «Березовая роща» и других, А. И. Куинджи провел детские и юношеские годы в Карасевке — предместье Мариуполя (ныне Жданов).

Этому периоду жизни известного русского пейзажиста авторы посвятили свою повесть.

---

— Дядя Гарась хороший, —ответил Архип. —Я его знаю.

— Синек арам дополь, ама маде буландырый[42] — сказал тихо Аморети, а громче добавил: — Ладно, приступай к делу.

Возчики помогали друг Другу таскать мешки с зерном. Вместе с ними работал дядя Гарась. Архипа будто не замечал, и тот не знал, как себя вести. Заговорить же с ним не мог — был все время занят подсчетом мешков. Наконец погрузка закончилась.

— Ты, Гарась, трогай первым, — предложил кто‑то из возчиков.

— И нам легче: не надо гнать лошадей, — поддержали его.

Архип закрыл конторскую книгу, взял ее под мышку и, не спрашивая разрешения, взобрался на арбу Гарася. Тот сел рядом, взмахнул кнутом и крикнул:

— Цоб–цобе!

Выехали на дорогу, что вела в порт. Неожиданно Гарась сказал:

— А ты, хлопец, подрос.

— Эт‑то, думал, что вы не признали меня. Или обижаетесь, — откликнулся Архип.

— За что же? Небось, несладко живешь у этого живоглота? Да и где она — та сладкая жизнь? — сказал с горечью возчик. — У Чабаненко делов нема. Приходится за гроши наниматься. Все заработанное на скотину идет. А дома — с хлеба на воду перебиваешься. Эх–хе–хе… Та цоб! — крикнул он и потянул кнутом по спинам волов.

— Не надо, дядя Гарась, — попросил Архип. —Им больно.

— И то правда. Скотина не виновата.

Он надолго замолчал. Понуро опустил голову, думая о чем‑то своем. Потом озабоченно сказал:

— Значит, батрачишь.

— Служу.

— Давно?

— Скоро две недели, — ответил Куинджи. — Хозяин обещал познакомить меня с настоящим художником.

— Не кинул, выходит, —отозвался Гарась и добавил: — Горемычные мы с тобой, хлопец. Не дает бог удачи. И все же не отступай, Архип, держись конторского дела.

Арба тяжело тащилась по берегу спокойного моря. Зеленоватая вода лизала сырой песок, что‑то нашептывала ему. Верстах в четырех от берега на рейде, купаясь в лучах апрельского солнца, стояли три белых корабля.

Гавани для судов Мариуполь не имел, ее нельзя было построить из‑за мелководья. К сооруженным каменным причалам могли подходить лишь плоскодонные ялики и лодки с небольшим грузом.

Архип бросил взгляд на заморские суда, и ему вдруг припомнился разговор его хозяина с учителем и священником, в котором часто произносились слова «война», «смерть» и «кровь». «Война — это бит–ва, — подумал парнишка. — Такая, как была у Мстислава Киевского с татарами на Кальчике. Но она происходила давно. Тогда сражались копьями и мечами. Враги на лошадях прискакали в наши степи. А теперь на кораблях приплыли. На них есть пушки и с ружей стреляют. Страшно, должно быть. И к нам могут приплыть».

Он повернулся к Гарасю и спросил, запинаясь:

— Эт‑то, вы войну видели?

— И ты про нее прослышал? От кого?

— У хозяина учитель Косогубов был. Говорил, эт‑то, турки. И еще… Французы войной идут на Россию.

— Косогубов точно знает. Ему газеты из самой столицы доставляют. Он человек башковитый. Если говорит, то верно, — заключил Гарась.

— А на войне страшно? — снова спросил Архип.

— Как гадаешь, коли убивают — страшно?

— Не всех же убивают.

— Бывает, без–рук, без ног… А то и без глаза остаются, — ответил возчик, — Помню, годков десять мне было, в Мариуполь приезжал герой войны. Той, что с французским Наполеоном велась. Когда Москва горела. Сам без руки, а бравый такой енерал. Весь город вышел глазеть на него… До нас война тогда не доходила. Не дай бог, коли докатится. Пронеси беду кровавую, пресвятая богородица, — прошептал Гарась и перекрестился.

В порту Спиро Серафимович уже поджидал хлебный обоз. Его пролетка стояла недалеко от причала, к которому были пришвартованы две лодки с нерусскими надписями на борту. Архип скорее догадался, нежели сумел прочитать, что иностранное слово означает имя «Мария».

Сгружали с подвод и носили мешки в лодки быстрые матросы в синих беретах. Они непонятно перекликались, смеялись и кивали в сторону Архипа, который стоял в арбе, одетый в розовую рубаху и подпоясанный тонким поясом, точно таким, какие были у чужестранных матросов. Парнишка считал мешки с пшеницей–арнауткой и записывал в конторскую книгу.

Перед отплытием лодок к нему подскочил молоденький матрос с длинными бакенбардами, протянул руку и, подмигнув, выкрикнул:

— Вива!

— Вива, — настороженно повторил Архип.

— Итальяно?

— Йохтур[43] — ответил Куинджи и покачал головой.

Матрос подмигнул снова и, жестикулируя, стал быстро–быстро что‑то говорить. Вытащил из брючного кармана бумажник, достал из него открытку и, широко улыбаясь, протянул ее Архипу.

— Венеция, — нараспев сказал он и повторил: — Венеция.

Сорвался с места и побежал к лодкам.

Только в полдень, когда возчики развязали свои торбы и сели кружком обедать, Архип смог внимательно рассмотреть подаренную открытку. На ней была изображена гондола с высоким носом, на корме стоял мужчина в широкополой шляпе и с длинным веслом в руках. Другой сидел рядом с красивой женщиной в пестром одеянии, играл на мандолине и пел. Но не это поразило парнишку — лодка плыла между высоких домов с многочисленными окнами. Таких Архип еще никогда не видел: они поднимались прямо из воды, отражаясь в ней.

Он положил открытку на колени. Поднял голову и застыл, завороженный живыми переливами морской воды. Высокое солнце зашло за небольшое белое облачко, и его тень легла на море. Она темно–зеленым пятном мирно покоилась среди золотисто–серебряного безбрежного простора, который трепыхался, высвечивал то синими, то фиолетовыми, то лиловыми, то сиреневыми полутонами. Оранжевые блики беспрестанно появлялись и исчезали на плавно катившихся волнах.

Архип вспоминал свинцовое море осени, когда его краски были холодными и суровыми. Виделась ему спокойная гладь голубой воды в летние предгрозовые дни. «И всегда оно разное, — думал он, — Я бы нарисовал его таким, каким оно бывает. Эх, нет у меня красок».

— О чем задумался, Архип? — раздался за спиной громкий голос Аморети.

Куинджи вздрогнул, поворотился, исподлобья поглядел на хозяина. Откуда он взялся? Что ему надо? Но тот, вяло грозя указательным пальцем, продолжил:

— Ты смотри у меня, не отвлекайся. Возчики уже поели. Пора ехать… А твое желание исполнится. Я же говорил: все в свое время.

«Только обещает, — подумал с грустью Архип. — До сих пор не показал меня Феселеру».

Он сел рядом с Гарасем. Предстояло снова ехать к амбарам, забирать мешки с зерном и отвозить на пристань. Считать, сколько погрузили, сколько сгрузили, сходится ли количество взятых из амбара и переправленных на корабль. И все записывать в конторскую книгу. «Кому это нужно? Разве по дороге их кто‑то украдет или спрячет? Лучше бы хозяин отдал мне книгу для рисунков».

В это время довольный Аморети, глядя на отходящие с грузом лодки, скупо улыбался. Он, как и предсказывал Косогубов, выгодно продал пшеницу итальянским купцам. Теперь бы повыгоднее заключить сделки на предстоящей ярмарке.

Не долетает до приазовских степей орудийная пальба кораблей неприятельского флота, не слышны на берегах Кальмиуса и Кальчика залпы ружей русских и турецких солдат, сражающихся где‑то в горных местах далеких Балкан. А если не слышны и не видны, то, мо–жет быть, и нет ее — войны той треклятой. Во всяком случае, для греческих сел, разбросанных по Мариупольскому уезду, она неведома, ничем не дает о себе знать. И для новых соседей греков — переселенцев из разных чужедальних краев: израильских христиан, немцев–менонистов, прусских и баденских выходцев. Только другие их соседи — семьи казаков атамана Гладкого, образовавшего в 1829 году «землю войска Азовского», да семьи недавних переселенцев из Полтавской, Харьковской, Черниговской, Курской и Смоленской губерний, а еще петровские мещане и казенные крестьяне провожали рекрутов в российскую армию с плачем и причитанием, ибо знали, что идут они на войну, а это все одно, что на тот свет.

Но и с войной жизнь людская не останавливается, заботы остаются прежние; паровала весенняя земля и звала в поле хлебопашца. Ко дню великомученика Георгия, он же Егорий храбрый, или святой Юрий, крестьяне повсеместно отсеялись. Подошел черед готовиться к знатной мариупольской ярмарке. Из погребов и амбаров, из клунь и засек вытаскивали соления и лук, семечки подсолнуха и тыквы. Паковали сотканные за долгую зиму ковры, дубленую и сырую кожу и овчины. Гончары укладывали в плетенные из лозы корзины глиняные огромные макитры[44], глечики, майолику всех расцветок, детские игрушки, свистульки. Помещики и зажиточные хозяева снаряжали обозы с пшеницей и кукурузой, отбирали упитанных бычков и коров, овец и коз. Все надеялись продать свой товар повыгоднее и купить подешевле нужное в хозяйстве — вилы и лопаты, косы и грабли, гвозди и топоры, седла и сбрую, плуг и борону, сеялку и косилку. Будет удачным торг — мужик в подарок своей жене привезет цветистый полушалок или платок, а детям карамелек, парубок своей невесте — сережки или монисто, матери — красные из сафьяна красивые трелики[45], а отцу — хатыр[46].