Антон Макаренко - Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»

• Название: Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
• Автор: Антон Макаренко
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-88010-305-8

В настоящее издание включены художественно-педагогические произведения автора, отражающие его взгляды на проблемы социума, на формирование социально зрелой личности, а также побуждающие читателей следовать социально одобряемым моделям поведения.

Произведения А. С. Макаренко неоднократно издавались с 1934 года, были переведены на многие языки народов мира.

Составителем – доктором педагогических наук С. С. Невской, которая принимала участие в издании восьмитомного собрания сочинений автора, вышедшего еще в 1985 году, – внесены дополнения в ранее опубликованные работы автора на основе архивных материалов и исследований, и в полном объеме настоящее издание выпускается впервые.

* * *

Свидетельством международного признания А. С. Макаренко стало известное решение ЮНЕСКО (1988), касающееся всего четырех педагогов, определивших способ педагогического мышления в XX веке.

Это – Джон Дьюи, Георг Кершенштейнер, Мария Монтессори и Антон Макаренко.

---

– Ты убежала… А зачем ты убежала? Мне нужно поговорить с тобой.

Оксана улыбнулась так, как будто разговор шел о прочитанной книжке:

– Мне было чего-то стыдно. Я потому и убежала.

В коридоре никого не было. Оксана поставила локти на подоконник и лукаво посмотрела на Игоря:

– Ты все уже сказал, тебе больше нечего говорить.

Игорь и свои локти поставил рядом. Их плечи коснулись. Длинный рот Игоря сделался теперь по-настоящему ироническим. Он сказал с прежним своим насмешливым задором:

– Миледи, вы ошибаетесь. У меня хватит говорить вам… на всю жизнь.

В окно светил яркий фонарь. Лицо Оксаны сделалось серьезным:

– Знаешь что, Игорь, скажи… сейчас, еще раз…

– И скажу: я тебя люблю, Оксана.

– И еще дальше…

– Я тебя страшно люблю.

Оксана, подпирая голову рукой, повернула к нему внимательное лицо. У Игоря дрожала нижняя губа, но рот был по-прежнему иронический.

– Игорь, знаешь что? Это, может, тебе кажется так?

– Нет, Оксана, я же тебе сказал: на всю жизнь.

Кто-то пробежал сзади них по коридору, они молча смотрели друг на друга.

– Миледи, это несправедливо: я все говорю, а вы ничего не говорите.

– А ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

– Ужасно хочу, ужасно, Оксана!

– Ой, какой ты смешной!

– Почему я такой смешной?

– Потому что… потому что… я тебя дюже люблю, и уже давно, давно.

Игорь зажмурил глаза и хотел дальше слушать. Но Оксана ничего больше не сказала, а когда Игорь открыл глаза, он увидел ее улыбающийся взгляд и руку, протянутую к нему на подоконнике. Он взял эту руку и спросил:

– Оксана, на всю жизнь?

Она кивнула головой. Они стояли и смотрели друг другу в глаза. И, не отрывая взгляда, Оксана сказала:

– Ой, какой же ты, Игорь, тебе, наверное, целоваться хочется!

– Хочется, – прошептал Игорь.

Оксана приблизила к нему плечо и зашептала горячо:

– Нельзя, Игорь, целоваться нельзя, дорогой мой! Если будем целоваться, стыдно будет в колонии жить. Колония ж наша родная ж, наша колония, а мы с тобой, какие мы с тобой люди будем, разве ж можно, чтоб в колонии целовались?

– Один только раз…

Теперь Оксана держала его руку:

– Ой, не надо, миленький Игорь, а кто его знает, как с одного раза будет, а может, потом еще больше захочется.

– Ну, я тебе руку поцелую.

– Поцелуй вот сюда, только один раз, смотри ж, Игорь, один раз…

При фонаре было видно, как она покраснела. Помолчали, дружно глядя в окно, и Оксана опять зашептала:

– Ты сказал: на всю жизнь, так мы еще успеем, хорошо, мой милый? Хорошо? Давай учиться, давай колонии поможем, нехай будет счастливая наша колония, хорошо? А потом поедем в Москву, хорошо? В студенты, родненький мой, в студенты поедем: я на биологический, а ты на какой? Ты, мабудь, на литературный?

На каждое ее «хорошо» Игорь отвечал счастливым, глубочайшим движением души, только слов ему не хватало.

12 Разгром

Приняв дежурство по колонии в десять часов вечера, бригадир первой Воленко сменил часовых в лагере и в вестибюле, проверил сторожей на производственном дворе и у кладовых, прошел по палаткам для порядка и еще раз заглянул в главное здание, чтобы просмотреть меню на завтрашний день. В вестибюле он мельком взглянул на стенные круглые часы и удивился. Они показывали пять минут одиннадцатого.

– В чем дело? – спросил он дневального.

– Остановились. Уже приходил Петров 2-й и лазил туда, сказал – завтра утром исправит.

– А почему не сегодня?

– Он взял запаять что-то…

– А как же завтра с подъемом?

– Не знаю.

Воленко задумался, потом отправился в палатку к Захарову:

– Алексей Степанович, у нас беда – часы испортились.

– Возьми мои.

Захаров протянул карманные часы.

– Ой, серебряные!

– Подумаешь, драгоценность какая – серебро!

– А как же: серебро! Спасибо!

Утро встретило колонистов на удивление свежим солнечным сиянием. Колонисты щурились на солнце и нарочно дышали широко открытыми ртами, а потом все разъяснилось: часы испортились, и Воленко наудачу поднял колонию на полчаса раньше. Воленко был очень расстроен, на поверке приветствовал бригады с каким-то даже усилием. Нестеренко ему сказал:

– Ну что такое: на полчаса раньше. Это для здоровья совсем не вредно.

Но Воленко не улыбнулся на шутку. После сигнала на завтрак, когда колонисты, оживленные и задорные, пробегали в столовую, он стоял на крыльце и кого-то поджидал, рассматривая входящих взглядом. Зырянский пришел из лагеря одним из последних. Воленко кивнул в сторону:

– Алеша, на минутку.

Они отошли в цветник.

– Что такое?

– Часы… пропали… Алексея, серебряные.

– У Алексея?

– Он мне на ночь дал… наши стали.

– Украдены? Ну?!

– Нет нигде.

– Из кармана?

– Под подушкой были…

– А ты… все в столовой? Сейчас же обыск! Идем!

В кабинете Воленко подошел к столу, Зырянский остался у дверей.

– Алексей Степанович! У меня взяли ваши часы.

– Кто взял? Зачем?

Воленко с трудом выдавил из себя отвратительное слово:

– Украли.

Захаров нахмурил брови, помолчал, сел боком:

– Пошутил кто-нибудь?

– Да нет, какие шутки? Надо обыскать.

В кабинет вошли Зорин и Рыжиков. Рыжиков с разгону начал весело.

– Алексей Степанович, Зорин партию столов в город… Я обратно привезу медь.

Зырянский с досадой остановил его:

– Да брось ты с медью! Никто никуда не поедет.

– Почему?

Захаров встал за столом:

– Часы того не стоят. Нельзя обыск. Кого обыскивать?

Воленко ответил.

– Всех!

– Чепуха. Этого нельзя делать.

– Надо! Алексей Степанович!

Рыжиков испуганно огляделся:

– А что? Опять кража?

– У меня… часы Алексея Степановича…

Захаров повернулся к окну, задумчиво посмотрел на цветники:

– Если украдены, никто в кармане держать не будет. Зачем всех обижать?

Зорин шагнул вперед, гневно ударил взглядом в заведующего:

– Ничего! Все перевернуть нужно! Всю колонию! Надоело!

– Обыскивать глупо. Бросьте!

Рыжиков закричал, встряхивая лохмами:

– Как это глупо? А часы?

– Часы пустяшные… Пропали, что ж…

Рыжиков с гневом оглянулся на товарищей:

– Как это глупо? Как это так пропало? Э, нет, значит, он себе бери и продавай, а потом опять будут говорить, что Рыжиков взял, чуть что – сейчас же Рыжиков? До каких пор я буду терпеть?

Зырянский неслышно открыл дверь кабинета и вышел. Часовым сегодня стоял Игорь Чернявин. Зырянский приказал:

– Чернявин, стань на дверях столовой, никого не выпускать?

– Почему?

– Это другое дело – почему. Я тебе говорю.

– Ты не дежурный.

– Э, черт!

Он быстро направился к кабинету, ему навстречу вышел Воленко.

– Прикажи ему стать здесь!

– Я не хочу дежурить!

– Не валяй дурака!

– Я не буду дежурить!

– Идем к Алексею!

Воленко снова остановился перед столом Захарова, над белым воротником парадного костюма его побледневшее лицо казалось сейчас синеватым, волосы были в беспорядке, строгие, тонкие губы шевелились без слов. Наконец он произнес глухо:

– Кому сдать дежурство, Алексей Степанович?

– Слушай, Воленко…

– Не могу! Алексей Степанович, не могу!

Захаров присмотрелся к нему, потер рукой колено:

– Хорошо! Сдай Зырянскому!

Воленко отстегнул повязку, и, против всяких правил и обычаев колонии, она закраснела на грязном рукаве Алешиной спецовки. Но, по обычаю, Захаров поднялся за столом и поправил пояс. Воленко вытянулся перед заведующим и поднял руку:

– Первой бригады дежурный бригадир Воленко дежурство по колонии сдал!

Зырянский с таким же строгим салютом:

– Четвертой бригады дежурный бригадир Зырянский дежурство по колонии принял.

Но как только Захаров сказал «есть», Зырянский опрометью бросился из кабинета. Теперь уже с полной властью он еще издали закричал дневальному:

– Дневальный! Стань на дверях, никого из столовой!

Чернявин увидел повязку на рукаве Зырянского:

– Есть, товарищ дежурный бригадир!

На быстром бегу[269] Зырянский круто повернул обратно.

– Алексей Степанович, я приступаю к обыску.

– Я не позволяю.

– Ваши часы? Потому? Да? Я приступаю к обыску.

– Алеша!

– Все равно я отвечаю.

Захаров поднял кулак над столом:

– Что это такое? Товарищ Зырянский!

Но Зырянский закричал с полным правом на гнев и ответственность:

– Товарищ заведующий! Нельзя иначе! Ведь на Воленко скажут!

Захаров опешил, посмотрел на Воленко, сидящего в углу дивана, и махнул рукой.