Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

• Название: Семья Тибо. Том 2
• Автор: Роже Мартен дю Гар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972
• ISBN: 1.0 — Scan: Irbys27; OCR, Formatting, BookCheck: час

Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией (XIX — начало XX века).

На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении — жизнь как творчество и человека как творца.

Перевод с французского Инн. Оксенова, Н. Рыковой, Д. Лившиц, Н. Жарковой.

Примечания М. Машкина и И. Подгаецкой.

Иллюстрации Б. Заборова.

---

Несколько секунд он с застывшим лицом размышлял о тяжелой ответственности, которую готов был взять на себя.

— Только не это! — сказал он вполголоса. — Только не это!.. Пусть будет хоть один шанс из ста за предотвращение войны — нельзя идти на такой риск!

Он упорно размышлял еще несколько секунд: «Нет, нет…

Какой стороной ни повернуть вопрос… Сейчас выход может быть лишь один: бомбу надо припрятать…»

Он нагнулся и решительным движением вытащил из-под кровати чемоданчик.

«Запрем-ка все это… Никому не скажем ни слова… Дождемся удобного момента!»

Он предвидел момент, когда с неизбежностью рока в мобилизованные массы начнет проникать деморализация, и тогда, чтобы ускорить эту деморализацию, чтобы усилить ее, неплохо будет нанести решающий удар, обнародовав это бесспорное доказательство махинаций буржуазных правительств.

По губам его скользнула мимолетная усмешка — усмешка одержимого: «На чем все держится? Война, революция, может быть, до некоторой степени зависят от этих трех конвертов!» Он взял их и начал машинально взвешивать в своей руке.

Кто-то постучал в дверь.

— Это ты, Фреда?

— Нет, Тибо.

— А!

Пилот быстро спрятал конверты в чемоданчик и запер его на ключ, прежде чем открыть дверь.

Войдя в комнату, Жак прежде всего окинул взглядом весь царивший в ней беспорядок в поисках документов.

— Фреда с тобой не вернулась? — спросил Мейнестрель, поддаваясь внезапному чувству недовольства, почти тревоги, которое он, впрочем, тотчас же подавил. — Я не предлагаю тебе сесть, — продолжал он шутливым тоном, указывая на беспорядочную кучу женских платьев и белья, загромождавшую оба имевшихся в комнате стула. — Впрочем, я как раз собирался выйти. Надо бы поглядеть, что они там делают в Народном доме.

— А… бумаги? — спросил Жак.

Разговаривая, Пилот засунул чемоданчик под кровать.

— Мне кажется, что Траутенбах даром потратил время, — спокойно сказал он. — И ты тоже…

— Да?

Жак был больше поражен, чем огорчен. Мысль, что эти бумаги могут не представлять никакого интереса, даже в голову ему не приходила. Он колебался — расспрашивать подробнее или нет, но под конец все же решился.

— А что вы с ними сделали?

Мейнестрель движением ноги указал на чемоданчик.

— Я думал, что вы намеревались сегодня вечером сообщить обо всем этом на Бюро… Вандервельде, Жоресу?..

Пилот улыбнулся какой-то медленной холодной улыбкой, больше глазами, чем губами, и в этом улыбчивом взгляде, озарившем его мертвенно-бледное лицо, было столько ясности и вместе с тем так мало человечности, что Жак опустил глаза.

— Жоресу? Вандервельде? — произнес своим фальцетом Мейнестрель. — Да они не найдут там материала даже для одной лишней речи! — Заметив разочарованный вид Жака, он отбросил саркастический тон и добавил: — В Женеве я, разумеется, внимательнее разберусь во всех этих заметках. Но на первый взгляд ничего существенного нет: стратегические детали, данные о количестве вооруженных сил. Ничего такого, что в настоящий момент могло бы пригодиться. — Он надел пиджак и взял шляпу. — Пойдем вместе? Мы будем идти потихоньку и разговаривать… Какая жара! Никогда не забуду, каков Брюссель в июле… Куда девалась Альфреда? Она сказала, что зайдет за мной… Проходи вперед, я иду за тобой.

Пока они шли, он расспрашивал Жака о Париже и ни разу не упомянул о документах.

Он волочил ногу больше обычного и грубовато извинился за это перед Жаком. Летом, особенно при сильном утомлении, мускулы ноги болели у него иногда не меньше, чем на другой день после той воздушной аварии.

— Я вроде «инвалида войны», — заметил он с коротким смешком. — В свое время такая штука окажется почетной…

У дверей Народного дома, когда Жак собрался уходить, он внезапно дотронулся до его рукава:

— А ты? Что это с тобой, мой мальчик?

— Что со мной?

— Ты как-то изменился. Уж не знаю, как сказать… Но очень изменился.

Он пристально смотрел на него жестким, темным, проницательным взглядом.

На несколько секунд перед глазами Жака возник образ Женни. Он покраснел. Ему противно было лгать, но и объяснять не хотелось. Он загадочно улыбнулся и отвернул голову.

— До скорого свидания, — сказал Пилот, не настаивая. — Перед митингом я пойду с Фредой пообедать в «Таверну». Мы займем тебе место подле нас.

LII

Уже с восьми часов заняты были не только пять тысяч сидячих мест Королевского цирка, но даже пролеты и галерея заполнились демонстрантами, а снаружи, на узких улицах вокруг цирка, кишела огромная толпа народа, по подсчетам восторженных активистов не менее пяти-шести тысяч человек.

Жаку и его друзьям с большим трудом удалось расчистить себе проход и проникнуть в зал.

«Официальные» лица, задержавшиеся в Народном доме, где продолжало заседать Бюро Интернационала, еще не прибыли. Передавали, что обсуждение проходит довольно бурно и, вероятно, затянется надолго. Кейр-Харди и Вайян изо всех сил старались добиться от собравшихся делегатов принципиального согласия на превентивную всеобщую стачку и твердого обещания от имени представляемых ими партий, что они будут активно работать у себя на родине над подготовкой к этой стачке, чтобы в случае войны Интернационал мог воспрепятствовать воинственным планам правительств. Жорес энергично поддержал это предложение, и ожесточенная дискуссия по этому поводу велась с самого утра. Сталкивались две противоположные точки зрения — все те же самые. Одни соглашались в принципе на всеобщую забастовку в случае агрессивной войны, но в случае войны оборонительной — говорили они — страна, парализованная стачкой, неизбежно подверглась бы нашествию агрессора; а народ, на который напали, имеет право и даже обязан защищаться с оружием в руках. Большая часть немцев, очень многие бельгийцы и французы думали именно так и лишь искали ясного и не вызывающего сомнений определения, при каких условиях та или иная держава должна считаться нападающей. Другие, опираясь на историю и извлекая убедительные аргументы из статей, появившихся за последние дни во французской, немецкой и русской печати, тенденциозно извращавших факты, утверждали, что война в целях законной самозащиты — это миф. «Правительство, решившее вовлечь свой народ в войну, всегда находит какой-нибудь способ либо подвергнуться нападению, либо выдать себя за жертву нападения, — утверждали они. — И чтобы не допустить такого маневра, необходимо, чтобы принцип превентивной забастовки был провозглашен заранее с тем, чтобы она явилась автоматическим ответом на любую угрозу войны, необходимо, чтобы этот принцип был немедленно принят социалистическими вождями всех стран, принят единогласно и так, чтобы уклониться от его проведения в жизнь было невозможно. Тогда сопротивление войне путем прекращения всякой работы — единственное эффективное сопротивление — может быть в роковой час организовано повсюду и одновременно». Результаты этих прений, решавших, быть может, грядущую судьбу Европы, были еще неизвестны.

Жак почувствовал, что кто-то толкает его локтем. То был Сафрио, который заметил его и пробрался к нему.

— Я хотел рассказать тебе о замечательном письме, которое Палаццоло получил от Муссолини, — сказал он, вытаскивая несколько сложенных листков, которые были заботливо спрятаны у него на груди под рубашкой. — Самое лучшее я списал… А Ричардли перевел это очень хорошим стилем для «Фанала». Вот увидишь…

Кругом царил такой шум, что Жаку пришлось нагнуться к самым губам Сафрио.

— Слушай…» Сперва вот это: «Фактом войны буржуазия ставит пролетариат перед трагическим выбором: либо восстать, либо принять участие в бойне. Восстание было бы живо потоплено в крови; а бойня маскируется благородными словами, такими, как «долг», «Родина»…» Ты слушаешь?.. Бенито пишет также: «Война между нациями — это самая кровавая форма сотрудничества между эксплуататорскими классами. Буржуазия довольна, когда она может заклать пролетариат на алтаре Отечества!..» И дальше: «Интернационал — вот к чему неотвратимо приведут грядущие события…» Да, — произнес он звонким голосом. — Бенито хорошо сказал: «Интернационал — вот наша цель!» И ты сам видишь: Интернационал уже достаточно силен, чтобы спасти народы! Ты видишь это здесь, сегодня вечером! Единство пролетариата — залог мира во всем мире!

Он выпрямился. Глаза его блестели. Он продолжал говорить, но все усиливавшийся шум не давал Жаку разобрать его слова.

Толпа, сгрудившаяся в этой удушливой атмосфере, начинала проявлять нетерпение. Чтобы занять ее чем-нибудь, бельгийским активистам пришла в голову мысль запеть свой гимн «Пролетарии, объединяйтесь», который вскоре подхватили все. Каждый голос, сперва неуверенный, находя поддержку в соседе, становился тверже; и не только каждый голос — каждое сердце. Эта песня создавала некую связь, становилась полнозвучным, конкретным символом солидарности.