Роже Мартен дю Гар - Семья Тибо. Том 2

• Название: Семья Тибо. Том 2
• Автор: Роже Мартен дю Гар
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1972
• ISBN: 1.0 — Scan: Irbys27; OCR, Formatting, BookCheck: час

Роман-эпопея классика французской литературы Роже Мартен дю Гара посвящен эпохе великой смены двух миров, связанной с войнами и революцией (XIX — начало XX века).

На примере судьбы каждого члена семьи Тибо автор вскрывает сущность человека и показывает жизнь в ее наивысшем выражении — жизнь как творчество и человека как творца.

Перевод с французского Инн. Оксенова, Н. Рыковой, Д. Лившиц, Н. Жарковой.

Примечания М. Машкина и И. Подгаецкой.

Иллюстрации Б. Заборова.

---

— Подожди немного… Я поднимусь наверх, скажу, что ты вернулся. Может быть, он захочет, может быть, нет… А ты тоже изменился, — заметил он, устремив на Жака свой ласковый взгляд. — Si, si! Ты не слушаешь, ты думаешь о войне… Все изменились… Расскажи, что ты видел сам. Они позволили тебе уехать?..Знаешь, самое страшное — это безумие, которое охватило всех, ставших солдатами!.. Их песни, их furia…[57] Поезда с мобилизованными. У всех горят глаза, все кричат: «На Берлин!» А другие: «Nach Paris!»[58]

— Те, кого видел я, не пели, — мрачно сказал Жак. И продолжал возбужденно, словно внезапно проснувшись: — Страшно не это, Сафрио… Страшно то, что Интернационал… Он ничего не сделал. Он предал… После смерти Жореса отступили все! Все, даже лучшие! Ренодель, друг Жореса! Гед! Самба! Вайян! Да, Вайян, а ведь это — человек! Единственный, кто в свое время осмелился заявить в палате: «Лучше восстание, чем война!» Все! Даже руководители Всеобщей конфедерации труда!.. И это непонятнее всего! Ведь они-то уж не были заражены парламентаризмом! И ведь решения конгрессов конфедерации были вполне определенны: «В случае объявления войны — немедленная всеобщая забастовка!..» Накануне мобилизации пролетариат еще колебался. Еще была возможность! Но они не сделали даже попытки! «Священная земля! Отечество! Национальное единение!.. Защита социализма от прусского милитаризма!» Вот и все слова, которые они нашли! А тем, кто спрашивал: «Что делать?» — они смогли ответить только одно: «Подчиняйтесь приказу о мобилизации!»

Сафрио слушал с полными слез глазами.

— Даже и здесь все перевернулось, — сказал он после паузы. — Теперь товарищи говорят шепотом… Ты увидишь! Все переменились… Боятся… Сегодня федеральное правительство еще нейтрально; нас не трогают. Но завтра? И тогда, если придется уезжать, куда держать путь?.. Все боятся. Полиция следит за всем… В «Локале» теперь никого… Ричардли устраивает по ночам собрания у себя или у Буассони… Приносят газеты… Кто умеет, переводит их остальным. Потом все спорят, раздражаются… Из-за пустяков. Что можно сделать?.. Один только Ричардли еще работает. Он верит. Он говорит, что Интернационал не может умереть, что он воскреснет еще более сильным! Он говорит, что сейчас должна поднять свой голос Италия. Он хочет добиться объединения швейцарских социалистов с итальянскими, чтобы начать восстанавливать честь… Потому что в Италии, — продолжал Сафрио, гордо подняв голову, — в Италии, знаешь ли, весь пролетариат остался верен! Италия — это истинная родина революции! Все лидеры групп — и Малатеста, и Борги, и Муссолини, — все они борются энергичнее, чем когда бы то ни было! Не только для того, чтобы воспрепятствовать правительству, в свою очередь, вступить в эту войну, — нет, чтобы как можно скорее добиться мира путем объединения со всеми социалистами Европы: с социалистами Германии, с социалистами России!

«Да, — подумал про себя Жак. — Они не догадались, что существуют более быстрые способы добиться мира!..»

— Во Франции вы тоже могли бы найти кое-какие островки, которые еще держатся, — проговорил он равнодушным тоном, словно эти вопросы уже не затрагивали его. — Вам бы следовало, например, сохранить связь с Федерацией металлистов. Там есть люди. Ты слышал о Мергейме{129}?.. Есть еще Монатте и группа из «Ви увриер». Эти не струсили… Есть еще и другие: Мартов{130}… Мурлан с сотрудниками редакции «Этандар».

— В Германии — Либкнехт{131}… Ричардли уже наладил с ним связь.

— В Вене тоже… Хозмер… Через Митгерга вы могли бы…

— Через Митгерга? — перебил его итальянец. Он встал. Губы его дрожали. — Через Митгерга? Так ты не знаешь?.. Он уехал!

— Уехал?

— В Австрию!

— Митгерг?

Сафрио опустил глаза. На его прекрасном римском лице было написано обнаженное физическое страдание.

— В тот день, когда Митгерг вернулся из Брюсселя, он сказал: «Я еду туда». Мы все сказали ему: «Послушай, ты сошел с ума! Ты и без того уже осужден как дезертир!» Но он сказал: «Вот именно. Но дезертир еще не значит — трус. Когда объявлена война, дезертир возвращается к себе. Я должен ехать!» Тогда я спросил: «Для чего, Митгерг? Не для того же, чтобы стать солдатом?» Я не понял его. И он сказал: «Нет, не для того, чтобы стать солдатом. Чтобы показать пример. Чтобы они расстреляли меня на глазах у всех!..» И вот в тот же вечер он уехал…

Конец фразы заглушили рыданья.

— Митгерг! — пробормотал Жак с остановившимся взглядом. После долгой паузы он повернулся к итальянцу: — А теперь, прошу тебя, пойди и скажи ему, что я здесь.

Оставшись один, он вполголоса повторил: «Митгерг!» Митгерг кое-что сделал; Митгерг сделал все, что мог… Все, что мог, чтобы доказать самому себе, что он остался верен своим убеждениям!.. И выбрал поступок, могущий служить примером, решившись пожертвовать ради этого жизнью…

Спустившись вниз, Сафрио был поражен, подметив на лице Жака как бы отблеск не успевшей исчезнуть улыбки.

— Тебе повезло, Тибо! Он согласился… Поднимись наверх!

Жак пошел вслед за итальянцем по винтовой лесенке, которая вела из аптекарского магазина. Взобравшись на последний этаж, Сафрио посторонился и указал Жаку на маленькую каморку в глубине, отделенную от чердака дощатой перегородкой.

— Он здесь… Иди один, так лучше.

Мейнестрель повернул голову к отворявшейся двери. Он лежал на кровати, лицо его лоснилось; черные волосы слиплись от пота, и череп казался от этого меньше, лоб выпуклее. В свесившейся руке он держал газету. Над ним сквозь открытое слуховое окно виднелся квадрат раскаленного неба. Было невыносимо жарко. Развернутые газеты валялись на плиточном полу, усеянном недокуренными папиросами.

Мейнестрель не ответил на улыбку порывисто бросившегося к нему Жака, и тот внезапно остановился, не дойдя до кровати. Однако быстрым движением, не свойственным ревматику («это только oune pretesto», — подумал Жак), Пилот встал. На нем был выцветший синий полотняный комбинезон летчика, надетый на голое тело; расстегнутый ворот обнажал волосатую похудевшую грудь. У него был неряшливый, почти грязный вид: отросшие волосы закручивались кверху, образуя на затылке перистый завиток, похожий на утиную гузку.

— Зачем ты приехал?

— А что я мог делать там?

Мейнестрель прислонился к комоду; скрестив руки, он смотрел на Жака, время от времени подергивая бороду. Его левый глаз то и дело подмигивал от недавно появившегося тика.

Совершенно сбитый с толку этим приемом, Жак неуверенно продолжал:

— Вы не можете себе представить, Пилот, что там делается… Все собрания запрещены — митингов больше нет… Цензура! Ни одной газеты, которая захотела бы, которая смогла бы напечатать оппозиционную статью… Я сам видел, как на террасе одного кафе изувечили человека за то, что он недостаточно быстро снял шляпу при виде знамени… Что делать? Распространять листовки в казармах? Чтобы очутиться за решеткой в первый же день? Что же, что? Террористические акты? Вы знаете, это не в моем духе… Да и стоит ли взрывать склад снарядов или поезд с боевыми припасами, когда существуют сотни складов и тысячи поездов?.. Нет, сейчас там нечего делать! Нечего!

Мейнестрель пожал плечами. Безжизненная улыбка показалась на его губах.

— Здесь тоже!

— Это еще вопрос, — возразил Жак, отводя глаза.

Мейнестрель как будто не расслышал. Он повернулся к комоду, опустил руку в таз и смочил себе лоб. Потом, увидев, что Жак, не находя свободного стула, продолжает стоять, снял со скамеечки кучу бумаг. Его затуманенный, блуждающий по сторонам взгляд был взглядом маньяка. Он снова подошел к кровати, сел, опустив руки, на край матраса и вздохнул.

И вдруг сказал:

— Мне недостает ее, знаешь…

Отчетливая, почти равнодушная интонация не выражала ничего, она только констатировала факт.

— Они не должны были так поступать, — прошептал Жак после минутного колебания.

И на этот раз Мейнестрель как будто не расслышал. Но он встал, отшвырнул ногой газету, дошел до двери и в течение нескольких минут, волоча ногу, словно раненое насекомое, шагал по комнате; смесь возбуждения и безразличия чувствовалась в его походке.

«Неужели он так изменился? — думал Жак. Он еще не верил. Ему тем удобнее было наблюдать за Мейнестрелем, что тот, казалось, забыл о его присутствии. Похудевшее лицо утратило свойственное ему выражение сосредоточенной силы, постоянно бодрствующей и ясной мысли. Глаза были по-прежнему живые, но без блеска, и взгляд их странно смягчился — до такой степени, что по временам в них отражались спокойствие, безмятежность. «Нет, — сейчас же сказал себе Жак, — не спокойствие — усталость… То отрицательное спокойствие, которое приносит с собой усталость».