Мария Нуровская - Письма любви

• Название: Письма любви
• Автор: Мария Нуровская
• Издательство: РИПОЛ классик
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07255-1

В ваших руках самый известный в мире роман современной польской писательницы Марии Нуровской. О чем он? О любви. Нуровская всегда пишет только о любви. В Польше писательницу по праву называют королевой жанра. Почитатели Марии Нуровской уверены: лучше нее о женщине и для женщин сегодня не пишет никто.

Это удивительный роман в письмах, письмах, которые героиня пишет любимому мужчине и которые не отсылает. Какие тайны скрывают эти исписанные нервным женским почерком листы, таящиеся в безмолвной глубине письменного стола?

---

— Одна ложечка, вторая, послушная девочка…

Я с омерзением проглатывала еду. И всегда думала о Марысе, о том, как я ее кормила. Может быть, если бы это делал ты, она бы еще жила. Мы ходили на прогулку, сначала до оврага, а потом дальше. Вечером в кустах сирени пели соловьи. Мы гуляли вокруг газона. Как-то глуховатая жена одного забытого автора спросила вдову другого забытого автора:

— Что это за пара, пани Хана? Выглядят, как будто только что поженились…

И та, вторая, ответила:

— Она была больна, все думали, что умрет. Знаете, это та переводчица с французского.

— А, это она…

Они орали так, что мы услышали их и улыбнулись друг другу. Но мы не были тогда любовниками. Ты относился ко мне с трогательной заботой: помогал мыться, одеваться, стирал мое белье, как твоя мама когда-то. Я ведь оказалась словно без рук. У меня были не пальцы, а палки. Я боялась, что так останется навсегда. Врачи обещали, что я обязательно приду в норму, но нужно упражняться. Для этого из Варшавы приезжал физиотерапевт. Он работал в твоем отделении, потому что людям после инфаркта тоже необходима гимнастика. Ты сказал, что он прекрасный специалист, но болван. Пан Роберт, так звали физиотерапевта, был чрезвычайно вежлив, и от него пахло одеколоном. Тебя он очень уважал и на каждое твое слово отвечал наклоном головы: «Да, пан ординатор! Будет сделано, пан ординатор!»

— Возьмитесь поактивнее за мою жену, — приказал ты ему. — Она большая лентяйка, ей не хочется упражняться.

А он отвечал:

— Будет сделано, пан ординатор.

В конце июля тебя сменил Михал, мне уже стало немного получше. Пан Роберт действительно активно за меня взялся. Иногда мне даже хотелось плакать, настолько быстро я уставала. Но жаловаться было нельзя, поскольку ты сурово говорил:

— Я долго еще буду твоей нянькой?

И, несмотря на то что твой голос звучал как признание в любви, пан Роберт принимал все за чистую монету и гонял меня беспощадно.

После твоего отъезда его усердие немного поумерилось, и мне удалось сократить упражнения почти что наполовину. А с Михалом все было просто прекрасно. Наши прогулки, наши беседы… Я уже могла сама одеваться, пробовала самостоятельно есть. Конечно, хлеб пока отрезать не могла, но и того, что делала, было достаточно. Как-то Михал, расстилая мне постель, сказал:

— Ну и нагнала ты на нас страху. Мы привыкли, что это мы болеем ангиной и катарами, а ты нам даешь малиновое варенье и аспирин.

— И конь иногда спотыкается, — рассмеялась я.

— Если бы с тобой, Кристина, что-нибудь случилось, я бы навсегда остался один.

— Что ты говоришь! У тебя есть жена, скоро ты станешь отцом.

— С моим странным характером меня никто не поймет.

— Только другой такой же странный характер, ты это хотел сказать!

Михал говорил настолько серьезно, что меня это сбило с толку.

— Нет, мне хотелось сказать, я счастлив, что у меня есть ты…

— Однако признание после стольких лет…

И неожиданно мы оказались рядом. Я прижала его к себе, вернее, он меня прижал. Выше меня на голову, широкоплечий, он фигуру унаследовал от отца.

— Может, пойдем погуляем? Еще минута, и мы растаем от слез и от избытка чувств, — проговорила наконец я.

Меня бы в этот момент переполняло счастье, если бы не обычная примесь горечи. Теперь я подумала о Марысе. Жаль, она его не видит. Как она бы гордилась, что ее сын стал таким. Почему она не хотела жить, хотя бы для него, для Михала? Я не осмеливалась у него спросить, думает ли он, хотя бы иногда, о маме.

А на прогулках Михал рассказывал мне, над чем сейчас работает в институте. Стало ясно, что кандидатскую он защитит без проблем…

— Кажется, ты будешь самым молодым кандидатом наук в Польше.

— Но профессором стану, уже когда буду стариком, не бойся. Тут тебе не Америка.

— Кстати, об Америке, как дела со стажировкой?

— Ну куда я сейчас поеду? — произнес он с сожалением. — Как же ребенок? Достаточно, что ты меня воспитала.

— У него же будет мама.

— Ты думаешь, я доверил бы сына этой идиотке?

— Откуда ты знаешь, что будет сын?

— Знаю.

— А ты уже придумал для него имя? — заговаривала я Михала, не желая, чтобы он спросил мое мнение о его жене.

— А ты?

Тогда, неизвестно почему, я сказала:

— Артур.

И подумала, что если бы так произошло, то получился бы некий польско-еврейский сплав, в котором неизвестно, кто кем является, кто кого любит, кто кого ненавидит. Твой внук, носящий имя моего отца… Но мой приемный внук, носящий имя моего отца, это уже совершенно другое…

Михал уехал в Варшаву в последнюю неделю августа. Я еще оставалась в Доме творчества. Двигалась уже без страха. Наверное, неуверенность исходила не от физической слабости, а от моей контуженной головы. В какие-то моменты я не помнила, кто я и где нахожусь. Это, правда, быстро проходило. Когда кто-то неожиданно спрашивал меня, не могла сразу ответить. Неважно, о чем шла речь. Например, хочу ли я соль. Я даже не знала, что это такое — соль. И соображала в течение минуты, а может, и больше. Спросивший человек начинал приглядываться ко мне. Это раздражало… Может, поэтому я избегала разговоров с теми, кто жил в здании дворца, точнее, в административном корпусе, так как во дворец ходили только в столовую и смотреть телевизор.

Я жила на втором этаже, в комнате с видом на парк. Каждое утро меня будило пение иволги. Однажды в мою комнату вошел он. Это произошло вскоре после отъезда Михала. Когда я увидела его, то подумала: ну вот, и возвращается мое второе «я». Вновь эту жизнь, как волос, нужно будет делить надвое. Я сидела у окна, бессмысленно уставившись на деревья. Он подошел, я почувствовала на плечах его руки. Эти руки меня приподняли. Он держал меня крепко, прижимая к себе. Как куклу, подумала я, поскольку ноги не доставали до пола. А потом повернул ключ и начал меня раздевать, не спрашивая, хочу ли я, нужно ли мне все это. Это было нужно ему. Сначала я ничего не чувствовала, наверное потому, что во время болезни далеко оторвалась от своего тела, точнее, оно от меня. Я постоянно не успевала. Тело находилось уже на последней ступеньке лестницы, а я топталась где-то на полпути, я вставала с кресла, но оказывается, еще сидела в нем. Тело было мудрее меня, а может, только сохранило навыки, которых я не помнила. Ты относился ко мне нежно, но это не имело ничего общего с сексом. А сейчас я видела его темную голову, припавшую к моей груди, и что-то во мне дрогнуло, словно воспоминание. Я дотронулась до его волос. Надо мной склонилось его лицо, затуманенные глаза. Губы дотронулись до моих губ, и я уже понимала, что такое — желать мужчину. Его руки обхватили мои бедра, и он глубоко вошел в меня. Острое желание подхватило меня, как волна. Своей любовью он возвращал меня в настоящую жизнь. Словно неожиданно я почувствовала вкус пищи, а до этого ела все без соли… Мы почти не разговаривали.

Прощаясь, он чувственно и осторожно поцеловал меня. Как они оба заботливы, подумала я. Очищенный грецкий орех выглядит словно человеческий мозг и делится на две половинки. Так и я делила себя между двумя мужчинами. Они были такими разными и одновременно дополняли друг друга. Я не могла быть только с одним из них — сразу становилась лишь половинкой грецкого ореха…

Теперь я ходила на прогулки одна и чаще гуляла по парку. Однажды добрела до самого конца и где-то около стены увидела гипсовую скульптуру Божьей Матери. Из-под голубого одеяния выглядывали босые ноги. Она наступала ими на змею, державшую яблоко… Это лицо с пустыми глазами не соответствовало драматическому языку сцены. Гораздо больше выражения было в злых глазках змеи, которая крепко держала это яблоко, и было видно, что она ни за что его не выпустит. Я долго стояла, не в силах сдвинуться с места, и неожиданно поняла, что хочу спросить у этой гипсовой куклы, где ее сын…

Пан Роберт продолжал приезжать и делать со мной упражнения. Я все еще не могла держать ручку. Не очень-то удавалось и печатать на машинке — пальцы сбивались и цепляли клавиши. Как только мы остались вдвоем, пан Роберт ожил. Он начал мне рассказывать о себе, и надо признать, ему было что рассказать. Вечно с ним что-то случалось. Недавно он приобрел машину и открыл для себя, что автомобили — его хобби. Другим его хобби были женщины, бабоньки, как говорил он.

— Бабоньки до тридцати пахнут пеленками, а под сорок — уже мускусом.

— Ну значит, мое общество для пана не очень приятно, — со смехом сказала я, — ведь я отношусь ко второй группе.

— Пани — феномен природы, — произнес он серьезно. — Если бы мне пришлось выступить в роли эксперта, то я бы дал вам двадцать восемь, потолок — тридцать…

— Выходит, я еще имею шанс?

Тогда он посмотрел мне в глаза. В этом взгляде было что-то такое, от чего я на секунду словно потеряла равновесие.