И. Мартынов - Книгоиздатель Николай Новиков

• Название: Книгоиздатель Николай Новиков
• Автор: И. Мартынов
• Издательство: Книга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

Книга И. Ф. Мартынова “Книгоиздатель Николай Новиков” в серии “Деятели книги” (М., 1981) - это добротная научная биография того, чье имя стоит в заглавии книги, написанная на основе тщательного изучения архивных и печатных источников. Автор — исследователь истории русской книги ХVIII века, сотрудник Библиотеки АН СССР (БАН) в Ленинграде.

---

Обвинение Новикова «в употреблении разных способов к уловлению в свою секту известней особы», то есть Павла, тоже оказалось явно несостоятельным. Мастер Коловион даже никогда не встречался с предполагаемой «жертвой» своих «козней». Самый пристрастный суд не мог бы найти состава преступления в передаче наследнику престола через вторые руки нескольких книг религиозного содержания. А ведь только эти факты, судя по сохранившимся материалам, находились в руках следствия. Кроме того, о каком «уловлении» вообще могла идти речь, когда Павел первым проявил интерес к масонским сочинениям и охотно откликнулся на предложение архитектора В. И. Баженова помочь ему в комплектовании «мистической» библиотеки. Составленная при национализации Гатчинского дворца опись книг из кабинета Павла (здесь были и «Карманная книжка для вольных каменщиков», и «Избранная библиотека для христианского чтения», и сочинение Иоанна Арндта «О истинном христианстве») свидетельствует о серьезном и вполне самостоятельном интересе наследника престола к учению мартинистов[269]. Скорее всегда не столько масоны возлагали какие-то надежды на гатчинского узника, сколько сам Павел искал сочувствия и моральной поддержки у Новикова и его единомышленников, когда же связь с гонимыми сектантами показалась трусливому цесаревичу слишком опасной, он поспешил отмежеваться от них.

Следствие над Новиковым зашло в тупик. Екатерина была разгневана упорством давнего недруга и горько жаловалась петербургскому полицеймейстеру Н. П. Архарову на то, «что всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком»[270]. Словно еще на что-то надеясь, она полмесяца не подписывала приговора. Однако Новиков не собирался оговаривать себя и своих единомышленников. Не дождавшись покаяния Коловиона, Екатерина указом от 1 августа 1792 г. решила его участь. На основании бумаг, изъятых при обыске, и «допросных листов» Новикова признали «вредным государственным преступником», достойным «тягчайшей и нещадной казни». В вину ему ставились организация «тайных сборищ», тайная переписка с иноземными врагами России, «совращение» в масонство великого князя Павла Петровича и издание запрещенных книг. Понимая, как в сущности шатки доводы обвинения, лицемерная императрица поспешила проявить «гуманность». Как и в случае с Радищевым, «следуя сродному ей человеколюбию и желая оставить (Новикову) время на принесение в своих злодеяниях покаяния», она распорядилась «запереть его на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость»[271].

«Дело» мастера Коловиона показало современникам и потомкам подлинное лицо «ученицы» Монтескье и Вольтера. Через 26 лет после этого позорного процесса Карамзин писал: «Его заключили в Шлиссельбургской крепости не уличенного действительно ни в каком государственном преступлении, но сильно подозреваемого в намерениях, вредных для благоустройства гражданских обществ… Новиков как гражданин, полезный своей деятельностью, заслуживает общественную признательность; Новиков как теософический мыслитель, по крайней мере, не заслуживает темницы»[272].

Жизнь Новикова в заключении была тяжелой. Обострились старые болезни, появились новые. Скудных «кормовых» денег не хватало даже на тюремную похлебку. Одежда узника обветшала, но заменить ее было нечем. Иссохший, обросший бородой мастер Коловион производил столь тягостное впечатление, что комендант крепости несколько раз пытался добиться хотя бы некоторого облегчения его участи. «Что же касается до Новикова, — рапортовал начальству чиновник Тайной канцелярии Ф. Крюков, обследовавший положение заключенных в апреле 1796 г., — то он, будучи одержим разными припадками и не имея никакого себе от того пособия, получил, наконец, иыне внутренний желудочный прорыв, от чего и терпит тягчайшее страдание, то и просит к облегчению судьбы своей человеколюбивейшего милосердия, а притом страждут они с Багрянским и от определенного им к содержанию малого числа кормовых, в рассуждении нынешней во всем дороговизны»[273]. Однако все просьбы Новикова остались без внимания: ни права на продолжительные прогулки, ни лекарств, ни прибавки «кормовых» денег он не получил.

Монотонной чередой тянулись бесконечные дни заточения. Единственной книгой, которой разрешали пользоваться заключенным, была Библия, но ее Николай Иванович и так знал наизусть.

Оставалось искать покоя и бодрости только в своей душе, в воспоминаниях о невозвратимом прошлом, о милых сердцу друзьях, о несчастных детях. Каждый новый восход напоминал узнику о том, что он может стать последним в его жизни. И все-таки Новикову суждено было пережить своих палачей.

6 ноября 1796 г. скоропостижно скончалась Екатерина II, а через три дня Новиков покинул Шлиссельбургскую крепость. Полторы тысячи мрачных дней и ночей провел он в ее стенах. 87 узникам, брошенным в застенки ненавистной матерью, возвратил свободу дождавшийся часа отмщения Павел. Тоска по родным и близким людям гнала Коловиона домой. «Он прибыл к нам 19 ноября, поутру, дряхл, стар, согбен, в разодранном тулупе, — вспоминал друг Новикова С. И. Гамалея. — Доктор и слуга крепче его. Некоторое отсвечивание лучей небесной радости видел я на здешних поселениях, как они обнимали с радостными слезами Николая Ивановича, вспоминая при этом, что они в голодный год великую через него помощь получили; и не только здешние жители, но и отдаленных чужих селений… Сын в беспамятстве побежал, старшая дочь в слезах подошла, а меньшая нова, ибо она не помнила его, и ей надобно было сказать, что он ее отец»[274].

Поток благодеяний, излившийся на русских масонов с воцарением нового императора, казалось бы, должен был возродить к новой жизни недавнего шлиссельбургского узника. Однако милостивая аудиенция Павла не слишком обрадовала Новикова. Он уже сполна испытал на себе справедливость любимой в юности поговорки: «близ царя — близ смерти». Да и милость царя была недолгой. Ни государственной службы, ни возмещения огромных убытков, понесенных по вине правительства, Новиков не получил. Правда, указом императора от 11 ноября 1796 г. ему вернули остатки движимого и недвижимого имущества (дома и книги), ранее переданного Московскому приказу общественного призрения[275], однако согласно новому царскому распоряжению от 10 апреля 1797 г. все это пошло на уплату казенных и частных долгов издателя[276]. Вскоре выяснилось, что деньги поступают кредиторам слишком медленно. Рассмотрев их жалобы, Павел распорядился 9 июля 1797 г. «не освобождать от поручительства тех, которые в исправном платеже занятой Новиковым из Воспитательного дома суммы с процентами поруками подписались, и в случае недостатка на платеж того долгу одного Новикова имения употребить в продажу на недостающее число имение поручителей»[277]. Угроза разорения вновь пробудила угасшее с годами чувство неприязни к мастеру Колов иону его былых компаньонов[278].

Как показали дальнейшие события, они напрасно волновались, к 5 октября 1797 г. долг Новикова Воспитательному дому был полностью выплачен, а спустя полгода — и ростовщические проценты, возросшие до 70 тыс. руб. за время шлиссельбургского заточения издателя[279].

Покончив расчеты с казной, Новиков поручил удовлетворить претензии частных кредиторов своему старому другу и компаньону Г. М. Походяшину. Это оказалось далеко не простой задачей. После многих мытарств, испробовав чуть ли не все способы к скорейшей распродаже новиковских книжных «залежей», оценивавшихся в 400 тыс. руб., предприимчивый купец задумал организовать в Москве беспроигрышную лотерею. Приобретая билет стоимостью в 10 рублей, каждый из 35 тысяч ее участников имел шанс стать счастливым обладателем огромной библиотеки. Нам неизвестно точное число искателей «фортуны», поддавшихся на уговоры Походяшина, однако его предприятие, по-видимому, имело успех. Не случайно сразу же по завершении лотереи Новиков в последний раз попытался вернуться к активной общественной деятельности, предложив на торгах за содержание Университетской типографии ежегодную плату в 11 тыс. руб.[280] К сожалению, его конкуренты оказались богаче и влиятельнее.

Распростившись навсегда с любимым делом, владелец разоренной усадьбы и полутораста крепостных душ доживал свои дни в борьбе с долгами, нищетой, болезнями. Редкие гости, заезжавшие в Авдотьино «на поклон» к патриарху русского масонства, удивлялись его стоическому смирению и мистической самоуглубленности[281]. Обстоятельства сложились так, что задолго до смерти Новикова, мирно скончавшегося на 74-м году жизни, русское просвещение потеряло одного из деятельнейших своих тружеников.

Заточая мастера Коловиона в Шлиссельбургскую крепость, Екатерина II считала себя победительницей, однако посеянные им семена дали обильные всходы совсем в иную эпоху, при иных обстоятельствах. Свято уверовав в идеалы добра, гуманизма и социальной справедливости, служению которым посвятил свою жизнь Новиков, сыновья масонов-декабристы — первыми вышли на открытый бой за превращение этих идеалов в основной закон русского общества. Друзья человечества и свободы не забыли его нравственного подвига. «Новиков, — писал А. И. Герцен в статье „О развитии революционных идей в России“ — был одной из тех великих личностей истории, которые творят чудеса на сцене, по необходимости погруженной во тьму… Каким огромным делом оказалась его смелая мысль — объединить во имя нравственного интереса в братскую семью все, что есть (у нас) умственно зрелого»[282]. Именно это позволяет благодарному потомству, нисколько не преуменьшая сложности и противоречивости идейных позиций и практической деятельности Новикова, видеть в нем одного из крупнейших книгоиздателей-просветителей, страстного провозвестника и энергичного проводника новых, более гуманных и справедливых отношений между людьми.