Елена Криштоф - Май, месяц перед экзаменами

• Название: Май, месяц перед экзаменами
• Автор: Елена Криштоф
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1968

Экзамен на аттестат зрелости мы держим один раз, и май действительно месяц перед этими экзаменами. Но потом идет еще длинная жизнь и предлагает всё новые экзамены. Как ты справишься с этими испытаниями? Зависеть это будет от того, какие у тебя были друзья, какие учителя, кого ты любил…

Если в семнадцать лет твой друг слишком требователен к тебе, это бывает и тяжело. Но нетребовательному другу какая цена?

---

Легкая сумка-планшет через плечо, быстрые строки в блокноте, вызывающе дерзкий стук каблуков (корреспондент идет!) и общение с теми, кто покоряет космос, плывет в Антарктиду. В крайнем случае, устанавливает безразлично какие, но мировые рекорды. И навеки ей не будет дела до таких поселков, как наш Первомайск.

Впрочем, ей и сейчас уже нет дела до Первомайска. Вот если Первомайск прославится на всю страну, тогда она снизойдет.

Мы встретимся с нею на широких проспектах (к тому времени, надо думать, покроют асфальтом наши разъезженные улицы), и озабочена она будет тем, насколько эффектным может получиться очерк, который она назовет «Десять лет спустя». Возможно, в этом очерке Звонкова вспомнит и Михайловну с ее молодой косыночкой, с ее разбитыми, готовно согнутыми, чтоб подхватить любую работу, руками (как-никак Михайловна рыла первые котлованы первой очереди нашего завода сразу после войны и укладывала первые камни в его первые фундаменты!).

И Косте Селину, сыну Михайловны, в нем найдется место (мечтал паренек о капитанском мостике, о голубых дорогах Атлантики, потом работал просто слесарем, а вот теперь вырос вместе с родным заводом. И — пожалуйста: огромным кораблем плывут в будущее корпуса комбината, где он одним из начальников смены). И даже, может быть, мне…

И все в ее очерке будет похоже на правду как раз в той степени, в какой муляжи на витрине нашего гастронома напоминают настоящие яблоки, караваи хлеба, куски мяса.

Глава четвертая, тоже от автора. Тем более, что никто не мог бы ни видеть, ни слышать со стороны происходящего в ней

В то время как Анна Николаевна, думая так или приблизительно так, сидит над своими тетрадями, Нина и Виктор давно уже на обрыве.

Обрыв днем любому бросается в глаза своей безусловной неприглядностью. Коровы выедают его клочковатую траву, оставляя рыжую шерсть на кустах терновника, растущих поверху. Внизу болотцем растекается речка.

Но сейчас обрыв растворен в голубых и синих бликах, наполнен влажным шелестом и влажными запахами. И вообще он уже не обрыв, а преддверие таинственной ночной страны. А Нина и Виктор ее жители. Только иногда они выходят к ее окраинам для того, чтобы произнести что-нибудь вроде такой фразы:

— Скорей бы все уже кончилось: экзамены, аттестаты, медали, которые, прости меня, но из-за Аннушки очень могут нам улыбнуться… — так говорит Виктор, и Нина наклоняется к нему, всматриваясь в блестящие и тоже таинственные от луны глаза.

— Ты очень шалеешь? — Нина спрашивает бережно, будто прохладными ладонями берет его лицо.

Слова ее отделяются друг от друга, как капли, падающие в темную траву. Мальчик же, наоборот, не роняет слова, а выговаривает их быстро, отрывисто:

— Очень жалею. Все как-то осложнилось и усложнилось. Придется заново пересматривать два-три года жизни. А на Кавказ мы все-таки махнем с тобой, старушка.

— А костры до неба будут?

— Все будет.

— И ты встретишь Юрку Орлова и Генку Гуляева?

— Мы встретим. Надо только заранее стукнуть им телеграмму.

— И девушкам тоже — стукнуть?

На этот раз уже в Нинином голосе звучат нотки, совершенно недопустимые в ночной прекрасной стране, — нотки обыденной досады, и Виктор просит ее:

— Не надо о них так. Ты — это ты, а девушки — девушками, их везде много, и то — хорошие.

— Я ничего о них не хотела сказать. Как ты думаешь, и им понравлюсь?

— Обязательно. И мальчишкам и девчонкам. Ты знаешь, горы такое дело: плохих людей там не бывает. Фаршмак какой-нибудь раз-другой пойдет — и нет его. То ли его разгадают, то ли сам сообразит — не для него.

— Плохих нет. А слабых?

— И слабых.

Он отвечает мельком, не заботясь о том, почему девочка задала такой вопрос, но от следующего уже не так легко отмахнуться.

— А ты — сильный? — спрашивает Нина, покусывая травинку, не глядя в его сторону. И что-то обидное заключается в этих словах, будто она не просто спрашивает, чтобы утвердиться в давно известном, а заранее оставляет какой-то уголок для сомнений.

И Виктор говорит:

— Думаю, что померяюсь… — Он хочет добавить: «И с Ленькой твоим, и с Володькой Семиносом…»

Но Нина перебивает его фразой, словно специально подслушанной у Алексея Михайловича:

— Я не о плечах только.

— Так и я не только о плечах.

В самом деле, он считает себя человеком сильным не только в тех случаях, когда дело касалось, кто сколько поднимет или выжмет «одной правой» или «одной левой». Разговоры о силе и слабости носятся в воздухе, к ним так или иначе сводятся все споры в классе и на улице, после кино и перед вечеринками. И наверняка никому из тех, кто смотрит на него со стороны, не приходит в голову мысль о слабости. И никому, кроме Нинки, не разрешил бы он таких вопросов. Но «железный староста», «железобетонный староста» имеет право и на это. Тем более, что староста еще и просто Нинка, и, как просто Нинка, он вздыхает и говорит неизвестно почему ободряюще:

— Ничего. Мы станем еще сильнее, правда? И в горы будем ходить каждый год.

Виктор отвечает так, как если бы слышал только последние слова:

— Будем. Ты знаешь, этим заболевают один раз и на всю жизнь. У нас там Аллочка одна Соловьева есть. Она, правда, взрослая, но ее все — Аллочка. Так она когда-то кровь сдавала, чтобы путевку купить. И парень у нее был тоже альпинист. Давно, правда, был…

— Почему ты говоришь «был»? Перестал ходить? Или разбился?

— Нет, ходит. Группы водит, какие пониже. А Аллочка — мастер спорта. Замужем за другим.

— За другим — тоже мастером?

— Тоже.

— А парень тот что?

— Ничего. Песни поет, знаешь, эту:

Подари мне на память билет
На поезд куда-нибудь.

Я у него научился. Он первого года группы водит.

— А они, те двое, что поют? «Марш энтузиастов»? Или «Песенку геологов»?

— Кошмар, что ты взвилась вдруг? Ничего не знаешь, а судишь. Тот парень первый от нее отступился и женился недавно. Только сейчас почему-то жены у него нет.

— И он эту Соловьеву все любит?

— Не знаю, он мне не докладывал.

— Любит. Если такие песни поет. И она любит. Кровь сдавала. Витя, а нам кровь сдавать не нужно? Сколько стоят эти путевки?

— Пустяки, тридцать рублей каждая — не больше.

— Она что же, другим путем не могла достать тридцать рублей?

— Ей приходилось платить всю стоимость. Каждый год тридцатипроцентные не достанешь.

— А как ты достал?

— Отец достает, через профком завода.

— Но ты же не работаешь там, а я тем более?

— Кошмар! Ты не волнуйся. Все улажено и договорено.

— А если бы не мы, кто поехал бы по этим путевкам?

— Ну, из рабочих кто-нибудь. Да ты не волнуйся: они неохотно такие путевки берут — заводской народ. Им бы Ялта, Сочи. Что они в горах понимают?

Это говорится не то чтобы с большим пренебрежением, но достаточно сверху вниз. Это говорится так, что Нина сразу чувствует себя очень далеко от той синей, освещенной луной страны, где они бродили с Виктором еще так недавно.

— Через два месяца ты тоже будешь заводской народ. И тоже в горах перестанешь понимать? — спрашивает Нина голосом, которому нельзя ответить шуткой.

— Кошмар! — Виктор все-таки не верит этому голосу. Такому неуместному, такому внезапному. — Кошмар! Не шей мне контрреволюцию…

Тем же голосом Нина повторяет:

— Знаешь, Витенька, по этим путевкам мы никуда не поедем.

— Нинка!

— Или давай придумаем, где достать все сто процентов денег.

— Не вижу никакого смысла. Другое дело, если бы мы ее из горла у таких, как Аллочка, выдирали.

— Это был бы еще не самый страшный вариант. Ты говоришь: она сильная.

— Ну, сильная. При чем это?

— Она бы нас на чистую воду быстро вывела. По комсомольской линии.

— И дальше?

— Дальше я хочу, чтобы у нас и без Аллочки была чистая вода. Во всем.

Она говорит по-прежнему сухо и назидательно, и в ее словах явно проступает намек на что-то, ей одной известное. Кажется также: Нине хочется, чтобы состоялся какой-то разговор. Только ей трудно начинать его самой. Вот если бы Виктор стал расспрашивать.

И Виктор действительно спрашивает:

— Зачем так трагически? Или считаешь, мы уже много замутили?

Нина натягивает юбку на колени, отвернувшись от Виктора к темной, едва приметной реке. Голос у нее какой-то тусклый, когда она спрашивает:

— Ты контрольную по геометрии помнишь?

— Допустим.

— Так вот, твой вариант я тогда решила.

Виктор тоже по-чужому, деревянно выдыхает:

— И дальше?

— И дальше ничего.

— Прости, не понял: ты что, испугалась — Аннушка увидит? (Теперь они уже снова рассматривают друг друга, но отодвинувшись как можно дальше.) Испугалась — авторитет даст трещину?