Александр Доронин - Перепелка — птица полевая

• Название: Перепелка — птица полевая
• Автор: Александр Доронин
• Издательство: Мордовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1993

Этот роман — лирическая хроника жизни современного эрзянского села. Автора прежде всего волнует процесс становления личности, нравственный мир героев, очищение от догм, которые раньше принимали за истину.

---

— Подожди-ка, подожди-ка! При человеке накричал на меня, а сейчас показываешь хвост? — Куторкин встал из-за стола. — Так, Дмитрий Макарович, некрасиво. С плохим настроением много не сделаешь. К сельчанам, говоришь, плохо отношусь?..

— Зачем зря время терять, как сам говоришь? Перед твоим кабинетом две двери. Секретарша стережет тебя как злая собака. Помнишь, сам выступал на собрании, что много прав дали сельским Советам? Выступал? Тогда скажи-ка мне, где они, эти твои права? В бумагах на краю стола? Не Совет, а канцелярия. Стыд! За что такая нелюбовь к людям?

— Не буду оправдываться, Дмитрий Макарович. Только ведь сам знаешь: на всех не угодишь…

— Не угодишь? Тогда прямо в глаза скажу: мы выбрали тебя на это место, сами и снимем, — Вечканов хлопнул дверью и вышел.

Постоял немного на улице, и почему-то захотелось ему подняться на Пор-гору. Направляясь туда, он ругал себя: «Не нужно было так вести себя, не нужно… Будто подрался…» — и от этих мыслей настроение у старика испортилось еще больше.

От жары он вспотел. Постоял немного и вернулся к тропинке, пошел вдоль широкого луга. Пиджак взял в руки. По Сурскому мосту сразу не смог пройти: на тот конец загнали стадо. Колька-пастух взмахивал кнутом, коровы испуганно теснили друг друга. «Вон что делает дурачок, весь скот изомнет! — с раздражением проговорил Вечканов. — Который год пасет коров и никак не научится…»

Когда стадо преодолело мост и пастух поравнялся с ним, Дмитрий Макарович не удержался:

— Коль Кузьмич, ты не пьяный?

— Нет, Митрий Магарыч, а што?

— Тогда, видать, кнут твой выпил. Смотри, сломают коровы ноги, тебе за них платить придется…

Вскоре Вечканов вышел на широкий луг, который, куда ни кинешь взгляд, покрыт цветами. Вечканову не забылось, как будучи председателем, он сначала присылал людей косить сюда. В обед мужчины начинали вспоминать о том, где воевали, где были счастливы, где оно, это счастье, прошло мимо них… Иногда играли в карты. Всё отдых… Он же, Вечканов, садился где-нибудь в тени и слушал пение птиц…

Вот и сейчас щебетали над ним трясогузки и ласточки. Но больше всех Дмитрию Макаровичу нравились песни перепелок. Перепелки — птицы полевые. А полю Вечканов жизнь отдал. «Вскоре придут косцы, и луг в последний раз улыбнется», — подумал он грустно. Остановился у пруда, зачерпнул пригоршнями воду, выпустил сквозь пальцы. Та золотыми брызгами засверкала. Дмитрий Макарович долго слушал тонкий шепот волн, смотрел, как тихо качалась лодка, привязанная к иве. Не удержался, развязал, встал в нее, та затряслась. — «Смотри-ка, у меня вес еще есть!» — довольно улыбнулся он и взял весла.

Вскоре доплыл до середины пруда. Лодка тихо шла среди кувшинок, и Дмитрию Макаровичу казалось, что они смотрели на него.

Доплыл до Пор-горы, лодку привязал к берегу. Белая глина скрипела под ногами, будто сухая земля. Тяжело дыша и часто отдыхая, Дмитрий Макарович поднялся наверх, чтобы, может быть, в последний раз взглянуть на родную землю с самого высокого в их округе места. В последние два года он не был здесь: здоровье не позволяло. Года, как их не скрывай, берут свое…

Перед ним расстилались бесконечные дали. Увидел свой дом, колхозное правление, сельский Совет, куда только что заходил ругаться, двухэтажную школу… Все они лежали будто на ладони.

Сколько красоты вокруг! Макушки сосен купались в синем тумане. Крикливые птицы, утопая в нем, поднимались все выше, в самую даль неба. Вдоль Суры серебрились озера, как вымытые донышки блюд. И казалось, что и они птицами поднимались в небо.

Дмитрий Макарович прожил трудную жизнь. Несмотря на это, он не любил отступлений, всегда шел вперед. И вот догнал то, откуда виднелось всё пройденное. Не столько с горы, сколько с вершины своей жизни. Жизнь — всем горам гора. Не зря говорят: проживешь жизнь — всю вселенную обойдешь.

* * *

В эти дни вармазейцы молились другому: когда прояснится погода. Семь дней шли дожди, земля от них даже набухла. Наконец-то дождались: облака ушли, ребенком засмеялось солнце. Влагой небес вымылся лес, поля вспучились зеленью, будто на дрожжах поднялись пойменные луга.

Дед Эмель запряг в телегу Аташку, взял в руки палец от гусеницы трактора и несколько раз ударил по подвешенному на березу куску рельса. Бум-бам, бум-бам! — раздалось по всему селу. На сенокос!

Мальчишки бегали из дома в дом, выполняя просьбу Ферапонта Судосева о том, чтобы никто ничего не забыл. Женщины возились около телег и машин.

— Сколько веревок взяли? — спросил Ферапонт Нилыч Федю Варакина. Двадцать? Мало. Иди еще попроси. Как нету? Полсклада их, сам видел, ты завхоза прижми, так лучше даст.

Наконец-то все сложено на свои места. Дед Эмель запихал в карман нюхательный табак, тронул лошадь. Он направился мимо Дионисийского родника. Там Суру легче перейти: место здесь мелкое, лошади по пояс не будет.

Машинам нужно было пройти трехкилометровый круг. Несколько женщин пошли за телегой деда Эмеля, — любили ходить пешком.

Пойма встретила их клевером. Издалека она казалась бело-красным платком. Над ней жужжали пчелы.

Первый прокос начал Федор Варакин. Он лучше всех косил, за ним не угнаться. Тридцать соток отмахивал за день. Где только столько сил берет, худощавый? Мужики еле поспевали за ним. Останешь — женщины засмеют. Недаром говорят: язык женщины длиннее дороги.

Ш-шик… вши-шик, ши-шик — падала трава. Дзинь-динь, дзинь-динь! — звенели косы. У каждого косца на поясе держатель для бруска. Они из бересты. Казань Эмель их сделал.

Сам старик граблями ворошил скошенное. «Хорошие парни, — думал он. — Вон как красиво косят. Если будут такие ясные дни, за две недели поднимем стога…»

Роза Рузавина вдруг вскрикнула и бросила косу. Ей показалось, что на змею наступила.

— Ты что, чертенок, людей пугаешь? — начал ругать ее Эмель. — Это земляные пчелы. — Голыми руками раскрыл сухой мох и вынул из-под него желтый комочек. — Попробуй-ка соты — объеденье.

Роза брезгливо отвернулась. Старик засмеялся и, чавкая ртом, стал сосать мед.

У кого притупится коса — под ивой, в прохладном месте, Судосев этого и ждет. Возьмет косу, положит перед собой и тихонечко давай «клевать» молотком по затупленному лезвию. Стук его не раздражает.

— Дед Эмель, пить хочется!

— Я сейчас, красавицы, я сейчас… — старик зачерпнул из деревянной бочки ведро воды и заспешил к женщинам. Те жадно пили. Эмелю приятно: эту вкусную воду возит с Дионисийского родника его внук Валера. Старику очень сильно хочется, чтобы Зина и оба внука остались жить с ними. Недавно он услышал шептание дочери с матерью: разошлась, говорит, с новым мужем, одной тяжело растить сыновей. Разве легко, если даже на сельском рынке кусок мяса не купишь — цены кусаются.

Над лугом не воздух, а настоящая медовуха. Пьянящая, слаще слащего. Мужчины сели курить. Женщины смеялись громко, почти ржали, как молодые кобылицы.

Косил и Олег Вармаськин. По спине пролил семь потов — боялся отстать.

В полдень, когда люди сели передохнуть, Олег с Захаром Митряшкиным на машине поехали на пчельник, новый мед пробовать. До пчельника километра четыре, он на той стороне Бычьего оврага. Навстречу к ним вышел пчеловод Филя Куторкин. В белой фуражке и брюках, будто врач. Сослепу старик не сразу их узнал. Но поняв, что гости привезли вина — чуть не заплясал!

— Мы на минутку. Только навестим тебя — и назад. Что недавно обещал нам, приготовил? — Захар не стал тянуть время, сразу начал с дела.

— Как же, сват, я попусту слова на ветер не бросаю.

Сам заспешил под навес, достал оттуда трехлитровый бидон и протянул Митряшкину. Тот без разговоров положил его в кабину. Зашли в небольшой домик. Там стояли три табуретки, стол и койка. Филя сполоснул прилипающие к рукам стаканы, поставил перед Вармаськиным. Тот откупорил бутылку, разлил на троих. Бодонь Илько не стал пить.

— Дед, много собрал с первой качки? — деревянной ложкой черпая мед, обратился он к пчеловоду.

— Да как сказать… Кое-какие ульи пустые. Пчелы ведь, красавец, как люди — не все любят трудиться, — протирая мышиные уши, хитро подмигнул старик. — Да больно не переживай, тебе хватит. — Сам пристально смотрел, как ходят ложки.

Захар ел неохотно, а вот Илько даже чавкал — видимо, вкусный мед. Филя прикоснулся к его плечу:

— Бидон женщинам отвезете, не ошибся?..

— Им, куда же еще? — улыбнулся Вармаськин.

— Вы молодые. Женщины, как мухи, любят таких, — по бегающим глазам деда засверкали зеленые огоньки. — Хе-хе-хе, если бы вернулась молодость, с вами бы пошел.

— Идем, дед, и сейчас годишься ноги держать, — усмехнулся Вармаськин.

— Нет, парни, как-нибудь сами с усами, — он толкнул локтем Бодонь Илько. — А вот рань-ше!..

И стал рассказывать о «подвигах» молодости. Выходило, что будто все красавицы стелились перед ним. Захар и Илько слушали, Олег смотрел в окно. Над пчельником кружился рой пчел. Около пятидесяти ульев здесь, если не больше.