Сергей Абрамов - 04-Версии истории (Сборник)

• Название: 04-Версии истории (Сборник)
• Автор: Сергей Абрамов
• Жанр: Научная Фантастика

Содержание: 1. Канатоходцы 2. Шекспир и его смуглая леди 3. Ной и его сыновья

---

А между тем Кэтрин принесла из гардеробной черное с золотом, как и было приказано хозяином.

С помощью женщины…

(да, вот так, без чьей-либо помощи — непросто было одеться!)…

он натянул лиловые чулки, надел черные короткие штаны, Называемые здесь «аппа-стокс», Кэтрин, став на колени, стянула их у колен шнурами, отчего они превратились в некое подобие фонариков. Потом надел через голову черную, расшитую чолотыми нитями рубаху со стоячим (и тоже богато расшитым золотом) воротником, Кэтрин застегнула на ней миллион (вряд ли меньше) пуговиц. Поверх рубахи надел нечто вроде длинной, до середины бедер, куртки (джеркин), тоже черной, не сходящейся на груди, чтобы не скрывать золотое шитье рубахи, Но и джеркин тоже был расшит золотом по краям и низу, а подпоясал его Смотритель золотой тяжелой цепью, коей спускался к бедру. Туда, в кожаную петельку, Кэтрин вставила колечко от легкой сумки — для всякой всячины, включая денежки. Нуи берет, конечно, тоже черный, но — безо всяких укришений. На ноги — туфли. Испанские. Мягкие, кожанные остроносые. Почти тапочки.

Кетрин, завершив труд, отошла в сторонку, посмотрела на хозяина, склонив набок голову в чепце. Сказала:

— Красиво.

— Сам знаю, — ответил граф сварливо.

Что красиво — знал, верно. Но Смотритель в отличие от графа еще ощущал тяжесть костюма, и его не по-летнему душную плотность и представлял с тоской, как станет потеть в комнате-шкафу, где и в одной тонкой шелковой рубахе сидеть жарковато, а уж к черном с золотом… Но, как уверяют соотечественники графа Монферье, noblesse oblige, то есть положение обязывает, а положение у графа нынче было куда как высоким: он целенаправленно рулил к Началу, то есть, если спрыгнуть с котурнов, собирался начать менто-коррекцию, вполне привычное дело, которое, однако, всегда вызывало по первости некое волнение, отчего и — черное с золотом.

Своего рода праздник. Первый школьный звонок. Первое причастие. Первый поцелуй. Первая брачная ночь. И прочее — по выбору. А следом всегда — будни…

Так и пошел — как на праздник.

2

Уилла разбудил мальчик из трактира, принесший корзину, полную еды, плюс пару бутылок французского красного…

(ну не из Лангедока, ну из Бордо, так и это в Лондоне надо сильно постараться найти, спасибо пройдохе-трактирщику! Да Уилл и не знал разницы)…

потому что Смотритель, будучи простым французским графом, желал отметить Начало…

(первый звонок, первое причастие, первую брачную ночь)…

именно хорошим красным, пусть даже бордоским. Хотя последняя оговорка — она к графу, а Смотритель как раз предпочитал бордоское, а лангедокское он считал слишком жестким и с чересчур резковатым ароматом. Но это мнение он имел в двадцать третьем веке, а здесь, в шестнадцатом, он мог засунуть его куда следует и не выступать не по делу.

Явление посыльного для Уилла, страдавшего от головной боли, тяжести в подреберье и отвратительного вкуса во рту, стало сюрпризом — приятным и неприятным одновременно. Приятным — потому что он сразу углядел залитые сургучом горлышки винных бутылок, содержимое коих могло избавить Уилла от двух, по крайней мере, последних ощущений. А может, и от первого: кто знает, как действует по утрам бордоское? Уж только не Шекспир, ему такая роскошь не по карману. А неприятным — потому что сама мысль о еде вызывала у него резкое обострение всех трех ощущений сразу.

Пока он приходил в себя после тяжкого ночного забытья и разглядывал нежданный подарок, в дверях появился сам граф Монферье — весь в черном с золотом одеянии, прекрасный и лучезарный, похожий на некое небесное видение, которым, не исключено, он и был.

Но небесное видение немедленно по явлении Уиллу обрело голос, а стало быть, и реальность. Оно сказало:

— Долго спишь. А дела, замечу, не ждут.

— Какие дела? — спросил Уилл.

А может, ему это только показалось, что спросил, потому что губы не очень слушались хозяина, и уж как произнесенное вылетело — не ему судить.

Но граф понял.

— Великие, естественно, — объяснил он.

Снял берет, швырнул его на пол, сбросил с табурета таз, который с мерзким и рвущим больную душу Уилла звоном брякнулся на пол, а сам уселся на оный табурет. В смысле, граф уселся. И ноги вытянул. В лиловых чулках. И испанских туфлях.

— Мне плохо, — осторожно (как гость отреагирует?), но честно заявил Уилл.

— Вижу, — согласился с очевидным граф. Выдернул из корзины, как овощ какой-нибудь, темную бутыль, сбил сургуч перстнем (камень в перстне вполне подходил для таких работ), зубами вытянул пробку. Поискал взглядом, во что налить. Не нашел. Протянул Уиллу бугылку: — Придется некуртуазно, fellow.

Пopa, кстати, какой-никакой посудой обзаводиться. Хоть бы и глиняной. Пей!

Уилл припал к горлышку, кадык ходил, как поршень в насосе. Хотя сравнение это пришло не к графу, а к Смотрителю, уж не из шестнадцатого века оно явилось, это точно!

Минугы через две Уилл оторвался от источника, посидел оторопело, слушая, видимо, себя, любимого, услышал, понял, сообщил:

— А что? Жить можно.

Хотел было продолжить лечебный процесс, но граф решительно выхватил бутылку, поставил на пол.

— Жить можно? — переспросил. — Вот и живи. Сначала — дело, гулянка — потом.

— А поесть?

Выпитое и оживившее организм актера явно стимулировало дальнейшее его оживление: еще пять минут назад с отвращением думавший о еде, Уилл глядел на корзину с осмысленным интересом.

Но у графа были иные цели.

— Тебе придется славно потрудиться, парень. А работа, как известно, хорошо идет при пустом желудке.

— Какая работа? — искренне не понял Шекспир.

Вид его и впрямь не давал повода усомниться: работать некому. Всклокоченные волосы, красные глаза, щетина на щеках, когда-то бывшая белой, а теперь вся в каких-то потеках рубаха, разорванная на груди… Но Смотрителя устраивало именно такое состояние… кого?., пожалуй, испытуемого, раз речь шла об опыте, и он готов был внятно объяснить актеру, почему — работа, и почему — именно сейчас.

— Слушай меня внимательно, — начал Смотритель, — и постарайся понять если не суть, то форму того, что я назвал работой… — Он помолчал, с сомнением глядя на слушателя, прикидывая: поймет ли? Мысленно махнул рукой (если можно — мысленно): что-то наверняка задержится в башке, парень-то изначально не глупый, а что-то наверняка переспросит потом — именно потому, что не глупый, а наоборот — любознательный чертовски. — Как ты, полагаю, учил в школе, всеми действия ми homo sapiens управляет мозг. В том числе и творчеством, да? — Дождался согласного кивка, продолжил: — Кому дано творить… ну, пьесы сочинять или стихи… Крису Марло, на пример… у того есть в мозгу… э-э… такая часть, которая управляет именно сочинением пьес и стихов… — Боже, как же труд но объяснять элементарное тому, для кого оно отнюдь не элементарно! — А у ученого, к примеру, развита та часть мозга, которая управляет научным процессом…

Можно было вкратце объяснить Шекспиру разницу в функциях правого и левого полушарий мозга, сосредоточившись, естественно, на правом, действительно «ведающем» творчеством. Можно было обратиться к опыту ведьм и колдунов, уже сожженных и еще живых, среди которых имелось немало носителей талантов, неведомых в мире «очистительных костров». Тех же аутистов, например. Можно было, но не стоило перегружать актера лишней информацией. Лишней, потому что не способной к усвоению. Хорошая школа в Страдфорде и золотой учитель в ней — этого недостаточно…

Взгляд Уилла как-то незаметно стал осмысленным и острым. То ли вино помогло, то ли сам пришел в себя.

— Разве научный процесс — не творчество? — спросил он.

— Конечно, творчество! — обрадовался Смотритель.

И Шекспир тут же поймал его на логическом противоречии.

— Тогда почему тот же Марло ничего ученого не придумывает? — поинтересовался он.

Вот что значит объяснять на пальцах серьезные вещи, с досадой подумал Смотритель, и клиент недоумевает, и самому тошно. И трудно, кстати, когда — на пальцах… А если о клиенте, то он и вправду далеко не глуп. И не прост. Что, с одной стороны, приятно: поймет, примет, начнет пахать, а миф, которым так озабочен Смотритель, станет цвести и плодоносить. А с другой стороны: как бы его, умного такого, не понесло куда-нибудь не туда… Обеспокоился на миг Смотритель и сам себя оборвал: ты-то на что? С третьей стороны…

— Почему пекарь не умеет выдувать стекло? — задал он риторический вопрос. — Почему стеклодув не умеет ковать железо? Продолжи сам, если хочешь, но ответ все равно будет один: потому что и руками тоже управляет мозг. А как управляет — ни ваши, ни наши, ни какие-нибудь иные, итальянские, например, ученые мужи не ведают.