Александр Андреев - Ясные дали

• Название: Ясные дали
• Автор: Александр Андреев
• Издательство: Трудрезервиздат
• Жанр: О войне
• Год: 1958

---

В школе Порогов казался простым, внимательным, даже приветливым. Но в глубине души мы страшились его и сейчас испытывали такое ощущение, будто нас приготовили к сожжению на костре. Порогов появился неожиданно, и в первый момент мы не узнали его, настолько он был другим — во всем его облике было что-то одержимое, стекла очков недобро блестели, левая щека нервно подергивалась. За ним едва поспевала ассистент Клара, тоже другая, уже не всемогущая, а тревожная и полная готовности; сзади неторопливо, вразвалку шагал оператор Влас Поростаев, медлительный, невозмутимый человек в парусиновом комбинезоне на широких помочах.

В павильоне мгновенно прекратилось всякое движение; я заметил, как на цыпочках уходил за декорацию плотник — от греха подальше. Порогов, точно барс в клетке, совершил круг с каким-то затаенным намерением и, недовольный, сел в кресле, бросив мне и Нине:

— Показывайте.

Мы с воодушевлением и трепетом повторили приготовленную сцену. Порогов поморщился, как от зубной боли, и заерзал на стуле.

— Где вы нашли такое? У меня в сценарии этого нет. Я не писал. Нежность у бойца — внутри, глубоко. Наружи у него — огонь, страсть, удаль. Он солдат революции! — Порогов, не глядя, откинул руку в сторону, и Клара угодливо подала ему сценарий. С лихорадочной торопливостью он начал листать страницы, надрывая их, отыскал нужное место и резко ткнул в него пальцем: — Вывернись наизнанку, а подай мне все, что тут написано.

Я отошел. И когда снова предстал перед ним, он уставился на меня пристальным колючим взглядом; взгляд этот проник мне в душу, всколыхнул чувства, неведомые мне самому; голос мой прозвучал сильно, накаленно…

— Вот так, — похвалил Порогов. — Будем снимать. Влас, ты слышишь?

— Не глухой. — Поростаев неторопливо возился возле аппарата, что-то вымерял, прицеливался, устанавливал свет, как будто все, что делалось тут, его совсем не касалось.

Наконец я встал перед аппаратом, зажглись лампы, ослепили, стало жарко. Два раза я повторил монолог для звукооператора. Затем Порогов скомандовал: «Мотор!»

В это время один из рабочих на цыпочках вернулся в павильон за инструментом; пол скрипнул, плотник вздрогнул и выронил из рук молоток. Порогов будто только этого и ждал, рванулся с кресла, дикий, ощетиненный, и гаркнул беспощадно:

— Ты что? Не видишь, что съемка идет, оглох!

Плотник стоял перед ним вытянувшись — руки по швам, — как солдат перед грозным командиром.

— Виноват, Григорий Иванович, — проговорил он, часто моргая. — Нечаянно…

— За нечаянно бьют отчаянно, Павел Иванович. — Порогов вдруг рассмеялся. — Так мой сын говорит. — Рабочий тоже усмехнулся — они, видимо, хорошо знали друг друга.

Этот эпизод нас озадачил.

«Странный какой, — подумал я. — А режиссер замечательный. Достоевского передал так, что я ходил целую неделю под впечатлением этого фильма… Но уступать ему нельзя. Ни при каких обстоятельствах…»

Григорий Иванович вернулся на место, оживленный и повеселевший, и начал снимать.

К Нине он прислушивался, приподняв брови, как бы в изумлении, говорил с ней тихонько, почти нежно, изредка успокаивающе поглаживал ей руку.

— Пойми, Ниночка, ты одна, у тебя — ни матери, ни хаты. Кроме Васи — никого. А он ранен, возможно умрет. Ты велишь ему жить. Какая сила любви, какая воля!

И Нина и Широков, по-видимому, нравились Порогову, это было заметно по скупой улыбке, по вниманию, с каким он их слушал, удовлетворенно кивая головой в такт речи.

Дошла очередь до Сердобинского. Прежде чем приступить к репетиции, он с нагловатой непринужденностью попросил Порогова:

— Григорий Иванович, попробуйте меня на роль Васи Грачика. У меня лихо может получиться. Уверяю вас. — Он выпрямился, щеголяя офицерской выправкой.

Порогов некоторое время как бы растерянно глядел на него поверх очков. Затем спросил вкрадчиво:

— А вы знаете, что ответили дьякону Духову в рассказе Чехова «Жалобная книга»? Лопай, что дают! — и засмеялся весело, заразительно, как мальчишка. Затем скомандовал грубовато: — Марш к аппарату!

Через час, проходя по студийному двору, Широков, усмехаясь, напомнил Сердобинскому:

— Как он тебя, Толя… А? Не поглядел, что ты племянник народной артистки. Мигом всю спесь сбил. И ты скорей к аппарату — не потерять бы последнее… Это тебе наука — не перебегай дорогу товарищам.

Сердобинский досадливо пробормотал, осуждая не то Порогова, не то Леонтия:

— Дикий человек!

— А я бы не позволил ему кричать на себя или командовать. Ни за что! — сказал я негромко и убежденно.

Сердобинский отмахнулся пренебрежительно:

— Все мы храбры, пока одни. Тоже герой! Ты еще не знаешь, что это за стихийная и необузданная натура! У него нет ничего святого. Для него подлинная культура, как для пещерного человека, непостижима. Но — ведущий режиссер!

— Все равно, — повторил я. — Кричать не дал бы..

— Ну и расстался бы с ролью.

— Пусть.

Нина согласилась со мной:

— Это гнусно — кричать на зависимого от тебя человека. — И, пройдя несколько шагов, заявила с уверенностью: — Дима за себя постоит.

— Постоит, постоит, — сварливо проворчал Сердобинский. — Не дорожит искусством, вот и постоит!

— Конечно, — ответил я не без иронии. — На свете есть только два человека, самой природой созданные для искусства: Анатолий Сердобинский и Петр Петрович Аратов. Все остальные, по твоим меркам, — ничтожества, дикари, дилетанты… Бархатов — старая райская птица, Столяров — слабый артист и педагог, работает на голом темпераменте, Порогов — печенег и деспот. Один ты хорош.

Сердобинский замолчал, презрительно поджав губы.

— А по-моему, в каждом человеке есть и хорошее и плохое, — сказала Нина примирительно. — Нам надо брать хорошее, плохое не замечать.

— «Буду делать хорошо и не буду — плохо!» — Сердобинский недобро усмехнулся. — Заповедь для воспитанных детишек. А тут рвут кто как может. И кто наглее — тот наверху, тот командует!

— Довольно спорить, ребята, надоело! — сказал Леонтий, когда мы вышли из проходной. — Порогову мы все понравились, день замечательный, радоваться надо, а вы ругаетесь.

— Сам начал. — Сердобинский еще сердился на него.

…Через неделю нам сообщили, что художественный совет утвердил наши пробы.

Острое, неостывающее возбуждение не покидало меня. Я просыпался с мыслью об одном: скоро, очень скоро обо мне узнают люди, будут с восхищением произносить мое имя. Картина придет в нашу деревню, и на завод, и на Суру, в Кочки; меня увидит Федя Зайцев, бывшие фабзавучники — Иван Маслов, Фургонов, Болотин и, конечно, Лена… Ведь это именно то, к чему я втайне стремился. Из тени я выхожу на свет — смотрите! Слава уже стучалась в двери…

Не в силах усидеть дома, я бесцельно кружил по жарким людным улицам — они казались мне в те дни веселыми и нарядными, — встречал всех широкой и, должно быть, до глупости восторженной улыбкой, хотелось крикнуть каждому: «Знаете, меня утвердили на роль. Скоро вы увидите меня на экране…» Я проходил мимо кинотеатров на Арбате и на Пушкинской; в одном демонстрировалось «Возвращение Максима», в другом — «Щорс»; всматривался в яркие рекламы и думал о том, что недалек день, когда и меня, возможно, намалюют на щите в трехсаженный рост…

Никогда еще я так не любил мир, людей, — я готов был обнимать всех!.. На площади Ногина, в сквере, окруженные любопытными, двое дрались. В первый момент мне почудилось, будто в глазах у меня двоится: оба они были на одно лицо, длинноносые, чубатые, в одинаковых клетчатых ковбойках. Такой чудесный день — и вдруг драка! Мне это показалось диким, и я кинулся разнимать. Один из них, просчитавшись, дал мне такую затрещину, что земля под ногами пошла кругом. И, точно протрезвев сразу, забыв о противнике, обнял меня и заговорил с покаянием:

— Прости, друг, прости. Нечаянно я. Братья мы, двойняшки… Три года не видались, встретились и вот — подрались!.. С радости. Простишь, а? Пойдем с нами…

Я выбрался из толпы, ощущая звон в ушах и усмехаясь, — у каждого по-своему проявляется радость.

5

Съемочная группа по картине «Партизанские ночи» выехала на юг. Вместе с ней уехали Николай Сергеевич Столяров, Нина Сокол, Мамакин и Максим Фролов. Затем вызвали нас — Леонтия, меня и Сердобинского.

На Курский вокзал я прибыл часа за полтора до отхода поезда — хотелось подольше побыть с Никитой и Саней. Мы сговаривались этим летом прокатиться по Волге, по пути заглянуть на завод, к Сергею Петровичу. Экспедиция поломала наши планы. Но ребята не огорчались. Никита окончательно, кажется, поверил в мои артистические способности; я понял это по его подчеркнуто внимательному отношению ко мне, по той гордости за меня, которая улавливалась в его голосе.