Виктор Голявкин - Избранные

• Название: Избранные
• Автор: Виктор Голявкин
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94663-154-3

В сборник избранных произведений Виктора Владимировича Голявкина включены самые первые авангардистские фрагменты прозы, никогда не выходившие в книгах; лирические, юмористические, гротесковые рассказы для взрослых, писавшиеся в течение всей жизни, в том числе в самые последние годы; раздел рассказов для детей, давно ставших хрестоматийными; также известная неустаревающая повесть о войне «Мой добрый папа».

Издание сборника предпринято к юбилею Петербурга и к семидесятилетию писателя, патриота города, светлой талантливой личностью которого в своем культурном арсенале петербуржцы могут гордиться.

---

— Мы поздравляем тебя, — сказал отец, не обращая на нее внимания. Он протянул мне руку торжественно, как в кино на официальном приеме.

— Я вас не заметил, правда вы там были?

— Представь себе! — Отец откупоривал бутылку сухого вина.

— Я немного задержался, — сказал я, — а вы сразу уехали?

— Да, мы сразу уехали.

Я вынул из-за пазухи диплом и положил на стол. Родители меня ждали. Стол был накрыт на троих. Мои родители собирались отпраздновать вместе со мной мою победу, кто бы подумал!

— Сейчас мы разопьем бутылочку винца за твое здоровье и успехи, — сказал отец, ставя бутылку на стол. — Ты не пошел по музыкальной стезе, хотя это нас и огорчает, но я был свидетелем, как мой сын, родной мой сын, я подчеркиваю это, отдубасил такого верзилу, что, честно сознаться…

— Перестань, — сказала мама.

— Хорошо, я перестану, но я сказал, что думал.

У мамы подгорало на кухне, и она выскочила из-за стола.

Жаркое сгорело не совсем, и мы уселись в теплой и дружеской обстановке. Все было необычно, без скандалов, мамаша хлебнула полстакана и пустилась в рассказы:

— Ведь я на драматических курсах училась, у меня ведь способности к сцене были большие, милые мои. Когда я экзамен сдавала, куклу представляла, то получила пятерку, не надо забывать! И еще я читала басню Крылова «Волк и Ягненок». Там есть такие слова: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое питье мое мутить с песком и илом…» А ягненок отвечает: «Когда светлейший Волк позволит» (это ягненок говорит), и еще я читала монолог Годунова, у меня есть тетрадка, нам Муров преподавал, а Муров сейчас седой старик… Был еще Туганов, однофамилец тому Туганову, а потом был еще жокей Туганов… Я вам продолжу басню…

— Мы знаем эту басню, — деликатно прервал отец, а она сказала:

— Ну и что? Знаете — еще послушайте. Велика важность.

И отец сказал:

— Ну, валяй.

— Ну и буду валять, — сказала мама, — не смей меня перебивать!

Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!

Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:

— Нечего вспоминать зады.

— Мы собирались сварить варенье… — рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.

Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать — непонятно, в шутку или всерьез:

— Твой отец написал фуги Баха, — сказала она, — но их у него украли, и осталась одна обложка…

— Что ты несешь? — не выдержал отец. — Разве могли у меня быть фуги Баха?

— А что, разве не было у тебя фуг Баха? — спросила она невозмутимо. — Значит, я ошиблась…

— Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, — обратился ко мне отец, — и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…

Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.

Я думал, опять начнется — в такой день, чемпион родного города, — но все обошлось.

Мать села за рояль, и пошли романсы.

24

После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в «Спартак».

Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.

Знакомых в зале не оказалось.

Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.

— О, я о нем слышал! — сказал рядом стоящий человек.

— Вы его знаете? — спросила библиотекарша.

— Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, — ответил тот.

— Каких обстоятельствах? — спросила старушка.

— Чрезвычайных обстоятельствах.

Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.

— Он на Кончаловском помешался, — сказала про меня библиотекарша. — Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: «Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?» Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. — Старушке хотелось поговорить.

— Кончаловский — хороший художник, — сказал он с улыбкой, — но молодой человек приобретает Сурикова.

— Скорей всего, вы что-то путаете, — сказал я.

— Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.

— Какую еще записку? — сказал я.

— Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.

— Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! — сказала старушка.

— Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.

— Ай-ай-ай, — сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.

С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:

— Посетили великие художники.

Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…

Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…

— Мама показывала твои рисунки… — сказал он.

И ему она показывала рисунки! Ну что мне с ней делать?! Что делать мне сейчас?..

Принесли альбом, но смотреть его не хотелось. Заслуженный художник сел рядом со мной.

— Кончаловский — хороший художник, — сказал он.

— А Рембрандт? — спросил я.

— Рембрандт — хороший художник, — сказал он с улыбкой.

— А Шишкин?

— Шишкин тоже хороший художник.

— А Касумов — хороший художник?

— Касумов — хороший художник, — сказал он с улыбкой.

— А Репин?

— Конечно, хороший художник.

Он кончил листать книгу, поднялся, вернул ее и вышел.

Я догнал его на улице и спросил:

— А Брюллов — хороший художник?

— Хороший художник, — сказал он с улыбкой.

— А Серов?

— Хороший.

— А вы?

— Я заслуженный художник, — сказал он с улыбкой.

— Ну, а Леонардо да Винчи? — спросил я.

— Слушай, что ты от меня хочешь? Леонардо да Винчи — хороший художник. Зато ты — великий художник. Что тебе еще от меня надо?

Я проглотил слюну и поперхнулся.

Заслуженный художник отправился с улыбкой по своим делам, а великий художник остался стоять на месте в полнейшем смущении.

Но долго стоять в полнейшем смущении мне не хотелось, и я отправился за ним. Я догнал его, чтобы объяснить, почему я к нему залез, до какой степени нужны мне были краски, а костюм я у него не брал.

Он свернул в павильон «Воды-соки», я дожидался его у дверей. Мне показалось, прошло порядочно времени, и я решил проверить, не пропустил ли его случайно. Мы встретились глазами, и он подозвал меня.

— Чего? — спросил я.

— Будешь пить?

— Спасибо.

— Потом будешь говорить спасибо. Что хочешь пить?

— То же, что и вы.

— Очень хорошо!

Он взял два стакана томатного соку, и мы с ним выпили.

— Хороший сок, — сказал он.

Я с ним согласился.

— Свежий сок.

Я согласился.

— Хочешь еще?

Я отказался, а он выпил второй стакан.

— Теперь хватит, — сказал он.

— А Петров-Водкии — хороший художник? — опять спросил я.

— Слушай, я тебя боюсь, — сказал он с улыбкой.

— Почему?

— О смысле жизни начнешь допытываться.

Об этом я не думал, но немедленно спросил:

— А в чем смысл?

Мы вышли из павильона, у дверей нас здорово толкали. Он сказал:

— Один человек явился к мудрецу и спрашивает: «В чем смысл жизни?» Мудрец сидел под деревом и мудро смотрел на жизнь. Он сказал человеку: «Какое твое дело? Не имеешь права спрашивать такие вещи. Пошел прочь!»

— Извините, я вам надоел… — сказал я.

— Другой человек пришел к мудрецу и спрашивает, может ли он кому-нибудь надоесть. «Можешь всем надоесть, а можешь никому не надоесть», — мудрец отвечает. «Как это понять?» — «Как твоя голова понимает», — мудрец отвечает. «Моя голова не может этого понять», — «Слушай, ты мне ужасно надоел», — сказал мудрец.

— Здорово я вам надоел, — сказал я, — раз вы мне такие вещи рассказываете.

— Слушай, — сказал он, — слушай. Мудрец сказал по этому поводу…

Мне вдруг захотелось спросить, как он относится к Рафаэлю, неужели точно так же, как ко всем художникам, и я прослушал, что сказал мудрец.

— Ты понял, что сказал мудрец? — спросил он.

Я кивнул.

Он быстро попрощался, он спешил. Но я продолжал идти за ним, все равно мне было по пути. На ступеньках Театра оперы и балета имени Магомаева возвышалась единственная в своем роде шляпа Гариковой мамаши. Убедившись, что это она, я остановился, собираясь свернуть за угол. Встречаться мне с ней не хотелось. Но она улыбалась, да так приветливо, что я свернуть не решился, — неужели она меня видит издалека? Я улыбнулся ей в ответ, на всякий случай, но, к моему изумлению, Велимбеков поднялся по лестнице, поздоровался с ней, приложился к ручке, и вместе они стали спускаться. Теперь-то уж мне оставалось смыться, чтобы не быть замеченным.