Виктор Голявкин - Избранные

• Название: Избранные
• Автор: Виктор Голявкин
• Издательство: Зебра Е
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94663-154-3

В сборник избранных произведений Виктора Владимировича Голявкина включены самые первые авангардистские фрагменты прозы, никогда не выходившие в книгах; лирические, юмористические, гротесковые рассказы для взрослых, писавшиеся в течение всей жизни, в том числе в самые последние годы; раздел рассказов для детей, давно ставших хрестоматийными; также известная неустаревающая повесть о войне «Мой добрый папа».

Издание сборника предпринято к юбилею Петербурга и к семидесятилетию писателя, патриота города, светлой талантливой личностью которого в своем культурном арсенале петербуржцы могут гордиться.

---

— Что вы, что вы… — говорю.

Он так ласково меня в спину подтолкнул — ну, ну, давай, давай, — и все сначала пошло, опять глупая беготня с этой девчонкой началась.

А он как влез в машину, сейчас же — снова крыть всех на чем свет стоит.

Между прочим, девчонка, партнерша моя Лена, страшно понравилась мне.

Я понял это, когда съемки кончились и все разошлись.

Красивая была, по-моему, девчонка.

9

Таких денег я еще никогда не имел. Может, для кого и чепуховые деньги, но только не для меня. Но я не знал, что купить на них! То есть купить можно было многое, но что?

Первым долгом я бы купил перчатки, настоящие боксерские перчатки, но мне даже на одну пару не хватало. Выпросить денег дома, добавить к моим, но после арфистской истории нет никакой возможности.

Я мог бы купить боксерский шлем, но тоже не хватало, да и зачем он, если перчаток нету.

И наконец, можно было бы отдать эти деньги родителям, очень даже благородно с моей стороны — берите на ремонт поврежденной арфы, я виноват, я и плачу своими собственными деньгами. Но моих денег наверняка не хватит, эта арфа дай бог встанет!

Я так рассуждал: если я не прошу, чтобы мне добавляли деньги на перчатки, то тем более не стоит добавлять свою ничтожную сумму на ремонт арфы. И там и здесь нужно добавлять, так лучше нигде не добавлять. И неужели оперный театр не может заплатить, раз такое несчастье?

Я уже почти собрался купить себе вымпел добровольного спортивного общества «Спартак», который я видел в витрине спортивного магазина, и повесить дома на стену. Я хотел пока с этого вымпела начать свое спортивное движение, а на оставшиеся деньги купить какую-нибудь мелочь. Но опять стал думать, не отдать ли мне все-таки деньги отцу. Я вспомнил его лицо, как он посмотрел на меня, когда я появился в балконных дверях, и покупать вымпел показалось мне величайшей нелепостью. Я ужаснулся, как подобная идея могла посетить мою голову. Пожалуй, впервые за все время я на себя критически посмотрел. Более пустую трату денег и придумать трудно! К чему мне вымпел? Надо же до такого додуматься!

Отдам деньги отцу!

Я опускал руку в карман, нащупывал там деньги, не вывалились ли они случайно. Но они никуда не вывалились, и я представлял себе, как отдам их отцу, подбирал слова, которые скажу ему при этом. Только так должен я поступить, только так! Как хорошо, что я не купил никому не нужный вымпел! Слова «величайшая нелепость» очень понравились мне, и я решил почаще произносить эти слова в подходящих случаях.

Мне поскорее хотелось избавиться от денег, они мне мешали. Я не мог спокойно сидеть на уроке, все ерзал, поворачивался назад и подмигивал Гарику Боякину, только и ждал, когда прозвенит звонок, ничто другое мне в голову не лезло.

На переменке я сказал о своих деньгах Гарику, и он набросился на меня, почему я, видите ли, не сообщил ему о съемках. Он тоже бы заработал, в кино снялся. Скоро он успокоился, и я стал с ним советоваться, куда мне деть деньги. Я бесповоротно решил отдать деньги отцу, но все-таки посоветоваться мне еще хотелось. Когда отдам, уже ни о чем таком советоваться не придется.

Мы с ним вышли во двор, я руками махал и на весь двор орал про боксерские перчатки: как было бы здорово, если бы я их купил, и как здорово, что я их все-таки не купил.

Звонок прозвенел, но я не собирался на урок идти (с такими-то деньгами!), и Гарик со мной остался.

— Деньги родителям не отдавай, — сказал он, — когда ты еще заработаешь, а тут уже заработал.

Верно ведь.

— …Родители каждый день зарабатывают, а ты единственный раз заработал.

Тоже верно.

— …Родителям твои деньги капля в море, а тебе целое состояние…

Верно все. Много ли пользы им от моих денег! Зато если отдам — благородно с моей стороны, честно. А если не отдам, подло, что ли? Ничего подобного! Мои деньги, сам заработал, куда хочу, туда трачу, сам себе хозяин, вот еще!

В конце концов мы к неожиданному решению пришли. Какого-то парня попросили, чтобы он водки купил. И с этой бутылкой мы с Гариком устроились в скверике на скамейке. Земля вся в солнечных зайчиках. Старушки и дети. Сквозь листву деревьев било солнце, зайчики прыгали и качались. Дети носились по скверику взад-вперед, визжа и хохоча. Небо чисто и ясно, а скамейки совсем новенькие — недавно покрашенные. Мы долго старательно открывали бутылку, повозились изрядно. Я заметил, что неплохо в таком случае купить еще селедки, чтобы по всем правилам. Гарик сбегал за селедкой в магазин, а я ждал его, обняв бутылку и болтая ногами.

Селедка оказалась большая, жирная, и мы перепачкались, пока ее разрывали на две части. Водку выпили прямо из горлышка. Морщились, но стойко пили. Не хотели показать друг другу, что пьем впервые. Глаза мои заволокли слезы, и скверик, дети и старушки просматривались сквозь пленку. Я кинул недопитую бутылку в кусты, схватил селедку. Ел как во сне. Размахнувшись, Гарик запустил селедочной головой в проходивших мимо людей. На нас закричали. Селедочной головой он попал в человеческую голову.

Что-то в нас изменилось, и все вокруг изменилось. Я всеми силами старался показать, будто ничего во мне не изменилось.

Мы встали, обнявшись, улыбаясь, как мне казалось, широко и приветливо всем людям, и двинулись вперед на клумбу.

Совсем близко от меня маячило, качалось, расплывалось и моментами прояснялось лицо очень забавной старушки. Я скорчил ей самую приветливую рожу, на какую был только способен.

— А ребятки-то, ребятки-то, ребятки… — испуганно сказала старушка.

Мы с Гариком свалились на цветы. Смех душил нас. Мы выдергивали цветы с корнями, лежа на животе и дико хохоча.

— Глядите, что делают! — сказала старушка.

— До моего возраста они не доживут, — сказал подошедший старик.

— Никогда они до вашего возраста не доживут. Умрут.

— И цветы помяли, — сказал старик.

— Бог с ними, с цветами, — сказала старушка, — жизнь свою не берегут.

— С таких-то лет, Господи, с таких-то лет… — сказал старик.

— К могиле приближаются медленно, но верно, — сказала старушка.

Мы этих слов не слышали.

Наверное, уже в это время мы мчались вниз по улице с цветами в руках. Всю эту сцену наблюдала Ирка Лебедева, а мы ее и не заметили.

10

Где мы до самой темноты околачивались и как очутились у дверей директорской комнаты? Кое-какие отрывочные воспоминания у меня остались: свистки, болтаем небылицы, окруженные мальчишками в чужом дворе, бегаем вдоль берега по мазутной воде прямо в обуви…

— А Хачик Грантович сейчас с Тамарой Михайловной в любви объясняется, — сказал Гарик, странно хихикая. — Директор с завучем в любви объясняется — вот картина!

— Да ну их всех к чертям собачьим! — сказал я.

— Да тише ты ори! — орал Гарик. — Не мешай им в любви объясняться!

— Да ври ты больше! — орал я. — Никто там в любви не объясняется! — Он хихикал и подпрыгивал.

— Объясняются! Объясняются!

Опьянел он сильно.

— …Хачик Грантович без нее жить не может, а она без него! Директор без завуча жить не может, а завуч без директора — вот картина!

— Брось врать-то!

— А ты погляди!

Да и я был хорош. Это точно. Ничего подобного я бы не выкинул, если б хорош не был. Разве бы я его послушал! Дверь была наполовину стеклянная, с решеткой. Занавеска доверху не доставала, и можно было при желании заглянуть в комнату в щелочку. Забраться по решетке до конца — только и всего.

— Ну, смотри, если врешь… — сказал я.

Он подпрыгивал и хихикал.

Я вскарабкался на дверь, но взглянуть мне так и не удалось.

Дверь открылась.

Если бы эта дверь открывалась наружу, я соскочил бы наверняка и был таков, но она открывалась в комнату. Я сразу не слез и продолжал висеть, вцепившись в решетку. Я никак не мог предположить, что дверь откроется с такой быстротой и в тот самый момент, когда я долезу до верха. Видно, директор как раз в это время собирался выйти на улицу.

Завуча в комнате не было.

Я почти отрезвел.

Хачик Грантович был удивлен не меньше моего.

— Стариков? — спросил он. — Ты?!

Я глупо кивнул.

— Что это значит? — спросил он, оправившись от удивления.

— Хотел у вас спросить, что задали на дом по алгебре, — сказал я неожиданно для самого себя.

— По алгебре?! — удивился Хачик Грантович. — Ах, так! Я веду русский язык и литературу…

Я не дал ему договорить.

— По алгебре, — упрямо повторил я, продолжая висеть.

Он в руках держал палку, я думал, он меня этой палкой сейчас огреет, я как раз в подходящем положении находился. Я бы многое отдал за то, чтобы испариться, улетучиться, пропасть, раствориться, чтобы не висеть мне на этой решетке.