Валерий Шубинский - Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру

• Название: Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру
• Автор: Валерий Шубинский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-086203-0

Даниил Хармс (Ювачев; 1905–1942) – одна из ключевых фигур отечественной словесности прошлого века, крупнейший представитель российского и мирового авангарда 1920-х–1930-х годов, известный детский писатель, человек, чьи облик и образ жизни рождали легенды и анекдоты. Биография Д. Хармса написана на основе его собственных дневников и записей, воспоминаний близких ему людей, а также архивных материалов и содержит ряд новых фактов, касающихся писателя и его семьи. Героями книги стали соратники Хармса по ОБЭРИУ (“Объединение реального искусства”) – Александр Введенский, Николай Олейников и Николай Заболоцкий и его интеллектуальные собеседники – философы Яков Друскин и Леонид Липавский. Среди более чем двух сотен иллюстраций – воспроизведение рисунков, фотографий Хармса и его современников. Многие уникальные документы Валерий Шубинский опубликовал впервые.

---

Даниил Ювачев, 1915 г.

Модернист Городецкий звонко и весело халтурил, поэты “старой школы” честно старались, но пользовались единственным языком, который у них был, – слащавым, состоящим из сплошных клише романсовым наречием надсоновско-ратгаузовской поры, которое в сочетании со специфическими дидактическими целями детской поэзии производило впечатление глубоко комическое. Вот, например, стихи Марии Пожаровой:

Надо мыться! Сверкают росинки! –
Шепчет утро в долину цветам.
И в ответ незабудки, кувшинки
Улыбнутся в ответ небесам.
Надо мыться! – поет им душистый
Белокрылый певун-ветерок,
И прилежно росой серебристой
Умывается каждый цветок.

При этом Пожарова и Городецкий были еще далеко не худшими детскими поэтами той поры – скорее, одними из лучших. Чуковский даже ставил Городецкого в пример прочим, отмечая его умение говорить языком ребенка, воспроизводить его психологию.

Елизавета Ювачева, 1915 г.

Лишь некоторые стихи из “Задушевного слова” пережили свое время. Так, в номере за 28 ноября 1910 года появилось бессмертное (и, увы, анонимное) стихотворение:

Жил-был у бабушки серенький козлик.
Вот как, вот как, серенький козлик!
Бабушка козлика очень любила.
Вот как, вот как, очень любила!..

Правда, историки литературы говорят, что это – не первая публикация кровавой баллады про козлика и волков; в песенниках она фигурирует начиная еще с 1850-х годов.

Из прозы в журнале интереснее всего вещи познавательного характера (“История шоколадной карамельки” – героиня рассказывает своим товарищам, яблочным леденцам, о своем детстве в далекой Латинской Америке в качестве плода какао). Отдал журнал дань памяти и умершему в 1910 году Льву Толстому (статья “Великий дедушка”).

Однако едва ли не больше всего впечатляют сегодня письма юных читателей и читательниц. “Я и брат учимся дома, говорим на двух языках. Я иногда играю на рояле…” “Я была в Милане, в Италии, и видела большую церковь с цветными стеклышками в окнах”[49]. Ничего особенного, казалось бы, но от этих писем исходит такое ощущение устойчивости и благополучия (благополучия, которое и супруги Ювачевы старались с огромными усилиями создать для своих детей)!

“Золотое детство”… Журнал с таким названием тоже, по свидетельству сестры Хармса, выписывали в семье. Это было то же “Задушевное слово”, только потусклее, победнее и с каким-то протестантски-нравоучительным оттенком. Видимо, в выборе этого издания сказался круг общения Ивана Павловича.

Кто же мог предвидеть, что детская литература в России достигнет невиданного расцвета в годы, когда само понятие “золотого детства” уйдет в прошлое, когда все семейные ценности предреволюционной поры обрушатся (казалось – навсегда) под ударом трагических событий истории – с одной стороны, радикальных антропологических идей послереволюционного десятилетия – с другой?

4

В биографиях Хармса утверждается, что осенью 1915 года он поступил в реальное училище в составе Училища святого Петра (Петершуле) – старейшей петербургской школы, существовавшей при лютеранской церкви на Невском проспекте. Однако документы опровергают это. В 1915–1916 и 1916–1917 годах Даниила Ювачева нет среди учеников ни реального училища, ни гимназии, ни элементарной школы, входивших в состав Петершуле[50]. В это время он, несомненно, какое-то учебное заведение посещал, но, какое, неизвестно. Немецкие школы Петербурга переживали в дни Первой мировой не лучшие времена, и едва ли Иван Павлович, судя по его книгам[51], в полной мере разделявший ура-патриотические настроения первых военных лет, отдал бы сына в одну из них.

Но в феврале 1917 года, еще до начала революции, этим занятиям пришел конец. 8 февраля Надежда Ивановна пишет мужу:

Мы сидим в страхе, что останемся без хлеба, все булочные закрываются, народ злится, собираются громить лавки, точно в этом будет какой толк… Школу Дани распустили, все равно из-за холода не было занятий… Теперь ежедневно учится с учительницами. 1 день француженка, другой Маргар. Александ., а Закон Божий уже я сама с ним занимаюсь[52].

К тому времени Даня очень изменился. Ему нравилось в отсутствие отца ощущать себя единственным мужчиной в семье – и письма он старается писать “взрослые”:

…Я узнал что ты болен и попросил Маму чтобы она послала тебе коробку конфет от кашля и другие лекарства. Ты их принимай как закашлишь. Дети здоровы. Я и Лиза были больны но теперь здоровы[53].

Младших сестер мальчик именует “по-взрослому” – “дети”. В этом трогательном письме появляется некая уже вполне хармсовская деталь: дата (6 февраля 1917) обозначена особым зашифрованным значком, изобретенным самим Даней. При том нормами орфографии и пунктуации он владеет не слишком – как, впрочем, и его мать. К тому времени он уже пробовал что-то сочинять (сказку для младшей сестренки – см. письмо Н.И. Ювачевой к мужу от 3 марта 1916[54]), но едва ли следует придавать этим опытам сколько-нибудь серьезное значение.

В Петершуле, в третий класс реального училища, Даниила определяют лишь в сентябре 1917 года – в дни Керенского. В 1917/18 году он прозанимался три четверти и выбыл в четвертой[55].

Первое известие о школе, основанной при лютеранской церкви Святого Петра для детей моряков адмиралом Крюйсом, сподвижником Петра Великого, относится к 1709 году. Как и сама церковь, школа располагалась на углу Невской першпективы и Большой Конюшенной улицы, где для нее в 1735 году было построено небольшое здание.

Новый этап истории школы начался в 1760 году, когда во главе ее стал Антон-Фридрих Бюшинг (1724–1793), выдающийся немецкий историк, географ и богослов. В Россию он приехал под влиянием видения, которое было у него во время тяжелой болезни. При церкви Святого Петра Бюшинг сумел развернуть образцовую “школу языков, художеств и наук”, состоявшую под личным покровительством императрицы. В 1783 году она, уже в качестве Главного немецкого училища, была включена в создающуюся единую систему народного образования России. Для обновленной школы архитектором М.Л. Гофманом было построено новое здание, в котором она и по сей день находится. При Бюшинге среди преподавателей Петришуле (Petrischule – сочетание латинского и немецкого слов; форма “Петершуле” – более поздняя) были геттингенский профессор физики Иоганн Бекман, видный исследователь Сибири Эрих Лаксман. Позднее в школе преподавали многие видные деятели культуры и науки – как немцы, так и русские. Достойны упоминания, скажем, друзья-поэты Василий Попугаев и Иван Борн, ведущие члены Вольного общества любителей российской словесности, или Александр Иванович Галич, видный филолог (одновременно преподававший словесность в Царскосельском лицее Александру Пушкину и его товарищам, а в Петершуле – младшему Пушкину, Льву), или Генрих-Эмиль Ленц, один из первооткрывателей закона Джоуля – Ленца. Учениками школа также могла похвастать: среди них Мусоргский и Лесгафт, Карл Росси и Эдит Седегран, легендарный партизан Фигнер и деятель Великой Французской революции Георг Форстер, уже упоминавшийся брат Пушкина и поэт пушкинской плеяды Василий Туманский (не автор прославленной “Птички” Федор Туманский, а его более плодовитый, но не столь удачливый кузен), архитекторы Тон и Месмахер. Некоторые выпускники сами становились крупными педагогами, как, скажем, Карл Май, основатель гимназии Мая.

К концу XIX – началу XX века Петришуле (Петершуле) стала крупнейшей (по числу обучающихся) школой Петербурга и России. Это была в действительности целая система школ: мужская и женская гимназии, реальное училище, начальное городское училище. Всего накануне революции здесь училось свыше 2000 человек, в том числе в мужской гимназии – 290, а в реальном училище – 323 ученика[56]. Любопытны данные об их национальном и вероисповедном составе: в реальном училище числилось 173 лютеранина, 138 православных, по 8 католиков и иудеев, три магометанина и один армянин-грегорианец. В гимназии, как ни странно, было несколько больше учеников иудейского вероисповедания (26 человек, что явно превышало официальную процентную норму). По воспоминаниям выпускников, не только у лютеран и православных, но и у католиков и евреев были собственные законоучители (что практиковалось не во всех учебных заведениях). Среди учеников были выходцы из всех сословий. И в гимназии, и в реальном училище получали образование потомственные дворяне (соответственно 31 и 14 человек), личные дворяне и чиновники (83 и 22), почетные граждане и купцы (124 и 196), мещане и цеховые (24 и 67), выходцы из духовенства (17 и 2) и даже из крестьян (3 и 22). В числе гимназистов было несколько иностранных подданных и один потомственный казак.