Борис Блинов - Порт

• Название: Порт
• Автор: Борис Блинов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-270-00381-3

Мурманский прозаик Борис Блинов продолжает ходить в море. Его новый сборник составили четыре повести о современном морском флоте, полные колоритных черт корабельного и портового быта. Не скрывая драматизма суровой флотской жизни, эмоциональной напряженности, присущей взаимоотношениям на судне, автор стремится доказать, что экипаж — не что иное, как модель человеческого общества, представленная в жестком, концентрированном виде.

---

Фаина после этого все искала случая отблагодарить Веню. Но Веня не хотел такой благодарности, на что Фаина вначале обиделась, а потом прониклась к нему симпатией. С той поры Веня часто во время своих прогулочных рейдов включал ее обитель в круг своих посещений.

Хоть и была у нее в городе комната, Фаина иногда ночевала в каптерке, которую моряки в шутку называли «девичьей кельей», и умудрилась устроить здесь довольно уютное жилье с белыми занавесочками на окнах, чистой клеенкой на столе и задернутым цветастым ситцем подобием кровати.

Дверь в каптерку была неплотно притворена, из щели пробивался свет. Отряхнувшись и вытерев ноги о разложенную тряпицу, Веня вошел. В комнате топилась печка. Фаина уже легла, но не спала и, услышав, как скрипнула дверь, хриплым голосом крикнула из-за занавески:

— Кого еще черт принес?

Отдернула занавеску, увидела Веню и, поднявшись без лишних слов, принялась собирать на стол, обронив мимоходом:

— Раздевайся, сушись. — И бросила ему с вешалки ватник.

Лицо у нее совсем старое было от беспутной жизни среди мужиков; волосы, травленные перекисью, висели безжизненными лохмами, но тело, тренированное работой, было дородным, сильным, большие груди перекатывались под рубашкой, вводя Веню в смущение.

— Ты бы хоть двери закрывала. Мало ли кто войдет!

— А войдет, так и что? — отозвалась Фаина.

— Так, вообще. Все же женщина. Всякое могут сделать, — пояснил незадачливый Веня.

— А и сделают, так и что? Я, может, потому и не закрываюсь, что надежду питаю, — усмехнулась Фаина, ставя на стол подогретый чайник, — Ишь, заботливый, ешь-ка давай. Шастаешь по ночам, как леший. Мокрый, грязный, красноглазый — чисто кобель приблудный. Хоть бы прок от тебя какой был, а то одна забота.

— Если ругаться будешь, я уйду, — предупредил Веня.

— Я те уйду! — крикнула Фаина. — А ну, скидавай свое хламье. На вот, оботрись, — подала она полотенце, — Носит тебя нелегкая в такую непогодь.

— Не шуми, Фаина, ловят меня, — приглушил Веня ее голос.

— Давно пора словить. Если сам дурак, так люди за тебя думают. Мыслимо ли дело — человеку в зверя обращаться, по ночам не спать да за куском рыскать!

— Чем же я зверь? — засмеялся Веня. — Зверь своему телу зла не делает. Тело у него на первом месте, на самом наипервейшем. Ради него он и кусается и грызется. И живет-то он ради тела, а я совсем наоборот.

— Ты уж наоборот, это точно. Сколько раз для твоей же пользы хотела тебя заложить. Видать, добра не в меру, не могу взять грех на душу. Но уж знай: в этот раз спасешься — в следующий не пущу.

— Спасусь, куда я денусь. Мне без порта нельзя.

— Да навряд ли спасешься. Сильно крепко за тебя взялись. Ты что сделал-то? Говорят, сейф с «Ельца» унес?

— Ты что, Фаина, в своем уме? — опешил Веня.

— Да я не верила. Зачем он тебе? Сроду рубля не держал. Да и тяжелый он, может, сто килограммов, не поднять.

— Ничего я не сделал. Жил, как живу.

— Ну тогда и не бегай. Сейчас тебе самое время с повинной прийти, глядишь, и помиловали бы. Изловят — хуже будет.

— Это мы еще посмотрим, — сказал Веня, наливая в кружку чай.

— Изловят, — убежденно сказала Фаина. — Один против такой силы: и милиция, и порт. Не раз на дню заходят, пытают про тебя…

Фаина села на стол напротив и, подперев лицо ладонью, жалостливо на него смотрела.

— За что ж ты, Веня, жизнь свою губишь? Поглядеть на тебя — нормальный мужик, голова на месте, руки, ноги, а живешь, как юродивый.

— Юродивые подаянием живут, а я работаю.

— Кому здеся твоя работа нужна? Ни следа от нее, ни зацепочки. Растрачиваешь себя в помощь пропойцам. Никто ведь не помянет тебя потом. Ни семьи у тебя, ни рабочего стажу. На старости лет с голоду пропадешь.

Веня прикончил банку трески в масле, вымакал корочкой остатки жира и разом опустошил кружку.

От еды, от тепла он отяжелел. Жар растекался по телу, туманя голову, клоня в сон. Тихо стало ему, расслабленно, спокойно сидеть вот так в уютной комнате и с трудом верилось, что ждет его за окном леденящий свист ветра, темные, скользкие причалы и страх погони.

— Живешь нехристем, а ешь вона как справно, крошки не обронишь. Ладный ты мужик, хозяйственный, непьющий. Тебе бы в другом месте цены не было. Любая баба за тобой была бы счастлива, да и ты за ней…

Ворчание Фаины доносилось словно издалека, заботливый голос прорывался сквозь хмельную поволоку, но все это было будто не настоящее, взаймы из чьей-то жизни, по ошибке отнесенной к нему на время.

— …хоть бы и я. Да ты ведь не глянешь на меня, как отсюда выйдешь.

Фаина замолкла, будто ждала ответа, и Веня встряхнулся, прорываясь сквозь расслабляющую истому, вытер полотенцем пот, градом катившийся со лба, и сказал:

— Спасибо тебе, Фаина.

— Да за что спасибо, дурья твоя башка! Я ведь про что говорю? Ежели б ты, к примеру, захотел…

Сидела она не горбясь, теребя на груди платок, лицом порозовела и будто морщин у нее поубавилось.

«Совсем не старая еще» — подумал Веня и сказал, превозмогая слабость и тошноту:

— Ты вот что, пить бросай, по судам не шастай и зубы себе вставь. Что ты, словно на жизнь свою рукой махнула.

— Да ладно, Веня. Пожалел больной увечного. Я и вправду махнула. Что мне с нее? Тряпка да вонь гальюнная и ничего больше. Как тут не пить-то? В уме ведь повредишься. Нет, не брошу.

— Да ты что ж в одну сторону-то глядишь? Нравится тебе так — себя закапывать?

— А ты не блажи, миротворец, — озлилась вдруг Фаина. — Мало, чем я располагаю? А кто на это смотрит? Кому дело есть? Сказала — не брошу! Так доживу как-нибудь. Чай, недолго осталось…

Жар наплывал изнутри, словно там котел работал. Добрый, видать, кочегар его расходил. А Веня только кислороду добавлял, дышал часто открытым ртом, и воздуху ему все не хватало.

— Ты бы фортку отворила, — попросил он. — Дышать невозможно.

Фаина обошла стол, потрогала лоб отмытой рукой и заголосила:

— Мать честна! Да ты ведь больной! А я, дура старая, скулеж развела. Пышет, как от печки. Добегался, доискался. Господи, что теперь будет? Что будет?

— Пустое, Фаина, сейчас пройдет. Мне бы водички холодненькой, — сказал он.

— Ляжь на койку, Веня. В зале аптечка есть. Найду тебе лекарство.

— Идти мне надо, — проговорил он, не в силах подняться.

— Вень, ты погодь, послушай, что скажу. Нельзя тебе сейчас идти. Что поймают — это шут с ним. Но ты ведь глупый, Веня, ты прятаться будешь. Ну, как не найдут? У тебя ведь сорок температура, не меньше. Закопаешься в своей норе и сгинешь, помрешь. Не найдут тебя, норы-то твоей никто не знает, — быстро, с испугом тараторила Фаина.

— Не, зачем же, — с трудом улыбнулся Веня. — Мне жить надо. «Без меня и порт — не порт», — вспомнил он Трофимова.

— И я ведь про то, Вень. Пойдешь, только полежи малость, оклемайся. Иди на койку, за занавеской никто тебя не увидит. Ты же бегать не можешь, любой тебя сцапает.

— Чего суетишься-то? Сцапают — и хорошо. Сама говорила.

— Ты только подожди меня, не уходи. Я быстро, за лекарством, — торопилась Фаина, переодеваясь за ширмочкой.

Что-то неладное было в ее поспешности. Им снова овладело беспокойство.

— Стой. А где Каримов? — спросил он о дежурном милиционере.

— Шут его знает. Где-то бродит, — ответила Фаина, пряча глаза. — Ну, погоди, я мигом.

Накинув плащ, она выскочила.

Тревога погнала его с места, вытесняя недомогание и расслабленность. Все, кончились посиделки! Он рывком поднялся с места, разом сгреб подсохшую одежду и быстро натянул на себя. Сунул за пазуху стопку газет, собранных для него Фаиной в зале, и приоткрыл дверь.

Дежурная лампочка тускло освещала помещение. Ящичек с красным крестом висел на стене. Фаины в зале не было.

«Пошла искать», — уверился он в своем предчувствии, но не испытал ни злобы, ни обиды за предательство, поняв непростой смысл ее поступка.

Он, пошатываясь, прошел вдоль стены, мимо стенда с передовиками и показателями успехов, оглянулся на дверь комнаты, где имел свет, еду и столько тепла, и, словно головой в омут, шагнул в ночную промозглую темноту.

5

Кто же о любви не мечтает? Говорить о ней не надо и растрачиваться по мелочам, как делали ее подруги. А мечтать — одно из самых сладостных девичьих занятий.

Ольга представляла себе будущего суженого скромным, ласковым, ясноглазым.

Иногда, поддавшись на уговоры, она ходила на танцы. Девчонки быстро и легко завязывали там новые знакомства. Парни шли их провожать, тискали в подъездах и темных закоулках, а иногда и большего добивались, не чувствуя сильного сопротивления, а у Ольги от танцев только руки уставали. Как за работой в цехе, напрягала она их, стараясь отдалить от себя льнущее к ней разгоряченное мужское тело. Такое поведение на танцах не поощрялось, и когда оставляли ее в покое, переставали приглашать, она сиротливо сидела в уголке, с завистью глядела на веселых танцующих подруг и чувствовала себя одинокой, чужой, униженной. Словно на рынке товар залежалый предлагала, а охотников на него не было. Девчонки — раскрасневшиеся, возбужденные — уходили с танцев вместе с парнями, а она одна топала в общежитие по грязному городу. А ведь не красивей, чем она, были, и одеты не лучше.