Рут Ренделл - Пусть смерть меня полюбит

• Название: Пусть смерть меня полюбит
• Автор: Рут Ренделл
• Жанр: Детектив
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-78714-2

Городок, в котором живет Алан Грумбридж, – глухое сонное местечко, а сам Алан – ничем не примечательный служащий банка. Его жизнь ни капли не похожа на ту, что он некогда представлял себе, читая запоем романтические и героические книги. Так бы и жить ему тихо и мирно, коротая свой век без встрясок и треволнений. Но все изменилось в один миг, когда средь бела дня в отделение банка, где он работал, вломились грабители, захватили те деньги, которые смогли отыскать, и скрылись. Другая же часть денег осталась в сейфе, ключи от которого были у Алана. И тут Грумбридж понял: вот он, шанс изменить свою осточертевшую жизнь…

---

Это не могло случиться с ним. Похоже, это больше не случалось ни с кем. В журналах, которые читала Пэм, было полно статей, рассказывавших женщинам, как достичь оргазма, а мужчинам – как довести женщину до оргазма. Однако не было ни одной статьи, которая рассказывала бы людям, как найти любовь и влюбиться.

Иногда Алану казалось, что обладание тремя тысячами фунтов дало бы ему, помимо прочих вещей, возможность полюбить. Он снова вынимал и держал в руках эти пачки в четверг, решительно говоря себе, что это в последний раз. Он должен твердо разделаться с этой своей одержимостью, и со второй – тоже. По окончании этой недели он больше не будет читать Йитса, Форстера и Конрада, этих совратителей человеческого разума. Солидному и практичному банковскому менеджеру надлежит читать только мемуары и биографические очерки.

Алан Грумбридж много думал, размышлял и фантазировал о странных и неожиданных вещах. Но помимо игры с банкнотами, которые ему не принадлежали, он делал только одно, не считавшееся общепринятым.

У банка «Энглиан-Виктория» не было возражений относительно того, что персонал чилдонского отделения покидал помещение во время обеда – при условии, что дверь была заперта, а все деньги лежали в сейфе. Но на самом деле оба служащих никогда не уходили одновременно. Джойс оставалась в банке по понедельникам и четвергам, когда ее Стивен не приезжал на работу в Чилдон и ей не с кем было пойти в «Герб Чилдона». В эти дни недели она брала с собой на работу сэндвичи. Алан брал сэндвичи с собой каждый день, потому что не мог позволить себе есть в кафе. Но в обеденное время по понедельникам и четвергам он покидал банк, хотя об этом знала только Джойс, и даже она не знала, куда он ездит. Он уезжал и съедал свои сэндвичи зимой в машине на придорожной стоянке, а весной и летом – на лугу. Он делал это для того, чтобы урвать два часа в неделю – два часа спокойствия и полного одиночества.

В ту пятницу, первого марта, Джойс, как обычно, отправилась в «Герб Чилдона» со Стивеном, чтобы съесть ланч по-деревенски, запивая его полупинтой[16] светлого пива, а Алан строго соблюдал свое решение не вынимать из сейфа три тысячи фунтов. Пятница была самым занятым днем в неделю, и это помогало ему устоять перед искушением.

Выходные начались с поездки за покупками в Стэнтвич. Алан зашел в библиотеку, где взял мемуары драматурга (отучаться надо постепенно) и историческую книгу. Пэм и не подумала посмотреть, что он принес. Несколько лет назад она сказала, что он настоящий книжный червь и это может плохо сказаться на его глазах – а ведь для его работы необходимо поддерживать хорошее зрение. На обед у них были сосиски и консервированные персики, за столом сидели только они двое и Уилфред Саммит. Кристофер никогда не приходил обедать по субботам. Он вставал в десять утра, мыл свою машину – она полагалась ему как агенту по недвижимости – и уезжал с семнадцатилетней ученицей парикмахера, которую называл своей невестой, в Лондон. Там он тратил кучу денег на джин с тоником, салаты с креветками, бифштексы, билеты на хорошие места в кинотеатрах, долгоиграющие кассеты и всякие мелочи, вроде журнала «Плейбой», вина, бальзамов после бритья и бритвенных станков. Джиллиан приходила к обеду иногда, когда ей больше нечего было делать. В эту субботу она явно нашла себе занятие получше, хотя не потрудилась уведомить об этом родителей.

После обеда Алан выпалывал сорняки в саду, Пэм подшивала подол вечерней юбки, а Уилфред Саммит прилег вздремнуть. Сон освежил его, и когда они пили чай – к чаю были сардины, латук, хлеб, масло и кекс «Мадейра», – Папа сказал, что смотрел новости по телевизору и что грабители банка в Глазго пойманы.

– Я бы хотел, чтобы они попали на электрический стул.

– Что-то вроде того, – согласилась Пэм.

– Нужно, чтобы власть в стране захватили военные. Тогда у нас было бы хоть немного дисциплины. Править должна армия – конечно, под руководством Ее Величества и какого-нибудь генерала во главе собственно военных. Какой-нибудь важной шишки, которая знает свое дело. Вооруженные силы – это вещь. Когда я служил в Вооруженных силах, мы понимали, что такое дисциплина!

Папа всегда говорил о времени, проведенном в лагере Каттерик в сороковых годах, как о «службе в Вооруженных силах», как будто побывал в авиации, на флоте и в десанте разом.

– Выпороть бы их, вот что я скажу. Надавать по задницам таких горячих, чтобы навек запомнили. – Он помолчал, прихлебывая чай. – Разве «кошка»[17] – это так плохо?

Алан подумал, что если бы кто-нибудь вошел в комнату на этих словах, то подумал бы, что семейство обсуждает, не завести ли им домашнего любимца.

Алан снова вышел в сад. Проходя мимо окон комнаты, которую занимал Папа, он отметил, что газовый камин горит на полную мощность. Папа всегда включал камин на весь день и, несомненно, на половину ночи с сентября по май, вне зависимости от того, сидел ли он в своей комнате или уходил из нее. Пэм очень вежливо указывала ему на это, но Папа отвечал только, что у него плохо циркулирует кровь из-за возрастного затвердения артерий. Он никогда не вносил ни пенни в оплату счетов за газ, равно как и за электричество, но Пэм сказала, что нечестно требовать что-либо со старика, который живет только на свою пенсию. Алан осмелился спросить: «А как насчет тех десяти тысяч, что он выручил от продажи своего дома?» Но Пэм ответила, что это деньги на черный день.

Вернувшись в дом и убирая садовые инструменты в кладовку, он увидел, что вернулась дочь. Литература гласила, что юные лучше сходятся со стариками, чем с людьми средних лет, но, похоже, в случае с его детьми и Папой это не сработало. В этом авторы ошибались – как, возможно, и во многом другом.

Джиллиан игнорировала Папу, вообще никогда не говорила с ним, а Пэм, хотя иногда и орала на Джиллиан, получая такие же злобные вопли в ответ, чаще всего боялась сделать ей замечание тогда, когда это было действительно необходимо. С виду мать и дочь были в хороших отношениях, постоянно болтая друг с другом о шмотках и о том, что вычитали в журналах; когда же они ходили за покупками, то неизменно брали одна другую под локоток. Но это не было подлинным общением. Алан считал, что Джиллиан – хитрая маленькая лицемерка, которая втирается в доверие к Пэм, разыгрывая перед нею образцовую пятнадцатилетнюю девушку, каким этот образ представляла сама Пэм. Алан был уверен, что Джиллиан попросту придумывала все те причины, по которым задерживалась вне дома, однако все они были пристойными: драматический кружок, курсы кройки и шитья, вечерние прогулки и чаепития с Шерон, чья мать была учительницей; Шерон должна была помогать Джиллиан с домашним заданием по французскому языку. Джиллиан всегда возвращалась домой к десяти тридцати, поскольку знала, что ее мать считает, будто сексуальные соития неизменно происходят после половины одиннадцатого. Она говорила, что приехала на последнем автобусе, как иногда и вправду бывало, вот только ездила она не одна. А один раз Алан видел, как Джиллиан слезает в конце Лужайки Мученика с заднего сиденья мотоцикла, за рулем которого сидел какой-то парень.

Он задумался, зачем дочь вообще брала на себя труд врать – ведь если бы она созналась в том, чем занималась на самом деле, то Пэм почти ничего не смогла бы с этим поделать. Она могла бы только орать и грозить, а Джиллиан выкрикивала бы угрозы в ответ. Они боялись друг друга, и Алан думал, что их взаимоотношения настолько прогнили, что стали уже почти зловещими. Одна из тех вещей, о которых он часто гадал, был вопрос, когда Джиллиан выйдет замуж и каких расходов ожидает от него на эту свадьбу. Видимо, это будет в течение ближайшей пары лет, поскольку дочь, вероятнее всего, очень скоро забеременеет, но она, наверное, захочет пышную свадьбу, куда будут приглашены все ее подружки и чтобы после венчания в диско-клубе были устроены танцы.

Папа давно отказался от попыток разговаривать с внучкой, зная, что не получит ответа. Он намеревался посмотреть телевизор, но Джиллиан устроилась на полу между ним и экраном и сушила волосы при помощи очень шумного фена. Алану отчасти становилось жалко Папу, когда Джиллиан была дома. К счастью, бо́льшую часть времени она отсутствовала, но во время редких периодов пребывания у родных пенатов строила всю семью – она была настоящей маленькой тиранкой, эгоисткой с дурным характером.

– Ты не забыл, что вечером мы идем к Хейшемам? – спросила Пэм.

Алан забыл, но этот вопрос означал всего лишь, что ему пора одеваться. Они не были приглашены на ужин. Никто в Наделе Фиттона не устраивал приемов с трапезой, и «вечерний визит» означал лишь по паре бокалов хереса или виски с содовой на человека, после чего подавали кофе. Но этикет, вероятно сформулированный женщинами, требовал более или менее формальных костюмов. Дик Хейшем, довольно славный человек, вряд ли обиделся бы, приди Алан в старых брюках и свитере, да и сам с радостью не стал бы переодеваться из домашней одежды во что-то другое. Но Пэм заявляла, что нужно надевать спортивную куртку, а когда старая куртка Алана становилась чересчур поношенной, заставляла его купить новую. Чтобы собрать на это денег, она неделями отказывала себе в маленьких удовольствиях: в походах к парикмахеру раз в две недели, в поездке в Стэнтвич два раза в месяц, чтобы посидеть в кафе с сестрой, в сигаретах, которые она выкуривала по пять штук в день, – и так до тех пор, пока не накапливала тридцать шесть фунтов. Это был ужасный, бессмысленный и безумный образ жизни. Но Алан приучил себя к нему, как и ко многим другим вещам, во имя спокойной жизни. Однако он знал: то, что он получил в результате, покоем назвать сложно.