Юрий Башмет - Вокзал мечты

• Название: Вокзал мечты
• Автор: Юрий Башмет
• Издательство: ВАГРИУС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003

"Жизнь артиста — это не только сцена, но и чемоданы, дороги, гостиницы, вокзалы… и встречи на них. Особенно сейчас, когда расстояния сократились, а течение времени, кажется, становится всё быстрее и быстрее. Сегодня вокзал для гастролера или человека, ведущего активный образ жизни, подобен автобусной остановке рядом с домом. Ты можешь встретить там соседа по даче, однокашника, коллегу по работе. В конце концов, неожиданная встреча с кем-то незнакомым или малознакомым может оказаться поворотной в течении твоей жизни... Я назвал эту книгу "Вокзалом мечты", можно сказать, по инерции. Она полна имен дорогих мне людей, которые помогали мне стать таким, каким я стал. Они дарили мне свою дружбу, свои работы, свои надежды и мечты..."

---

– Что-нибудь случилось?

– Нет.

– Родители живы-здоровы?

– Да.

– Ты что, уезжал?

– Нет.

– Но ты завтра придешь на специальность?

– Да.

– Я тебя жду.

Я пришел, сыграл, и он сказал:

– Ну что ж, благословляю. Если так и на экзамене сыграешь, чистая пятерочка будет. Молодец.

Это была Концертная пьеса Джордже Энеску. Очень понравилось, как я сыграл на экзамене, профессору Михаилу Никитовичу Тэриану. Оказывается, он всю жизнь ненавидел это произведение и теперь не просто принял его, а полюбил. Федору Серафимовичу было очень неловко, потому что только он и я знали, что все это я сделал сам. Хотя он был вправе и не допустить меня до этого экзамена, если бы захотел навредить.

Вообще я о Дружинине могу говорить только в превосходных степенях. Он потрясающий педагог и очень много мне дал. До Москвы я умел играть на инструменте так, как умел. Что касается эмоций, которые ты вкладываешь в свое исполнение, так этому тоже научить практически невозможно, потому что эмоциональная сфера – от природы и от родителей, а не от консерватории. А вот звук, логика развития фразы, ощущение формы и, самое главное, ВКУС!!! – это Федор Серафимович. Вкус аристократического исполнителя, а не плебея… У Дружинина это всегда присутствовало – в речи, в том, как он выражал свои мысли. Федор Серафимович – эстет, и к этому сам стремился всегда. Я многому у него научился, хотя многое переосмыслил по-своему. Так, краски звука я старался услышать внутри себя сам, а дальше – пытался воплотить их в разучиваемых с профессором сочинениях. И пожалуй, это самое главное.

Вообще нельзя забывать, что кто-то должен быть кумиром для студентов, герой должен быть. У скрипачей был Давид Ойстрах. А ведь когда я учился, Борисовский сам уже не играл, а выступал только Дружинин. Он исполнял сонаты Онеггера и Хиндемита, Тринадцатый квартет Шостаковича, затем, конечно, его Сонату. В общем, в то время, когда я учился, концерт Дружинина был событием. Концертом АЛЬТИСТА!

И все равно я в его классе был чужаком. Он меня, с одной стороны, любил, это ясно, и ему льстило, что у него такой студент, а с другой – не чувствовал своим учеником в полной мере. Тем не менее, когда меня выгоняли из консерватории, он активно заступился.

Выгоняли меня из-за наглого подлога. История такова. Когда я был на первом курсе, впервые в Камерном театре была поставлена опера Дмитрия Шостаковича "Нос". Дирижером был Владимир Дельман. Потом в некоторых изданиях ошибочно писали, что дирижировал Геннадий Рождественский. Там работали очень сильные студенты. То, что меня пригласили, было очень большим делом: и финансово, и престижно, а главное, конечно, интересно. У меня была очень трудная оркестровая партия. Позже, в сентябре, в начале моего второго курса, спектакль повезли в Сочи.

Мы уехали (нам показали общее разрешение на выезд, освобождающее от лекций). А уже там, в Сочи, выяснилось, что бумага фиктивная. Никакого разрешения на самом деле не было. В Сочи – бархатный сезон, обратных билетов не достать, но мы кто как мог, чуть ли не пешком вернулись в консерваторию. И двенадцать человек тогда исключили. Шум в консерватории был невообразимый. Восемь человек духовиков по протекции комсомольской организации восстановили, со строгими выговорами. А четверых, это были струнники: я, Толя Гринденко (сейчас он руководит хором "Древнерусский распев"), Лариса Колчинская и Славик Чижик – восстановить отказались. Почему же за нас не поручился комсомол?

Толя Гринденко в свое время, путешествуя по Туркмении, случайно перешел границу с Афганистаном и ночью развел костер на нейтральной полосе. Утром проснулся, а на него направлен штык пограничника с той стороны. Ну, вернули его, правда, он пару дней просидел в КПЗ. Тогда он срочно был отчислен из консерватории задним числом – якобы в момент перехода он уже не был студентом. Но Андропов лично заставил восстановить Толю со строгим выговором. Понятно же было, что это – дурацкий случай: человек не будет специально разводить костер на нейтральной полосе!

Чем же провинился я?

В общежитии я жил в одной комнате с Юрой Лисицыным, теоретиком по специальности. У него была больная печень, и поэтому он постоянно пил "Нарзан". Я практически вообще не пил спиртного. Тем не менее наш шкаф ломился от пустых бутылок из-под "Нарзана", которые были один в один похожи на бутылки из-под пива или какой-нибудь дешевой бормотухи. В результате помощник проректора по административной работе решил, что мы "киряем по-черному", и объявил выговор только из-за того, что начиналась очередная кампания по борьбе с алкоголизмом.

Про остальных я не помню, но в целом за всеми нами водились какие-то грешки, и нас решили не оставлять в консерватории. Дальше были сплошные нервы. Приезжали родители, у мамы моей случился микроинфаркт и началась очень серьезная болезнь, которая в конце концов и привела к ее преждевременной смерти.

Весь курс встал на нашу защиту, письмо написали, что протестуют против решения ректората. И это в те времена!

Ректором тогда был Александр Васильевич Свешников. И он поначалу попытался нас восстановить. Было общее собрание, и он сказал:

– Давайте так. Если вопрос не будет подниматься на районной конференции, то мы тихо, без лишнего шума восстановим. Ну не в колхоз же, действительно, ребят отправлять, и не в армию – руки будущим музыкантам надо беречь.

Но нашелся среди наших однокурсников один "принципиальный" (он, видимо, хотел, чтобы на него обратили внимание), который вышел к сцене и сказал:

– Нет, наши коллеги наказаны незаконно, и мы не должны закрывать на это глаза.

Что оставалось делать Свешникову?! Он встал и говорит:

– В то время, когда все нормальные люди в колхозе помогают убирать урожай, эти, понимаете, поехали в Сочи отдыхать! Без разрешения!

Ну, и нас окончательно исключили.

И еще месяц! Он стоил огромных нервов, доходило до мыслей о самоубийстве. Переживали страшно. Мой папа был все время в Москве, он ходил и к ректору, и ко всем проректорам, и к декану. У него тогда даже ноги стали отниматься. Потом он нередко любил повторять: "Да, Москва слезам не верит".

И Дружинин тоже ходил везде и убеждал, что меня не надо исключать, но поскольку Федор Серафимович сам был студентом, когда Свешников уже был ректором, то тот спокойно мог сказать ему:

– Федя, закрой дверь с той стороны.

Это очень важно – что многие за нас просили. Профессор Григорян ходил, Милица Давыдовна Штерн. Я так думаю, что в ректорате понимали несправедливость исключения, но им надо было сделать процесс восстановления показательным! Наконец Свешников вызвал родителей и нас и сказал:

– Все, с сегодняшнего дня вы вновь студенты Московской консерватории.

Назавтра он улетал со своим хором в Японию, и ему, похоже, вопрос этот хотелось решить до вылета.

***

С Дружининым связаны и другие хорошие воспоминания. Вот, например, я спрашивал его – жениться мне или нет. А он ответил:

– Знаешь, дорогой, Наташенька замечательная, она мне очень нравится, женись по чувству, а будешь работать честно, тебе от Бога и приложится.

Вот фраза! По-моему – прекрасная. Позже Дружинин был у меня на свадьбе тамадой и одновременно единственным взрослым человеком, которого я пригласил.

Собственно, это была первая свадьба – молодежная, студенческая. А потом их оказалось несколько. Когда поехали к моим, во Львов, поезд остановился в Киеве. Киевские друзья моих родителей просто вынули нас из вагона и устроили свадьбу в Киеве.

Когда мы добрались до Львова – и там была свадьба. А потом – раз была у нас, то как же не праздновать у жены? Поехали в Сумы, к Наташе. Так у нас и получилось четыре свадьбы.

"А, это ты , старичок! Ну садись, послушай!"

Итак, я приехал из Львова, где был местной звездой-гитаристом, руководил ансамблем, который не успел хорошо "раскрутиться" из-за моего отъезда, хотя имел все данные для этого. А здесь, в Москве, в консерватории, хоть я и поступил легко, нужно было снова, уже по-настоящему добиваться признания. Каждый из студентов делал это по-своему. Кто-то ударился в общественную работу, а я вгрызался в музыку. И еще я придумал такой способ борьбы со своим комплексом провинциала: просто и прямо, как равный с равными, подходил и заводил разговор с великими московскими музыкантами. Так я "познакомился" с Ойстрахом, Коганом и Ростроповичем. Совершенно разные три характера и, соответственно, разная реакция.

Давид Федорович улыбнулся, но я в этой улыбке увидел искреннее непонимание ситуации. Пытаясь вспомнить, кто я, на всякий случай доброжелательно улыбнулся, протянул пухлую руку, в которой моя тут же утонула, и сказал:

– Здравствуйте! Простите, а вы кто?

А у меня сердце прямо так в горле и стучит от волнения!