Иштван Фекете - 21 день

• Название: 21 день
• Автор: Иштван Фекете
• Издательство: Corvina
• Жанр: Детская проза
• Год: 1985
• ISBN: 963-13-1964-4

---

Тут со стороны села прилетел сычик, однако частые взмахи его коротких крыльев не были видны и слышны. Он плавно, едва коснувшись опоры, уселся на верхушке колодезного столба, торчавшего посреди пастбища подобно накренившейся мачте. Сычик негромко крикнул, и от его крика содрогнулась потревоженная тишина, но тотчас и улеглась спокойно, потому что маленький филин всего лишь хотел предупредить:

— Готовьтесь, наш час настает.

Ярко засветилась луна, и журавль колыхнулся подобно часовой стрелке, а юные ветры принялись гладить листву старого Тополя.

— Назад! Вернемся назад во времени… Тополь, ты здесь самый старый из всех, сегодня ночью ты можешь оживить события минувших времен: ведь время никогда не умирает и не проходит бесследно. А раз оно вечно существует, то можно и совершить в нем путешествие назад, если, конечно, ты хочешь…

— Да, мы хотим! — шумно встряхнулась Бузина. — Прошу прощения, что ответила вместо моего старшего друга, но мы с ним заранее все обсудили.

Тополь в знак подтверждения тряхнул кроной, а из облупившейся стенки колодца выпал кирпич и бухнулся в воду.

— Хотим, хотим! — с шумом булькнула вода, и луна в водном зеркальце на дне провала закачалась с такой силой, что чуть было не упала с отраженного в воде неба. Поскольку никаких бед посерьезнее этой не стряслось, сычик снялся со своего места: вестник получил ответ и теперь может отбыть с миром.

Но сычику и следовало удалиться, потому что настал заветный час смещения времени. Всколыхнулся небосвод, по-иному расположились звезды, и недобрый красноватый отблеск луны задрожал над изменившимся до неузнаваемости краем.

— Все так и было, — вздохнул Тополь. — Вот и привелось снова увидеть!..

Но теперь и Тополь стал вдруг молодым побегом от гибнущего гигантского тополя, юным деревцем высотой лишь в человеческий рост. Он, правда, успел пустить собственные корни, но питательные соки получал все еще от матери, воспоминания его были воспоминаниями старою дерева, и Тополь начисто позабыл их, став самостоятельным.

— Да, да, все так и было!

Шагах в двадцати от проселка стоял в одиночестве старый, сломанный тополь; у костерка, разведенного в его гигантском дуплистом стволе, вполне могло разместиться несколько человек, и, судя по остаткам пепла и обугленным головешкам, люди действительно пользовались этим прибежищем.

У мощного прежде материнского дерева оставалась более или менее живой всего лишь одна ветвь, а все прочие засохли, превратились в искореженные сучья, дававшие ночной приют грифам-стервятникам.

Корни старого гиганта все рождали и рождали новые побеги, но почему-то ни один из них не прижился кроме нашего знакомца, и тогда старое дерево перестало заботиться об остальных. Все свои силы, страхи, свое тайное предназначение и все воспоминания о прошлом оно вложило в юную поросль, и вот наступила весна, когда на старом дереве не образовалось ни единой почки. И тут молодой Тополь почувствовал: ничто не прошло впустую, ибо таинственный мир отмершего предшественника продолжает жить в нем самом, и эту жизнь следует поддерживать и оберегать — ведь она хранит в себе не только опыт предшествующих поколений, но и наследие для будущих.

Конечно, эти потаенные чувства были не столь четко оформившимися и остались невысказанными, но они жили в Тополе, и его борьба за существование, его мощь, бурный рост, пышное цветение и обильный листопад — все порождалось этими чувствами.

Однако пока что наш Тополь — всего лишь юный тополек в человеческий рост высотой и со стеблем не толще детской ручонки; он послушно клонится под южным ветром, дующим упорно и молча, словно ни о чем не желая знать и ничего не желая сказать. Но и скрывать он ничего не собирается, и те, кому знакомо это низкое и невыразительное для человеческого слуха гудение ветра, — те знают, что где-то случилась беда; а втянув ноздрями этот чуть влажноватый ветер, почувствуешь развеянный в воздухе запах человеческой крови, который невозможно спутать ни с каким другим.

Тополек испуганно вздрагивает, потому что ему шум ветра говорит больше, чем слуху человека: этот ветер, дующий с юга, несет в себе приметы тяжкой гибели — запах гари с остывающих пожарищ, смолкшие предсмертные крики и многое другое, скрытое в глуби времен. Тополек дрожит, зная, что война иной раз косит без разбора. Дрожит и ждет, низко клонится под порывами ветра и даже шептать не решается, потому что в такие моменты лучше молчать и затаиться, словно тебя и вообще нет на свете.

Красноватый полумесяц осенил себя грозным нимбом и лишь отсвечивает, но не светит, да и этот слабый, дрожащий его отсвет поглощают быстро несущиеся рваные облака. При таком слабом свете даже филин не столько углядит, сколько услышит.

Но сейчас в округе и филина не сыщешь, лишь грифы-стервятники сидят на сухих ветвях мертвого великана, обратив головы к ветру, а их холодные глаза не мигая всматриваются в темноту, потому что земля слабо подрагивает, сотрясаемая отдаленным топотом копыт.

Стервятники, вытянув шеи, разглядывают всадников, прискакавших к большому дереву, но не улетают прочь и не боятся, словно знают, что их никто не тронет. Для еды они не годятся, а могильщиков, которые к тому же заменяют собою и могилы, трогать не принято.

Темнота выжидательно замирает под деревом; вот тихонько звякают удила, и кто-то вздыхает:

— О, аллах!

Один из всадников соскакивает на землю и подхватывает стенающего старика, чтобы тот не упал с коня; тут спешивается и другой всадник ему на подмогу.

— Ведь говорил я вам, чтобы хлебнули глоток вина. Тогда и до села продержались бы…

В этот момент луна высвобождается из облаков, и теперь человеческие фигуры отбрасывают тени; один из прибывших несет попону к дуплу огромного дерева, а двое других поддерживают легкое старческое тело.

— Снимите седло, оно теперь уже без надобности… подложим ему под голову.

Луна не скупясь струит свой свет на землю, тополек зябко вздрагивает, и старик дрожит тоже.

— Разожгите костер, — шепчет он. — Меня знобит.

— Костер?

Четверо мужчин переглядываются: в ночи огонь костра далеко виден… На голове у одного из прибывших чалма, однако распоряжается не он, а мужчина постарше, напоминающий крестьянина.

— Мишке лучше бы податься к дому да лошадей с поклажей убрать с глаз долой… А то неровен час накличешь нечистого, да еще ежели огонь разложим…

— Могу и податься, — откликается паренек.

— Обойди низиной вдоль ручья, а потом держись Огородины. Земля там мягкая и трава густая, конского топота будет не слыхать…

— Знамо дело…

— До села доберешься — дай знать, пусть будут настороже… Свояку Бенце скажи, чтоб собак спустил. А женщинам в Красе-камыше надобно укрыться…

Паренек молча кивает. Он связывает вместе поводья двух вьючных лошадей, вскакивает и сам на коня, и вот уже маленький обоз растворяется в туманной ночной мгле.

— Мне холодно, — шепчет старик.

— Потерпите, отец, сейчас, — успокаивает его молодой человек в чалме и поднимает вопрошающий взгляд на пожилого крестьянина. — Скорее всего это был отряд из Домбовара. Наверное, теперь они ушли…

— Они самые, из Домбовара, да с татарами вперемешку. Народ от них по лесам попрятался… И пожарище какое-то я видел.

Оба уставились взглядом в землю. Тем временем их спутник уже успел разложить в дупле сухие ветки и сейчас возится, пытаясь высечь огонь. Он раздувает искру, и под хворостом вспыхивает маленький язычок пламени. Тогда он встает и обращается к говорящему.

— А мне так слышалось, вроде девушка какая-то кричала…

Некоторое время все молчат. Огонь начал потрескивать, и вспышки разгоревшегося пламени, взметаясь, выхватывают из темноты пастбища широкую полосу. Пожилой крестьянин прослеживает взглядом отсветы этих вспышек, покачивает головой и поднимает глаза к колодезному журавлю, который теперь, при свете костра, стал различим.

Молодой турок присаживается на корточки подле отца и берет в ладони его руку.

— Сейчас будет тепло, отец…

Оба мадьяра настороженно прислушиваются.

— Достань-ка, Янчи, стрелы да колчан. И коней наших отведи в кусты, — отдает распоряжение тот, что постарше. — Тут им не место.

Затем пожилой крестьянин подходит к дуплу.

— Ты, молодой господин, в огонь больше не подкладывай, и без того тепла хватит… А мы укроемся в кустах у колодца. Коней отведем подальше, к ручью, а сами в случае чего будем тут, в кустах, поблизости…

— Хорошо, дядюшка Андраш.

Ветер теперь почти совсем стих. Не видимый глазу туман росой выпал по всему обширному пастбищу, осел на листьях тополька, который едва осмелился шепнуть:

— Ш-ш… все оно так и было…

Костер уже не полыхал, как прежде, но и не дымил. По стенкам дупла забегали отогревшиеся букашки, а старый турок вроде бы уснул. Юношу тоже сморила дремота, а может быть, это только так казалось, потому что он вдруг вскинул голову, прислушался и лицо его застыло от напряжения. Но затем он расслабился и притворился спящим; теперь уже отчетливо донесся глухой топот неподкованных коней.