Добрица Чосич - Время смерти

• Название: Время смерти
• Автор: Добрица Чосич
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1985

Роман-эпопея Добрицы Чосича, посвященный трагическим событиям первой мировой войны, относится к наиболее значительным произведениям современной югославской литературы.

На историческом фоне воюющей Европы развернута широкая социальная панорама жизни Сербии, сербского народа.

---

Прислонившись к будке стрелочника, она глубоко вздохнула:

— Ты говоришь какие-то странные и чужие слова.

— Я из самого сердца произношу их, мама. Посмотри на меня.

Ее глаза скользнули по его лицу.

— Сынок, я ужасно несчастна. Нет, это даже не несчастье. С тех пор как Вукашин уехал с Пашичем в Валево, все эти восемь дней я не спала даже восьми часов. Я не понимаю, зачем я до сих пор жила, я словно вижу во сне нашу жизнь до войны. А настоящая жизнь — это война, вот это, сегодняшнее. — Она закрыла лицо ладонями.

Он был потрясен ее шепотом и ее словами. Он приблизил к ней свое лицо; ее пальцы чувствовали его дыхание.

Она отняла их, жадно смотрела на него, вбирая в себя его облик: мой, он мой, мой сын!

Теперь он видел, как страдание углубило ее глаза, опалило тонкое, нежное лицо. И не только тревога за его судьбу и за судьбу Милены тому причиной.

Он посмотрел на вокзал: дежурного не было видно, отправления нет, пока. Шум голосов и песня с перрона разносились по долине.

И он положил руки ей на плечи; она знает о том, во имя чего он должен погибнуть. Только она его не обманет.

— Ты в самом деле не понимаешь, зачем ты жила до сих пор?

Она подбирала слова, искала такие, чтобы не вызвали у него печали.

— Внезапно, вдруг мы лишились всего. И остались абсолютно одни, Иван. А быть одному — это единственное несчастье, которое не проходит бесследно для души. Оно в ней остается.

— Чья это мысль, мама?

— Разве это мысль?

Они молча смотрели друг на друга, узнавая себя.

— Вокруг тебя всегда было много людей. Самых разных, веселых. Прости, что я говорю об этом. Я не любил твое окружение.

— Я не упрекаю тебя за это, сынок. И твоего отца тоже не упрекаю. Вы, мужчины, не знаете, ни кто вас рожает, ни кто вас любит. Вы хорошо знаете только того, кого вы ненавидите. А еще лучше того, кто вас ненавидит. Когда ты вернешься после войны… — Она умолкла, руки у нее повисли, она отошла от стены этой будки и устремила взгляд куда-то в низкое, угрюмое небо, замкнувшееся навсегда.

— Что будет, когда я вернусь после войны?

— Ты сам скажи, сынок. Я хочу услышать это от тебя.

— Что будет, когда я вернусь после войны?! — воскликнул он, снимая очки и вытирая лоб. — Да, что будет, когда я вернусь после войны? Не знаю. Не вижу. Собственно говоря, то, что я вижу после войны, такое маленькое и незначительное. Ради такого будущего я бы не пошел воевать. Я бы стал дезертиром.

Она молчала: может, он влюбился? Она повернулась к нему, его взгляд опять загорелся. Загорелся вдруг, как прежде. Он, улыбался, не объясняя причины. Только бы поезд не отправился. Кто-то кричал: будут стоять еще два часа. Неужели всего только два часа? Неудобно спрашивать его, есть ли у него девушка. А ей очень хотелось это знать, это мучило ее с тех пор, как он пошел добровольцем. Грустно, если какая-нибудь девушка не полюбила его; грустно, если он не любит.

Он взял ее под руку и повел обратно к вагонам, на перрон. Сейчас нужно поговорить с матерью о самом главном. Глупо и нелепо погибать с заблуждениями и с ложью. Я хочу знать правду, отправляясь в окопы. Правду о родителях и правду обо всей своей жизни.

— Иван, ты не сказал мне, что будет, когда ты вернешься после войны.

Она ловила каждое его движение. Он стыдился любой похвалы и всегда вот так хмурился. Когда был малышом, любил играть в одиночестве. Забирался под кровать, в шкаф, лазил по кустам в саду. Он вдруг выпустил ее руку.

— Я не хочу думать о будущем. Меня интересует другое. Я хочу знать, как вы с папой выглядели, когда были молодыми?

— Как мы выглядели? Уже не знаю. После всего, что случилось, не знаю, Иван. — Она умолкла.

— Мама, ты не разочаруешь меня. Говори не стесняясь.

— Я должна с тобой и с Миленой вернуться домой, в нашу комнату, к своим вещам, и там вспомнить, что было когда-то. Что произошло давно.

— Я не очень понимаю тебя.

— Ты и твой отец, вообще вы, мужчины, можете жить идеями. Каким-то будущим. А мы, женщины, живем воспоминаниями. Мы осуждены жить прошлым. И когда мы теряем прошлое, когда приходит война… Ты спрашиваешь меня о том, как выглядел твой отец?

— Да. Каким он казался тебе, когда вернулся из Парижа? Почему тебе неловко об этом говорить?

— Нет, нет, сынок. Мне вовсе не неловко. Наоборот. Вукашин был особенный молодой человек. Отменный, тонкий, ничего крестьянского. И очень серьезный. Какой-то по-хорошему озабоченный. Удивительно приятно было его слушать. И белградская молодежь, знаешь, его обожала.

— А в чем он больше всего переменился?

— Ну, стал молчаливым. Как-то замолчал с годами. Да, под грузом забот. Эта проклятая политика съедает душу у человека.

— Мама, чем я похож на папу?

Она молча смотрела на него влажными глазами. И ему казалось, не только с выражением материнской любви.

— А ты хочешь походить на него?

— Я не хочу ни на кого походить, — отрезал он.

Он потянул ее обратно: Стева Васич из его роты играл коло на скрипке, капралы встали в круг, если его увидят, придется и ему танцевать. Он скорей бы полез в драку, чем сейчас на глазах у матери пошел плясать коло.

— Мама, я хочу, чтобы ты ответила мне на очень важный вопрос. И пожалуйста, не будь великодушной. Я с тоской уйду тогда на войну. Мой отец кому-нибудь причинил зло?

Они вошли в облако пара, выпускаемого паровозом, и почти не различали друг друга. У нее вроде бы задрожали губы? И взгляд стал иным. Она разочарована? А ведь она жила и вела себя так, будто была самой счастливой женщиной в мире.

Она не сводила с него глаз, пар доходил ему до пояса, ноги исчезли. Сейчас время осенних туманов, каково-то ему с его зрением?

— Твой отец на редкость, на редкость порядочный человек, — чуть слышно, как бы испуганно сказала она.

— Это я знаю. А какое добро может он сделать для другого?

— Вукашин, сынок, ни разу в жизни никому не сказал «у меня нет» или «я не дам». Кто бы ни попросил у него денег или какой-либо иной помощи, никому не было отказа. Сколько векселей он подписал, причем людям почти незнакомым. А о том, как он помогал бедным учащимся и студентам, лучше и не спрашивать. И делал это благородно, без шума. Никогда этим не хвастал. И только протекций не терпел. Ничего, что выходило за рамки закона, не хотел делать. Во имя своих принципов. — Это она произнесла шепотом и вдруг умолкла.

— А может быть, он добр и милосерден ради своих политических амбиций?

— Что ты, Иван? Откуда у тебя такие мысли об отце?

— Бывают люди, которые из тщеславия творят добро.

— Я таких людей не встречала, Иван. — И она умолкла. Напорется на ветку ночью, очки свалятся. Туман, деревья. Ей неодолимо захотелось поцеловать его в лоб, чтобы он спрятал голову у нее на груди.

— А из-за чего папа разошелся со своим отцом и братом?

Она взяла его за руку, гладила пальцы.

— Они, сынок, я знаю их только по рассказам, никогда их не видела, но знаю хорошо, отец папы и его брат — дурные люди. Брат у него деревенский ростовщик, а отец — гайдук от радикалов. Все выборы его депутатом в парламент орошены кровью. А Вукашин — интеллигент, европейски образованный человек, ты сам читал его статьи и работы.

С севера пришел набитый беженцами поезд; стук колес заглушил ее слова. Скоро отправление их эшелона. Она судорожно стиснула ему руку. Что делать? Что ему сказать? Есть ли вообще такие слова, господи?! Мое дитя. Мой ребенок, твердила она про себя.

— Мама, а что делает папа в Крагуеваце?

— Я не знаю. Кажется, Пашич уговаривает его войти в правительство.

— Передай, что я перестану его уважать, если он это сделает. Передай, что я от стыда буду рваться под пули. Прости, мама, прости. Какие глупости я говорю. Политика меня не интересует. И мне совершенно безразлично, кто правит Сербией. — С перрона донеслись крики. Отправление. Наконец. Поскорей бы уехать. Поскорей бы от всего. — Пойдем, я познакомлю тебя со своим другом. Единственным другом. Я обожаю его, это настоящий человек.

Они пошли обратно. Упав духом, она с трудом передвигала ноги. Он склонялся над ней. Штык в него. Штык в ее дитя. И пытаясь хоть что-нибудь взять из его души, она спросила:

— Ты любишь кого-нибудь, Иван? Скажи мне, сынок.

Он остановился, снял руку с ее плеча, опустил голову.

Подошедший поезд подавали назад; стук сцепки и свистки паровоза вызвали у него чувство отвращения и стыда: он назвался, чужим именем этой гнусной курве; запах пара и золы напомнил ему о блевотине у нее в комнате, сквозь шум и звуки песни на перроне звучали ее слова в ресторане и в постели, в этом свинарнике, — воспоминания, отравившие его мозг и заполнившие все капилляры. А как сказать ей, что он любит Иванку Илич, которая убежала с болгарином?..

— Тебе нечего стыдиться. У многих твоих товарищей есть нареченные. Вон посмотри у поезда.