Эрих Хакль - Две повести о любви

• Название: Две повести о любви
• Автор: Эрих Хакль
• Издательство: АСТ-Пресс Книга
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-462-00335-8

Повести Эриха Хакля — это виртуозное объединение документальной и авторской прозы. Первая из них — история необыкновенной любви, рассказанная удивительно ясным и выразительным языком, она способна потрясти до глубины души. Вторая повесть — многоголосие очевидцев и близких, из которого рождается удивительная книга надежд и отчаяния, подлинное свидетельство нашей недавней истории. За написание этой повести автор был удостоен Литературной премии г. Вены.

---

У них были на удивление тесные отношения, не как у отца с сыном, а скорее как у двух братьев или двух самых близких друзей, навечно хранящих верность друг другу.

Так или иначе, Руди был влюблен по уши именно в Маргариту, тут уж ничего не изменишь. Я убеждена, что он с удовольствием женился бы на ней еще в Барселоне. Но он был уже женат. Расстался с женой, но не развелся. Его жена, австрийка, не давала ему развода.

Собственно говоря, моя мать никогда не отзывалась о нем плохо. Если она о ком и говорила плохо, то о своем свекре. По ее мнению, он был виноват в том, что отец путался с другими женщинами. Но сама она никогда бы не подала на развод. Я вспоминаю, как некий господин Бабурек из нашего дома однажды сказал: «Послушайте, разве так можно! Почему вы не разведетесь?» — «Мне нет нужды разводиться, — ответила мать, — я все равно никогда не выйду замуж за другого».

Она была злая, эта австрийка. Руди мне сам это сказал. Она даже на него в полицию доносила. Собственная жена, представляете?

Существует еще одно письмо моего отца, которое он написал ей после своего бегства, уже из Праги, в апреле тридцать четвертого. В нем он обвиняет ее в передаче полиции нескольких фотографий, по которым опознали некоторых его товарищей и арестовали их. Далее до него дошли сведения, пишет он, что она запретила его родителям приходить в их квартиру и общаться со мной. И что она намеревается окрестить меня. Он неприкрыто угрожает ей. «Небезопасно, — пишет он, — враждебно относиться ко мне. Несколько таких людей плохо кончили. Так что обдумай, что ты творишь!» Потом он упрекает ее в том, что она брала деньги от полицейского отдела социальной помощи. Называет ряд предателей и описывает их участь в результате предательства. Мертв, убит. Мертв, застрелен. В госпитале. Зарезан ножом и тяжко избит. Он называет мою мать дрянью.

Я не знаю, что я должен думать об этом письме. Лучше бы я его никогда не читал.

Через полгода войска Франко вошли в Барселону. Под этим ужасным флагом, с этой ужасной маршевой музыкой, под этот ужасный рев. Людей было невозможно узнать. Они ликовали, как сумасшедшие. Наверное, они боялись, а может быть, просто были рады, что война наконец закончилась. Голод, нищета, воздушные налеты каждое утро, каждый полдень, каждую ночь. Они хлопали, пока у них не заболели руки. Они продолжали хлопать и тогда, когда легионеры Франко, мавры, набросились на женщин. И когда кто-то из женщин отдавался — за ужин, за пару чулок или с благословения церкви. Проституция, изнасилования, издевательства, аресты и экзекуции сплошным потоком. И продолжающиеся аплодисменты, ликование убежденных республиканцев, каталанистов[22], социалистов, которые из чистого страха или от восторга устремились на полевую мессу.

Мой отец умер, несколько недель тому назад. Он должен был умереть со дня на день. Как-то ночью, во время затемнения, его сбил велосипедист. У него произошло заражение крови, потом началась гангрена, это был жалкий конец. В свой последний час он потребовал меня, я должна была принести в больницу его трубку. Было около девяти вечера, я набила ее, как он пожелал, разожгла и сунула ему меж зубов. Он сделал одну затяжку, улыбнулся, закашлялся и умер. Отец был крепким, весил почти восемьдесят кило. А под конец меньше пятидесяти.

Пако убежал в четыре часа дня, когда войска Франко были уже в городе. Мы с Маргой, собственно говоря, тоже хотели бежать. Все знали, что мы были в «Красной помощи». Мне в лазарете дали чин лейтенанта. Словом, нам надо было исчезнуть. Но у матери было много серебра, украшений, хрусталя, все это она хотела взять с собой.

— Не брошу же я это все здесь, — сказала она.

— Пальто и одеяло, больше тебе ничего не нужно, — ответили мы.

Но она не хотела ни с чем расставаться. Разумеется, получилось много багажа, и для него не нашлось места на грузовике.

— Поезжайте, — сказала она, — я останусь.

— Об этом не может быть и речи.

В общем, мы остались.

После того как фашисты заняли город, она пожалела, что мы не убежали.

— Я для вас только обуза, — причитала она, — я вам жизнь порчу.

— С чего ты взяла, что бы мы без тебя делали?

Но переубедить ее, что она для нас не бремя, было невозможно. К тому же она вбила себе в голову, что должна встретиться с нашим отцом.

— Скоро быть встрече на небесах, — говорила она. — На то воля Божья.

— Если на то действительно Его воля, — возражала я, — почему Он не убил вас вместе?

Она на это:

— Потому что Бог живет на том свете.

А я:

— Ах вот как, на том свете? А где именно, если позволишь спросить? Где Он живет, твой Бог, на вилле или в хижине?

— Ах, Марина, не говори так. Это богохульство.

Но я не могла иначе, я не воспринимала ее всерьез. Моя мать никогда не была коммунисткой. Она была социалисткой, причем довольно ограниченной. Концепцию свободной любви, к примеру, она никогда не могла понять. Все, что хотите, говорила она, но дети должны быть с матерью. В этом ее нельзя было переубедить. А теперь, видите ли, она была одержима мыслью покончить с собой. Чтобы я сразу попала на небо, твердила она, где меня ждет Франсиско. Для нее наш отец был одновременно и матерью, и отцом, и дядей, и сестрой, и дедом, она в нем души не чаяла. Без него она была ничем.

Я не спускала с нее глаз. Ночью я привязывала ее к кровати, после того как она дважды пыталась выброситься из окна. Потом ей удалось подговорить мою сестру: как-то ночью слышу шорохи, вскакиваю, зажигаю свет и вижу: обе уже стоят рядышком на балконе. Я хватаю их, тащу назад и с силой толкаю на кровать.

И в самом деле, сестра тоже хотела покончить с собой, потому что мать внушила ей: ты такая же, как я, Маргарита, беззащитная и одинокая, что тебе делать на этом свете. Сестра потом несколько раз пыталась убить себя. Несмотря на ее любовь к Руди, она не хотела жить дальше. В этом есть отчасти моя вина, из-за тех слов, что вырвались у меня от полного отчаяния, я тогда не имела в виду ничего плохого. Это случилось 1 мая 1939 года и потом портило мне каждый Первомай, а я каждый год хожу на демонстрацию, с тех пор как отец взял меня маленькую с собой в первый раз.

В тот день Первого мая мать уже лежала в постели, но еще не спала. Каждый вечер я сначала брала ее к себе, в свою кровать, пока она не успокаивалась, и лишь потом отводила в ее комнату и привязывала к кровати. Но тогда она лежала еще у меня. А мне срочно понадобилось в туалет. И я попросила сестру последить за ней. Не спускай с нее глаз, сказала я, не разрешай ей даже шевелиться. Но стоило мне только выйти из комнаты, как мать тут же начала льстить ей: Маргарита, ты лучше всех, ты не такая злая, как Марина, будь лапочкой, моя славная маленькая девочка, подойди, поцелуй меня, я хочу спать. Оставь меня одну. И моя дура сестра попалась на ее удочку. А это было, заметьте, всего через несколько часов после того, как мать пыталась прыгнуть с балкона.

Словом, Маргарита укрывает ее, выходит, и мать тут же закрывается на задвижку. Заметив это, Маргарита начинает трясти ручку, я слышу глухой шум, удар о землю на улице, выбегаю из туалета и кричу: «Она на твоей совести, Маргарита!»

Эту фразу она не могла забыть. И поэтому каждую ночь после этого пыталась покончить с жизнью. Все время подкрадывалась к окну, я глаз не могла сомкнуть. Целую неделю, каждую ночь. Потом одна из кузин взяла ее к себе и спала с ней в одной постели, положив Маргариту к стене.

Она еще ребенком легко поддавалась влиянию. Отец никогда не заставлял нас ходить на уроки закона Божьего, но однажды она поехала в летний лагерь, и там воспитатели свели ее с ума сказками о сатане, об адском огне и вечном проклятии, она долго не могла отделаться от этого, и что-то осело, вероятно, в ее голове навечно.

В августе меня заложил один тип, знавший меня раньше. Мне стало ясно, что надо уезжать. И мы подались во Францию, пешком, через Пиренеи. Перед этим я все распродала, материнское столовое серебро и отцовскую библиотеку, и на вырученные деньги наняла проводника и подкупила полицейского. Сразу после перехода через границу, вместо того чтобы купить себе два билета на автобус, мы отправились в гостиницу, ведь мы три дня ничего не ели. Я никогда не забуду лоснящуюся физиономию и тюленью бородку хозяина. Он обслуживал нас с преувеличенной вежливостью. Как только мы проглотили последний кусок, рядом с нами выросли два жандарма. Назад в Испанию или в лагерь! Значит, в лагерь. Сначала в Сен-Сиприен. Потом в Аржелес. Там было тошно. Маргарита была уже на грани. Она слабела с каждым днем. До тех пор, пока несколько женщин не попросили меня поучить их читать и писать. В качестве оплаты мне досталось полкило белого хлеба, один кусок я сунула маленькому мальчику, остальное отдала сестре. Так мы и перебились. На самом деле всю жизнь я выполняла роль старшей сестры, хотя была на год младше Маргариты. Но я всегда была сильней.